лесков смех и горе о чем
Отзывы на книгу « Смех и горе »
Мало ли разве вы видите у нас кукол, которых все знают за кукол, а они не только впечатление производят, но даже решением вопросов руководят.
Ох, как же напомнили мне некоторые страницы этой повести, отразившие «дней александровых прекрасное начало», имею ввиду, конечно, Александра-II, ту самую смуту начала нашей перестройки и последующих 90!
у нас нынче своею службой почти никто не занимается; мы все нынче завалены сторонними занятиями; каждый сидит в двадцати комитетах по разным вопросам, а тут благотворительствовать. Мы ведь нынче все благотворим. да: благотворим и сами, и жены наши все этим заняты, и ни нам некогда служить, ни женам нашим некогда хозяйничать. Просто беда от благотворения! А кто в военных чинах, так еще стараются быть на разводах, на парадах, на церемониях. вечный кипяток.
Пока неделю какую придется еще пробыть в Петербурге, буду читать. В самом деле, за границей всего одну или две газетки видел, а тут их вон сколько. Ведь что же нибудь в них написано. Накупил. Ух, боже мой! действительно везде понаписано! Один день почитал, другой почитал, нет, вижу — страшно; за человеческий смысл свой надо поопасаться.
А поезд чух-чух-чух и мысли мчались…
Кому живётся плохо на Руси?
Тому, кто постоянно ждет леща.
Люди стучали во все времена, по причине и без. И вроде как не плохие все люди, но каждый из, ищет свою выгоду, а тут уж, если та выгода через чей-то порог, то, кто виноват? Опять правительство.
Странно мне, когда вспоминая Совок, клянут только власть, нет ныне той самой власти и что? А ничего. Одно хорошо, нет тех самых последствий. А так и вашей покорной слуге приходилось писать-сочинять объяснительные…
И разве только в России стучат? Кто-то, у кого-то поперёк горла – всегда. Вроде бы ничего эта самая «противная» личность не делает, для такой ненависти, ан нет,… раздражает, и все средства пускаются на то, чтобы уничтожить её, раздавить.
То, что дураков чаще продвигают по карьерной лестнице так и в том, свой смысл имеется, для тех, кто продвигает, естественно.
Какой? Да просто всё. Благодарный дурак и исполнителен и тайной мысли обойти, обскакать благодетеля, чаще, не держит. Рука под козырек и любой бредовый закон, приказ, без тени сомнения, к исполнению.
Что же я такое прочитала?
«все полагают, что на Руси жизнь скучна своим однообразием, и ездят отсюда за границу развлекаться, тогда как я утверждаю и буду иметь честь вам доказать, что жизнь нигде так не преизобилует самыми внезапнейшими разнообразиями, как в России. По крайней мере я уезжаю отсюда за границу именно для успокоения от калейдоскопической пестроты русской жизни и думаю, что я не единственный экземпляр в своем роде.»
Орест Маркович Ватажников (или по-простому Филимоша), будет так милостив, что на своём примере расскажет, как оно живётся на Руси, вспоминая и юность свою и зрелые годы. Без смешков и разговорчиков, пожалуйста. Намучился бедолага.
Возможно, что влияние мнительной маменьки послужило причиной его бесхребетности, а возможно, что и праздничная порка от дяди, вместо ожидаемых сластей и подарков.
Бойтесь ангела дары приносящего.
Всё вместе и послужило причиной тому, что если и ждал наш горемычный сюрпризов, то уж точно не радостных.
А, как говорится, то, что ждешь, то всенепременно получишь и в двойном размере. И винить в том выходит, что некого.
Одно непонятно, зачем он после того, как уехал да за границу, вернулся. Жил не тужил. Может по Постельникову соскучился? По другу своему закадычному…
Единственный недостаток книги, на мой взгляд – пустословие. Временами, уж больно много этого добра да на страницах, большими абзацами.
Понравился один чиновник, не помню его по фамилии, который взятки школами брал. Также можно и больницы построить и много чего, не расходуя госбюджет.
Вот бывает же так, как уродится какой-нибудь Филимоша на свет, так вся жизнь его в Филимошах и пройдёт. Главный герой, которого на самом деле зовут Орест Маркович, но друзья прозвали его Филимоша, а мне почему-то хотелось его звать Митрофанушка, в некоторые моменты доводил просто до слёз от смеха своей простотой. Был наш Орест Маркович пентюх пентюхом, к наукам не охочь, к работе не приучен, маменькой до самого-самого лелеян. В какие только переделки он не попадал в юности, а всё из-за того, что ума был не очень далёкого, что ж взять то с маменькиного сынка. Потом в заграницах долгое время отсиживался, пока русская ностальгия не замучила. Ехал он на родину с надеждой увидеть обновлённую Россию, а увидел то, что увидел.
Но на самом деле повесть не только об этом Филимоше-Митрофанушке, повесть о том кому ж на самом то деле на Руси жить хорошо, и так ли уж важен ум в карьерном росте. Как выяснилось ум в этом деле играет второстепенную, и даже можно сказать последнюю роль. Впрочем как тогда он играл эту самую последнюю роль, так и сейчас он не чести.
. все полагают, что на Руси жизнь скучна своим однообразием, и ездят отсюда за границу развлекаться, тогда как я утверждаю и буду иметь честь вам доказать, что жизнь нигде так не преизобилует самыми внезапнейшими разнообразиями, как в России.
Такое «обвинение» в самом начале повести бросает Орест Маркович Ватажков на званом обеде в одном благородном семействе и готов дать объяснение. Рассказ в рассказе, довольно частый прием для произведений Лескова. На фоне событий, которые происходили в России во второй половине XIX века, г-н Ватажков поведает о своем житии-бытии.
Второй приезд в Россию Ореста Марковича по времени совпал с отменой крепостного права. И вновь его ожидают сюрпризы, только теперь уже пореформенной России. Внешнее улучшение отмечает Ватажков. Петербург похорошел, конно-железные дороги строятся, а в родном его поместье мужики уже не в лаптях, а сапогах ходят, крыши лучше покрыты, а мрут исключительно от сытости, во всяком случае так местный лекарь утверждает. Везде сокращение и в церквях тоже, вот батюшки, чтобы выжить доносы друг на дружку строчат. Правду говорить не принято, откроешь рот, прикроют быстро. А еще благотворительностью занимаются в разных обществах и сами же этой благотворительностью кормятся, причем неплохо так, вот-с. Произвол бюрократов, продажность либералов, «мнимая кипучая деятельность, которой ни в одном полушарии нет. « Или, как сказал становой-философ
А кричат: «наш век! наш век!» Скажите же пожалуйста, в чем же превосходство этого века пред веками Платона, Сократа, Сенеки, Плутарха, Канта и Гегеля? Что тогда стремились понять, за то теперь даже взяться не знают. Это ли прогресс. Нет-с: это регресс
Вот тоже преинтереснейшая личность становой Васильев. Рассуждая, что было раньше яйцо или курица, а точнее «преступление ли породило закон или закон породил преступление?» приходит к выводу, что
«стоит только вникнуть в историю преступлений и видишь: «нет виноватых»». А размышления на религиозную тему очень близки к мысли Паскаля «Если Бога нет, а я в него верю, я ничего не теряю. Но если Бог есть, а я в него не верю, я теряю всё.»
Очень емко характеризует русскую действительность того (только ли того?) времени генерал Перлов, еще один персонаж, повстречавшийся на пути главного героя.
Мало ли разве вы видите у нас кукол, которых все знают за кукол, а они не только впечатление производят, но даже решением вопросов руководят.
в наш век кто на всех угодит, кто всем тон задаст и кто прочнее всех на земле водворится: это — безнатурный дурак!
Смех и горе
Эта и ещё 2 книги за 299 ₽
Вы знаете, отчего у русских так много прославленных святых и тьмы тем не прославленных? Это все оттого, что здесь еще недавно было так страшно жить, оттого, что земная жизнь здесь для благородного духа легко и скоро теряет всякую цену. Впрочем, в этом отношении у нас и теперь еще довольно благоприятно.
Да, да, Россия в экзаменационном отношении, конечно, и теперь еще, вообще, наилучшее отделение: здесь человек, как золото, выгорал от несправедливости; но вот нам делается знакомо правосудие, расширяется у нас мало-помалу свобода мысли, вообще становится несколько легче, и я боюсь, не станут ли и здесь люди верить, что тут их настоящая жизнь, а не. то, что здесь есть на самом деле.
Вы знаете, отчего у русских так много прославленных святых и тьмы тем не прославленных? Это все оттого, что здесь еще недавно было так страшно жить, оттого, что земная жизнь здесь для благородного духа легко и скоро теряет всякую цену. Впрочем, в этом отношении у нас и теперь еще довольно благоприятно.
Да, да, Россия в экзаменационном отношении, конечно, и теперь еще, вообще, наилучшее отделение: здесь человек, как золото, выгорал от несправедливости; но вот нам делается знакомо правосудие, расширяется у нас мало-помалу свобода мысли, вообще становится несколько легче, и я боюсь, не станут ли и здесь люди верить, что тут их настоящая жизнь, а не. то, что здесь есть на самом деле.
Мало ли разве вы видите у нас кукол, которых все знают за кукол, а они не только впечатление производят, но даже решением вопросов руководят.
Мало ли разве вы видите у нас кукол, которых все знают за кукол, а они не только впечатление производят, но даже решением вопросов руководят.
Да этого мало-с; у нас еще ни в чем настоящего движения нет; у нас никакой, ровно никакой жизни нет: все. фикции, одни фикции!
Да этого мало-с; у нас еще ни в чем настоящего движения нет; у нас никакой, ровно никакой жизни нет: все. фикции, одни фикции!
многие нервные субъекты нуждаются в причинении им физической боли и успокоиваются только после ударов, составляющих для них, так сказать, благодеяние.
многие нервные субъекты нуждаются в причинении им физической боли и успокоиваются только после ударов, составляющих для них, так сказать, благодеяние.
где преизбыточествует благодать, там преобладает и грех.
где преизбыточествует благодать, там преобладает и грех.
Николай Семёнович Лесков, глава из повести «Смех и горе»
Никола́й Семёнович Леско́в (4[16]февраля 1831, село Горохово, Орловская губерния — 21 февраля [5 марта] 1895, Санкт-Петербург) — русский писатель и публицист, мемуарист.
«Лескова русские люди признают самым русским из русских писателей и который всех глубже и шире знал русский народ таким, каков он есть», — писал Д. П. Святополк-Мирский (1926).
Глава 45
Прежде всего мне пришлось, разумеется, поблагоговеть пред Петербургом; город узнать нельзя: похорошел, обстроился, провел рельсы по улицам, а либерализм так и ходит волнами, как море; страшно даже, как бы он всего не захлестнул, как бы им люди не захлебнулись! «Государь в столице, а на дрожках ездят писаря, в фуражках ходят офицеры»; у дверей ресторанов столики выставили, кучера на козлах трубки курят… Ума помраченье, что за вольности! Офицеры не колотят приказных ни на улицах, ни в трактирах, да и приказных что-то не видно.
– Где бы это они все подевались? – спрашиваю одного старого знакомого.
– А их, – отвечает, – сократили, – теперь ведь у нас все благоразумная экономия. Служба не богадельня.
– Что же, и прекрасно, – говорю, – пусть себе за другой труд берутся.
Посетил старого товарища, гусара, – нынче директором департамента служит.
Живет таким барином, что даже и независтливый человек, пожалуй, позавидовал бы.
– Верно, – говорю, – хорошее жалованье получаете?
– Нет, какое же, – отвечает, – жалованье! У нас оклады небольшие. Всё экономию загоняют. Квартира, вот… да и то не из лучших.
Я дальше и расспрашивать не стал; верно, думаю, братец ты мой, взятки берешь и, встретясь с другим знакомым, выразил ему на этот счет подозрение; но знакомый только яростно расхохотался.
– Этак ты, пожалуй, заподозришь, – говорит, – что и я взятки беру?
– А ты сколько, – спрашиваю, – получаешь жалованья?
– Да у нас оклады, – отвечает, – небольшие; я всего около двух тысяч имею жалованья.
– А живешь, мол, чудесно и лошадей держишь?
– Да ведь, друг мой, на то, – рассказывает, – у нас есть суммы: к двум тысячам жалованья я имею три добавочных, да «к ним» тысячу двести, да две тысячи прибавочных, да «к ним» тысяча четыреста, да награды, да на экипаж.
– И он, стало быть, – говорю, – точно так же?
– А конечно; он еще более; ему, кроме добавочных и прибавочных, дают и на дачу, и на поездку за границу, и на воспитание детей; да в прошедшем году он дочь выдавал замуж, – выдали на дочь, и на похороны отца, и он и его брат оба выпросили: зачем же ему брать взятки? Да ему их и не дадут.
– Отчего же, – любопытствую, – не дадут? Он место влиятельное занимает.
– Так что же такое, что место занимает; но он ведь службою не занимается.
– Вот тебе и раз! Это же почему не занимается?
– Да некогда, милый друг, у нас нынче своею службой почти никто не занимается; мы все нынче завалены сторонними занятиями; каждый сидит в двадцати комитетах по разным вопросам, а тут благотворительствовать… Мы ведь нынче все благотворим… да: благотворим и сами, и жены наши все этим заняты, и ни нам некогда служить, ни женам нашим некогда хозяйничать… Просто беда от благотворения! А кто в военных чинах, так еще стараются быть на разводах, на парадах, на церемониях… вечный кипяток.
– Это, – пытаю, – зачем же на церемонии-то ездить? Разве этого требуют?
– Нет, не требуют, но ведь хочется же на виду быть… Это доходит нынче даже до цинизма, да и нельзя иначе… иначе ты закиснешь; а между тем за всем за этим своею службою заниматься некогда. Вот видишь, у меня шестнадцать разных книг; все это казначейские книги по разным ученым и благотворительным обществам… Выбирают в казначеи, и иду… и служу… Все дело-то на грош, а его нужно вписать, записать, перечесть, выписать в расходы, и все сам веду.
– А ты зачем, – говорю, – на это дело какого-нибудь писарька не принаймешь?
– Нельзя, голубчик, этого нельзя… у нас по всем этим делам начальствуют барыни – народ, за самым небольшим исключением, самый пустой и бестолковый, но требовательный, а от них, брат, подчас много зависит при случае… Ведь из того мы все этих обществ и держимся. У нас нынче все по обществам; даже и попы и архиереи есть… Нынче это прежние протекции очень с успехом заменяет, а иным даже немалые и прямые выгоды приносит.
– Какие же прямые-то выгоды тут возможны?
– Возможны, друг мой, возможны: знаешь пословицу – «и поп от алтаря питается», ну и из благотворителей тоже есть такие: вон недавно одна этакая на женскую гимназию собирала, да весь сбор ошибкою в кармане увезла.
– Зачем же вы не смотрите за этим?
– Смотрим, да как ты усмотришь, – от школ ее отогнали, она кинулась на колокола собирать, и колокола вышли тоже не звонки. Следим, любезный друг, зорко следим, но деятельность-то стала уж очень обширна, – не уследишь.
– А на службе писарьки работают?
– Ну нет, и там есть «этакие крысы» бескарьерные… они незаметны, но есть. А ты вот что, если хочешь быть по-старому, по-гусарски, приятелем, – запиши, сделай милость, что-нибудь.
– На что это записать?
– А вот на что хочешь; в этой книге на «Общество снабжения книгами безграмотного народа», в этой на «Комитет для возбуждения вопросов», в этой – на «Комитет по устройству комитетов», здесь – «Комитет для обсуждения бесполезности некоторых обществ», а вот в этой – на «Подачу религиозного утешения недостаточным и бедствующим»… вообще все добрые дела; запиши на что хочешь, хоть пять, десять рублей.
«Эк деньги-то, – подумал я про себя, – как у вас ныне при экономии дешевы», а, однако, записал десять рублей на «Комитет для обсуждения бесполезности некоторых обществ». Что же, и в самом деле это учреждение нужное.
– Благодарю, – говорит, вставая, мой приятель, – мне пора в комитет, а если хочешь повидаться, в четверг, в два часа тридцать пять минут, я свободен, но и то, впрочем, в это время мы должны поговорить, о чем мы будем разговаривать в заседании, а в три четверти третьего у меня собирается уже и самое заседание.
Ну, думаю себе, этакой кипучей деятельности нигде, ни в какой другой стране, на обоих полушариях нет. В целую неделю человек один только раз имеет десять минут свободного времени, да выходит, что и тех нет. Уж этого приятеля, бог с ним, лучше не беспокоить.
– А когда же ты, – спрашиваю его совсем на пороге, – когда же ты что-нибудь читаешь?
– Когда нам читать! мы ничего, – отвечает, – не читаем, да и зачем?
– Ну, чтобы хоть немножко освежить себя после работы.
– Какое там освежение: в литературе идет только одно бездарное науськиванье на немцев да на поляков. У нас совсем теперь перевелись хорошие писатели.
– Прощай же, – говорю, – голубчик, – и с тем ушел.
Экономия и недосуги этих господ, признаюсь, меня жестоконько покоробили; но, думаю, может быть это только в чиновничестве загостилось старое кривлянье на новый лад. Дай-ка заверну в другие углы; поглазею на литературу: за что так на нее жалуются?
Понравилась статья? Подпишитесь на канал, чтобы быть в курсе самых интересных материалов
Николай Лесков «Смех и горе»
Смех и горе
Язык написания: русский
Впервые — в еженедельном приложении к «Русскому вестнику» — «Современной летописи» (1871, № 1-3, 8-16), с подзаголовком «Разнохарактерное potpourri из пестрых воспоминаний полинявшего человека. Посвящается всем находящимся на на своих местах и не при своем деле». Подписано: Н. Лесков. Разбивку на главы произвел с разрешения автора редактор «Современной летописи» П. К. Щебальский. Ему и посвящено первое отдельное издание повести.
Доступность в электронном виде:
Повесть, конечно, сатирическая. И начинается она с педагогического парадокса, не разрешенного и по сию пору, сто пятьдесят лет спустя (у повести юбилей в этом году, как и у ее автора). Компания, собравшаяся отметить в СПб Вербное воскресенье, решает: если жизнь в Россиюшке богоспасаемой жуткая лютая во все времена, как нужно воспитывать детей, готовить к взрослой жизни? Поркой или неуемным избалованием, чтобы потом было что приятно вспомнить. Тот, кто твердо убежден в необходимости порки, столбовой дворянин Орест Ватажков рассказывает историю своей жизни, приведя свою биографию как пример полезности изрядных телесных наказаний. Его рассказ и составляет содержание повести.
История делится на две части. Вначале действие происходит в эпоху правления неутомимого труженика Николая Палкина (Романова). Эпоха эта характерна барским самодурством, полицейским произволом и религиозным обскурантизмом. А еще — правда Лесков здесь об этом не упоминает — две трети населения было рабами, личным имуществом. В общем, духовные скрепы россиян были могучи и прочны как никогда! И Лесков со свойственным ему почти гениальным талантом все эти «радости жизни» очень ярко расписывает.
А потом наступает эпоха Великих реформ Александра Освободителя и тут уже правят бал абсурд, нелепица и полное смятение в умах. Ничего ни у кого не получается, идет глухая гражданская война всех со всеми, и даже рыбки в мутной воде толком не сыщешь, так как ее скрывает всплывшая на поверхность человеческая пена. Два персонажа, встреченных Ватажковым на жизненном пути, делают два далеко идущх вывода о нашей пореформенной действительности.
Первое. Самое прочное положение сейчас занимают бесхарактерные дураки.
Второе. Россия — исправительный карцер в сумасшедшем доме.
И автор, Лесков, этим выводам не возражает.
И потом вроде как серьезные исследователи задаются вопросом: почему Лесков не стал классиком первого ряда?
Ведь он, как и прочие, поднимает вопросы космического масштаба! Все вытащено на свет солнца и тщательно осмотрено. Церковь, госструктуры, семья, идейные течения, благоустроительство в стране, воспитание и образование.
. и все это залито автором известной субстанцией. Он — обиженный, или если сказать точнее и грубее — опущенный. В начале творческого пути его подвергли остракизму за то, что назвал всех скопом деятелей русского освободительного движения подлецами, дураками и подонками. А Лесков в ответ все оставшееся творчество мстил своим даровитым пером всему белому свету. Не критикуя то, что должно критиковать, не звал к неким светлым идеалам (вегетарианство не в счет), а просто изваливал в грязи и подвергал площадному осмеянию. И его за это приравнивать к Толстому и Тургеневу?!
Поэтому Лескова всем думающим людям читать нужно строго обязательно. Впитывать транслируемый им — сам признавался, что все взято из жизни, сочинять не умеет — бесконечно прекрасный русский язык и брать жестокие уроки истории.
Творчество Лескова и других классиков пореформенной России вновь, ровно 150 лет спустя, стало жгуче актуальным. Вновь происходит разгул реакции после неудачных антинародных реформ, вновь идет «развитие капитализма в России», вновь духовные скрепы свисают кандалами с наших шей. В этих условиях книги Лескова, циника и мизантропа, будут суровым, но необходимым подспорьем в воспитании независимого духа и высокой социальной ответственности!
Все-таки детей сечь надобно. Чтение Лескова и представляет из себя такую благотворную секуцию.
trounin.ru
Блог литературного обозревателя, критика, писателя
Николай Лесков «Смех и горе» (1871)
Любить нужно так, чтобы не было смешно и не было обидно. Ведь как получается: уважительно относишься к России, думаешь о ней хорошо, а она поворачивается к тебе спиной и отказывается тебя всерьёз воспринимать. Понять бы ещё загадочность населяющих её людей. Вроде добрые и готовые помочь в общем, но в деталях с удовольствием оберут и ничего не оставят, разведя руками, виня во всём обстоятельства. Есть над чем посмеяться и отчего взгрустнуть.
Главный герой произведения Лескова — личность неординарная. Родился он в Италии, где лечился его отец. При этом он является русским, хотя с Россией его изначально ничего не связывало, кроме родителей, симпатий к бывшей родной стране не испытывавших. Вскоре отец умер, тем положив начало странствиям главного героя, должного пройти путь от радужного восторга до психической нестабильности. Доброе отношение к России он впитал от матери, тогда как от неё же познал первый негатив. Идеалы обязательно рушатся при соприкосновении с действительностью, поэтому неудивительно видеть, как благое отношение удостаивается сомнения, стоило столкнуться с первой неприятностью на пути возвращения к родным пенатам.
Это было бы смешно, было бы смешно это. Но за парадоксом желания понять действительность России, главный герой повествования сталкивается с повседневными затруднениями, которых быть не должно. Даже его обучение — подтверждение образовательной и политической систем, возводящих на Олимп бездарей, сбрасывая в ущелье талантливых. Сперва смешно видеть проявление тугого ума одного из действующих лиц, но грустно, когда видишь, что за плохие результаты его не отчисляют, выгоняя более успешных учеников, и каким образом складывается дальнейшее существование обладателя тугого ума, становящегося важным человеком, имеющим право диктовать волю, а прежде отчисленный перспективный человек оказывается среди невостребованных страной людей.
Бед в России много. Одна из них — высокая смертность. И почему же человек обречён рано умереть? Есть три причины: бедность, голод и холод. Прочие причины — их порождение. Если искоренить основу, то наступит долгожданное исцеление российской нации. Как оказалось — слова Лескова не сбылись ни при нём, ни позднее, и сомнительно надеяться, словно кто-то всерьёз возьмётся искоренять бедность, голод и холод, не стремясь на том прежде набить карман. Где тут смеяться? Видимо в том месте, где пять минут смеха заменяют стакан сметаны.
Конечно, главный герой произведения Лескова наивен. Он доверяет, не считая нужным задумываться. Потом он будет переживать, но по ходу действия ему предстоит продолжать сталкиваться с малопонятными ему элементами обыденности. Одним из них является якобы добрый наставник, чья цель — забота о собственной нужде. Создавая вид убогого и глупого человека, он тем вводит окружающих в заблуждение, пользуясь извлекаемой выгодой. Ему необходимо представлять добропорядочных людей под видом злодеев, имеющих мысли против действующей власти. Вроде бы сей человек смешон, только за клоунадой скрывается циник, готовый сослать в Сибирь родную мать, если то даст ему право надеяться на повышение по службе.
Лесков не замечает, как рассказываемое им переходит в абсурд. Может быть он не приукрасил действительность, раскрыв правду о России без замалчивания важных фактов. Смеяться уже не получается, поскольку больно наблюдать за деградацией общества. Стоит предположить, что реакция для распада империи началась задолго до того, как о ней хотелось бы думать. А может и не было ничего подобного, Лесков приукрасил своё настоящее, желая тем развеселить современников. Впрочем, лёгким отношением к жизни Николай раньше не делился, посему следует задуматься. Ведь так и окажется, что Россия шла не туда.
Автор: Константин Трунин
Дополнительные метки: лесков смех и горе критика, анализ, отзывы, рецензия, книга, Nikolai Leskov Laughter and Grief analysis, review, book, content