кристен рупеньян ты знаешь что хочешь этого
Кристен рупеньян ты знаешь что хочешь этого
You Know You Want This
© 2019 by Kristen Roupenian
© Ракитина Е., перевод на русский язык, 2019
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019
Моей матери, Кэрол Рупеньян, научившей меня любить то, что меня пугает.
Позавчера наш друг остался у нас ночевать. Наконец расстался с этой своей жуткой девицей. Он именно с ней уже в третий раз расставался, но сказал, что на этот раз все, насовсем. Ходил по нашей кухне, перечисляя десятки тысяч мелких унижений и мучений за полгода, что они были вместе, а мы вздыхали в его сторону, и переживали, и перекашивали лица в гримасах сочувствия. Когда он ушел в ванную как-то привести себя в порядок, мы повалились друг на друга, закатили глаза и стали изображать, как будто душим себя и стреляемся. Кто-то из нас сказал, что выслушивать жалобы нашего друга о разрыве – все равно что слушать алкоголика, который ноет из-за похмелья: да, страдает он по-настоящему, но, господи, как же трудно найти в себе сочувствие к кому-то, кто настолько не понимает, в чем причина его проблем. Сколько еще он будет встречаться со всякими жуткими людьми и удивляться, что они жутко с ним обращаются, спрашивали мы друг друга. Потом он вышел из ванной, и мы налили ему выпить, в четвертый раз за вечер, и сказали, что он слишком пьян, чтобы садиться за руль, но мы с радостью устроим его на диване.
На следующее утро, когда мы встали на работу, наш друг еще спал; его рубашка была наполовину расстегнута. Вокруг валялись смятые пивные банки, то есть он явно продолжил пить один, после того как мы давно улеглись. Мы сварили еще одну чашку кофе и сказали, что он может сколько хочет оставаться у нас, но, придя домой, мы все-таки удивились, обнаружив его на диване.
Мы заставили его принять душ, потом повели ужинать и за ужином отказались слушать про разрыв. Вместо этого мы были просто лапочки. Мы смеялись над всеми его шутками, заказали вторую бутылку вина и давали ему советы о жизни. Ты заслуживаешь, чтобы рядом был кто-то, кто сделает тебя счастливым, сказали мы. Здоровых отношений с кем-то, кто тебя любит, сказали мы – и благодарно поглядели друг на друга, прежде чем переключить все свое внимание на него. Он был похож на печального пса, жаждущего ласки и похвалы, и приятно было видеть, как он все это принимает; нам хотелось погладить его по мягкой голове и почесать за ушами, чтобы поглядеть, как он завиляет хвостом.
На следующее утро нам было немножко неловко, но мы себе сказали, что, возможно, именно этого ему и не хватало, чтобы покинуть гнездо и вернуться в свою квартиру, и, может быть, это даже побудит его найти себе подружку, которая станет с ним спать не раз в два месяца. Но днем он нам написал, спрашивая, какие у нас планы на вечер, и вскоре он уже оставался у нас почти каждую ночь.
Мы кормили его ужином, потом ехали втроем куда-нибудь, мы на переднем сиденье, а он всегда позади. Мы отпускали шутки, что надо выдавать ему карманные деньги, что пора ему взять на себя часть домашних обязанностей; мы шутили, что надо заключить новый договор с оператором связи, чтобы внести нашего друга в семейный тариф, раз уж мы проводим вместе столько времени. А еще, говорили мы, надо получше за ним приглядывать, чтобы он не писал сообщения своей жуткой бывшей, потому что, хотя они и расстались, общались они по-прежнему, и он не выпускал из рук телефон. Он обещал исправиться, клялся, что понимает, что ему так только хуже, но потом снова начинал ей писать. Но по большей части нам нравилось проводить с ним время. Мы суетились вокруг него, заботились о нем, ругали его, когда он делал что-то безответственное – писал своей жуткой бывшей или не ходил на работу из-за того, что слишком засиделся прошлой ночью.
Нас так заводила эта игра, что мы начали повышать ставки: выходили полуодетыми или завернувшись в полотенце, оставляли дверь чуть приоткрытой или пошире. Наутро после особенно бурной ночи мы дразнили его, спрашивая, хорошо ли он спал или что ему снилось, и он смотрел вниз и отвечал: я не помню.
Мысль о том, что он хочет присоединиться к нам в постели, была просто фантазией, но, как ни странно, какое-то время спустя нас стало немножко раздражать, что наш друг так стесняется. Мы знали, что, если что-то и произойдет, первый шаг придется сделать нам. Нас было больше, это раз, два – квартира была наша, и три – так у нас все сложилось: мы им распоряжались, а он делал, что мы просили. Но мы все равно позволяли себе раздражаться на него, немножко его тиранить, винить его в том, что наши желания не исполняются, и дразнить еще жестче, чем раньше.
Когда ты заведешь новую девушку, спрашивали мы. Господи, все это уже столько тянется, ты, наверное, с ума сходишь. Ты ведь не дрочишь на диване, нет? Лучше не надо. Перед тем как лечь, мы стояли над ним, сложив руки на груди, будто злимся на него, и говорили: ты лучше веди себя прилично, это хороший диван, мы не хотим завтра увидеть на нем пятна. Мы даже упоминали об этой шутке при третьих лицах, при хорошеньких девушках. Скажи ей, говорили мы. Расскажи про диван, про то, как он тебе нравится, как тебе на нем хорошо, да? И он ежился и говорил: да, да, хорошо.
Потому и страшно: чем похожи рассказы Кристен Рупеньян и Евгении Некрасовой
Почти одновременно вышли два сборника рассказов, в которых мистическая жуть переплетается с жутью повседневной: «Ты знаешь, что хочешь этого» Кристен Рупеньян и «Сестромам» Евгении Некрасовой. Егор Михайлов считает, что и читать эти книги лучше вместе.
«Ты знаешь, что хочешь этого» Кристен Рупеньян
История успеха Кристен Рупеньян уже стала легендой, поэтому давайте по верхам. Молодая писательница несколько лет строчила в стол, потом один-единственный рассказ в нужный момент попал в нужный журнал (New Yorker), на Кристен посыпались слава, контракты на экранизации и миллионный аванс на дебютный сборник рассказов.
В каком‑то смысле это идеальная история успеха. Джоан Роулинг после прорывного «Философского камня» десять лет строчила сиквелы (а теперь — киноприквелы разного качества), а чтобы выбраться из‑под штампа «Мама Гарри Поттера», ей пришлось аж придумать не слишком убедительный псевдоним. Двадцать лет спустя для успеха достаточно рассказа на тридцать страниц, в котором не то чтобы много чего происходит, — если этот рассказ хорошо написан и появляется в тот момент, когда дискуссия о нездоровых отношениях стала главным лейтмотивом мировой общественной жизни. Если от Роулинг ждали (и продолжают ждать) ещё одной истории про волшебников, то от Рупеньян было непонятно, чего ждать. Это большое преимущество; Кристен пользуется им на всю катушку.
Желание все время держать читателя в напряжении не стоило бы ломаного гроша (и фантастического аванса), если бы не одна деталь. Рупеньян не только любит пугать, смешить и водить вокруг пальца, но и умеет это делать. От первого рассказа, в котором пара заботливо превращает жизнь своего друга в ад, до финальной «Кусаки», выворачивающей наизнанку скандалы эпохи #metoo сборник не позволяет себя отложить. Не слишком элегантно звучащее в переводе название книги не врет. Это будет жутковато, до мурашек неприятно, вам понравится и захочется еще.
Ты знаешь, что хочешь этого
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
Эта и ещё 2 книги за 299 ₽
Ты знаешь, что хочешь этого… Знаешь, что хочешь, верно? Сборник рассказов Кристен Рупеньян о запретных желаниях, их пределах и наказаниях за эти желания. Он о страхах, о сексе, о власти – о том, что мир зубаст и его зубы прорастают внутри нас. Истории о паре, которая мало-помалу пьянеет от власти над своим слабовольным другом, о девочке-подростке, чьи злые желания исполняются в день рождения, темная сказка о королеве, влюбленной в свое отражение, и другие рассказы.
С этой книгой читают
Отзывы 6
Сборник потрясающих рассказов. Которые не читаются, а сразу понимаются. Вот текст – бац – и уже образ.
Обычно говорят – психологизм. Но психологизм это мастерство, навык, а здесь скорее врожденный дар – запечатлеть мимолётную мысль и записать так, что она не потеряет своей актуальности, пока дойдёт до читателя.
Рассказы грязные, мерзкие и противные. Но только в человеческой степени. Здесь нет ярого 18+ или крови. Речь идёт о темноте человеческой души. То есть это вполне «бытовые» истории об обычном. Просто они настолько нахально откровенные и свободные… Некогда удивляться, сидишь и воздух глотаешь)
Сборник потрясающих рассказов. Которые не читаются, а сразу понимаются. Вот текст – бац – и уже образ.
Обычно говорят – психологизм. Но психологизм это мастерство, навык, а здесь скорее врожденный дар – запечатлеть мимолётную мысль и записать так, что она не потеряет своей актуальности, пока дойдёт до читателя.
Рассказы грязные, мерзкие и противные. Но только в человеческой степени. Здесь нет ярого 18+ или крови. Речь идёт о темноте человеческой души. То есть это вполне «бытовые» истории об обычном. Просто они настолько нахально откровенные и свободные… Некогда удивляться, сидишь и воздух глотаешь)
Сильно. Местами омерзительно-сильно. Жестко. Грязно. Прочла на одном дыхании. Некоторые вещи запали: ходила под впечатлением, ловя себя на мысли, что это от прочитанного. Прокручивала в голове. «Желание смерти» ошарашило. Для тех, кто любит пожёстче; кому-то же (может, и большинству, не знаю) некоторые вещи могут показаться слишком отвратительными. Мне кажется, должна быть определенная «прокачка» жестью в жизни или склонности к тому, чтоб такое «зашло», иначе чтение данной книги больше будет походить на подглядывание в замочную скважину. Да и вообще не очень могу представить тургеневских барышень за чтением этих рассказов.
Язык повествования простоват. Здесь нет художественной эстетики речи. Но встречаются очень интересные обороты, фразы, глубокие мысли. Некоторые рассказы реалистичны, некоторые – нет.
В общем, лично я – рекомендую, но не всем подойдёт.
Сильно. Местами омерзительно-сильно. Жестко. Грязно. Прочла на одном дыхании. Некоторые вещи запали: ходила под впечатлением, ловя себя на мысли, что это от прочитанного. Прокручивала в голове. «Желание смерти» ошарашило. Для тех, кто любит пожёстче; кому-то же (может, и большинству, не знаю) некоторые вещи могут показаться слишком отвратительными. Мне кажется, должна быть определенная «прокачка» жестью в жизни или склонности к тому, чтоб такое «зашло», иначе чтение данной книги больше будет походить на подглядывание в замочную скважину. Да и вообще не очень могу представить тургеневских барышень за чтением этих рассказов.
Язык повествования простоват. Здесь нет художественной эстетики речи. Но встречаются очень интересные обороты, фразы, глубокие мысли. Некоторые рассказы реалистичны, некоторые – нет.
В общем, лично я – рекомендую, но не всем подойдёт.
Извиняюсь за грубость, но хрень редкостная. Решила почитать, купившись на предыдущий отзыв. Ни о чем! Язык довольно скудный, читалось с трудом. Жаль потерянного времени. Однозначно не рекомендую к прочтению
Извиняюсь за грубость, но хрень редкостная. Решила почитать, купившись на предыдущий отзыв. Ни о чем! Язык довольно скудный, читалось с трудом. Жаль потерянного времени. Однозначно не рекомендую к прочтению
Несколько интересных рассказов, а так книга не очень, много не нужной информации и рассуждений не по теме, описание лучше самой книги
Кристен рупеньян ты знаешь что хочешь этого
Если вам понравилась книга, вы можете купить ее электронную версию на litres.ru
Он сглотнул, глядя на жуткую девицу, которая перестала биться и затихла; волосы ее лежали спутанным гнездом тусклого золота.
Пожалуйста, не заставляйте меня, сказал он.
Наконец-то: хоть узелок сопротивления. Но в итоге он ничего нам не дал, потому что наш друг был таким жалким, лежал перед нами, такой маленький, а мы — мы заполняли весь мир. Мы могли бы прямо тогда уйти, выяснив все, зная, что мы можем сломить его, сломать, — но мы не ушли. Мы остались, и он сделал то, что мы ему велели. Вскоре кожа жуткой девицы стала пергаментно-белой, за исключением пестрых синяков, расползшихся по бедрам, и двигаться она перестала, разве что он ее двигал, и крепкий узел ее руки ослабел, а пальцы раскрылись. А он все продолжал; в комнате потемнело, потом вернулся свет, воздух загустел от запахов, а мы все держали его на месте, и он делал, что мы ему велели. Когда мы велели ему остановиться, ее глаза превратились в голубые стеклянные шарики, а сухие губы поднялись высоко над зубами. Он откатился и застонал, он попытался отползти от нее, от нас, но мы положили ему руки на плечи, и пригладили его мокрые волосы, и стерли слезы с его щек. Мы поцеловали его, мы обвили его руки вокруг нее и прижали его лицо к ее лицу. Плохой мальчик, сказали мы тихо, когда оставляли его.
Посмотри, что ты натворил.
Посмотри, во что ты играешь, детка
Джессике было двенадцать в сентябре 1993-го — двадцать четыре года с убийств, совершенных Мэнсоном, пять лет с тех пор, как Хилель Словак умер от передозировки героина, семь месяцев до того, как Курт Кобейн выстрелил себе в голову, и три недели до того, как мужчина с ножом похитил Полли Клаас с пижамной вечеринки в Петуламе, Калифорния.
Семья Джессики переехала из Сан-Хосе, где Джессика была самой популярной девочкой в своем шестом классе, в Санта-Розу, где она неловко вращалась по орбитам вокруг нескольких групп друзей: популярные друзья, которые не обращали на нее никакого внимания; ее близкие друзья, милые, но скучные; и те, кого она втайне считала своими плохими друзьями, которые ее больше всех привлекали, но были и самыми противными, их шутки впивались ей в кожу, как гвоздики. С плохими друзьями она могла общаться только короткими, волнующими всплесками, пока не начинала ощущать себя больной и вымотанной, и тогда ей приходилось отступать к близким друзьям, чтобы прийти в себя.
Скейтеры из парка были старше ее, им было по тринадцать-четырнадцать, они орали друг на друга, скатываясь на скейтах по бетонному заграждению с жутким скребущим звуком. Иногда они утирали пот с лиц майками, обнажая плоские загорелые животы, а иногда кто-то из них натыкался на перила и приземлялся на четвереньки, оставляя на асфальте четыре красных полосы. Никто из них с ней никогда не заговаривал. Она обычно часок наблюдала за ними, слушала музыку, делала вид, что читает книгу, а потом шла домой.
Три дня спустя она слушала новый альбом, когда он появился из ниоткуда и сел по-турецки на гравий перед ее горкой.
— Привет, девочка, — сказал он. — Что слушаешь?
Она была слишком удивлена, чтобы заговорить, поэтому открыла плеер и показала ему диск.
— А, понятно. Он тебе нравится?
Он должен был бы сказать: «Они тебе нравятся?», потому что Guns N’Roses это группа, а не солист, но она кивнула.
Глаза у него были плоские и голубые. Когда он смеялся, они исчезали в складках лица.
— Да, — сказал он. — Готов поспорить, нравится.
То, как он это сказал, заставило ее подумать, что он, возможно, понимал, какие чувства у нее вызывает не группа, а Аксель: то, как порванная майка облегает его плечи, блестящий поток его красновато-золотых волос.
— У него хороший голос, — сказала она.
Он нахмурился, обдумывая сказанное.
— Это да, — сказал он. Потом спросил: — А как альбом?
— Ничего, — сказала она. — Тут в основном каверы чужих песен.
Она пожала плечами. Он как будто хотел услышать что-то еще, но ей нечего было добавить. Она открыла рот, чтобы сказать что-то вроде: «А ты не слишком взрослый, чтобы со мной разговаривать?» или «Ты что, не знаешь, что это площадка для детей?» — но вместо этого услышала свой голос, произносящий:
— Тут есть секретный трек.
Она ждала, что он попросит послушать или хоть спросит, что за секретный трек, но он не спросил. Просто сидел перед ней, и она чувствовала себя глупо. Она снова надела наушники, долистала до последней песни и перемотала паузу, пока не началась музыка. Предложила ему наушники, он кивнул. Когда она отдавала ему наушники, кончики его пальцев мазнули по ее пальцам. Она отдернула руку, как от тока, и он улыбнулся грустной полуулыбкой. Он плотно надел наушники, так что они исчезли под его неопрятными волосами.
— Готов? — спросила она.
Она нажала воспроизведение. Он закрыл глаза, прижал наушники руками и начал раскачиваться. Облизнул губы, подпевал, беззвучно проговаривая слова, шевелил пальцами в воздухе, словно прижимает гитарные струны. Было неловко смотреть, как его поглотила музыка, и в какой-то момент Джессика поняла, что не может больше смотреть ему в лицо, и уставилась на его ноги. Он был необут, мягкую кожу между пальцами покрывала корка грязи. Ногти на ногах у него были желтые и длинные.
Когда песня кончилась, он протянул Джессике наушники, постучал по плееру и сказал:
— Оригинал мне нравится больше.
Произнося эти слова, он смотрел ей в лицо и, когда она не сразу ответила, нажал:
— Ты ведь знаешь, о чем я, да?
— В буклете этого нет, — признала она.
— Так ты никогда ее не слышала? Оригинальную версию этой песни?
Она покачала головой.
— Ох, девочка, — протянул он. — Девочка, ты столько упускаешь.
Она начала собираться.
— Не сердись, — сказал он.
— По-моему, сердишься. По-моему, ты сердишься на меня.
— Иди, иди, — он замахал на нее руками. — Прости, что рассердил. Я заглажу вину, обещаю. В следующий раз, когда мы увидимся, я принесу тебе подарок.
— Мне не нужен подарок.
— Этот тебе понадобится, — сказал он.
Больше она его на той неделе не видела. На выходных она гостила у своей плохой подружки Кортни и впервые выпила — три обжигающих глотка водки с апельсиновым соком, отчего конечности у нее стали невыносимо тяжелыми. В следующую среду он появился опять, и у него что-то было в руках.
— Я принес тебе тот подарок, — сказал он.
Мужчина склонил голову набок, словно ее грубость ему нравилась. Повернул руку ладонью вверх, чтобы показать, что у него там — кассета. Сквозь прозрачный пластиковый футляр Джессика видела список песен, написанный от руки густыми темными чернилами.
— Я не могу ее послушать, — сказала она. — У меня нет магнитофона.
— Здесь нет, — сказал он. — Но, может быть, дома?
— Тогда я тебе принесу.
Рубашка у него была грязнее, чем в прошлый раз, а волосы он собрал в рыхлый хвост, завязав их потертым коричневым обувным шнурком. Она задумалась, откуда у него шнурок, если он ходит без обуви. Может, он бездомный.
— Не надо, — сказала она. — Не надо мне ничего приносить.
Он засмеялся. Глаза у него были очень, очень голубые.
— Завтра принесу, — сказал он.
Она думала, не остаться ли дома, но потом решила — с чего, это и мой парк тоже. К тому же днем в парке было полно народа; если он что-то сделает, она закричит и скейтеры придут ей на помощь. Она не думала, что он что-то сделает, всерьез не боялась. Так что она пошла, но, несмотря на то что у горки она просидела почти до половины седьмого, он так и не пришел.
Кристен рупеньян ты знаешь что хочешь этого
You Know You Want This
© 2019 by Kristen Roupenian
© Ракитина Е., перевод на русский язык, 2019
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019
Моей матери, Кэрол Рупеньян, научившей меня любить то, что меня пугает.
Позавчера наш друг остался у нас ночевать. Наконец расстался с этой своей жуткой девицей. Он именно с ней уже в третий раз расставался, но сказал, что на этот раз все, насовсем. Ходил по нашей кухне, перечисляя десятки тысяч мелких унижений и мучений за полгода, что они были вместе, а мы вздыхали в его сторону, и переживали, и перекашивали лица в гримасах сочувствия. Когда он ушел в ванную как-то привести себя в порядок, мы повалились друг на друга, закатили глаза и стали изображать, как будто душим себя и стреляемся. Кто-то из нас сказал, что выслушивать жалобы нашего друга о разрыве – все равно что слушать алкоголика, который ноет из-за похмелья: да, страдает он по-настоящему, но, господи, как же трудно найти в себе сочувствие к кому-то, кто настолько не понимает, в чем причина его проблем. Сколько еще он будет встречаться со всякими жуткими людьми и удивляться, что они жутко с ним обращаются, спрашивали мы друг друга. Потом он вышел из ванной, и мы налили ему выпить, в четвертый раз за вечер, и сказали, что он слишком пьян, чтобы садиться за руль, но мы с радостью устроим его на диване.
На следующее утро, когда мы встали на работу, наш друг еще спал; его рубашка была наполовину расстегнута. Вокруг валялись смятые пивные банки, то есть он явно продолжил пить один, после того как мы давно улеглись. Мы сварили еще одну чашку кофе и сказали, что он может сколько хочет оставаться у нас, но, придя домой, мы все-таки удивились, обнаружив его на диване.
Мы заставили его принять душ, потом повели ужинать и за ужином отказались слушать про разрыв. Вместо этого мы были просто лапочки. Мы смеялись над всеми его шутками, заказали вторую бутылку вина и давали ему советы о жизни. Ты заслуживаешь, чтобы рядом был кто-то, кто сделает тебя счастливым, сказали мы. Здоровых отношений с кем-то, кто тебя любит, сказали мы – и благодарно поглядели друг на друга, прежде чем переключить все свое внимание на него. Он был похож на печального пса, жаждущего ласки и похвалы, и приятно было видеть, как он все это принимает; нам хотелось погладить его по мягкой голове и почесать за ушами, чтобы поглядеть, как он завиляет хвостом.
На следующее утро нам было немножко неловко, но мы себе сказали, что, возможно, именно этого ему и не хватало, чтобы покинуть гнездо и вернуться в свою квартиру, и, может быть, это даже побудит его найти себе подружку, которая станет с ним спать не раз в два месяца. Но днем он нам написал, спрашивая, какие у нас планы на вечер, и вскоре он уже оставался у нас почти каждую ночь.
Мы кормили его ужином, потом ехали втроем куда-нибудь, мы на переднем сиденье, а он всегда позади. Мы отпускали шутки, что надо выдавать ему карманные деньги, что пора ему взять на себя часть домашних обязанностей; мы шутили, что надо заключить новый договор с оператором связи, чтобы внести нашего друга в семейный тариф, раз уж мы проводим вместе столько времени. А еще, говорили мы, надо получше за ним приглядывать, чтобы он не писал сообщения своей жуткой бывшей, потому что, хотя они и расстались, общались они по-прежнему, и он не выпускал из рук телефон. Он обещал исправиться, клялся, что понимает, что ему так только хуже, но потом снова начинал ей писать. Но по большей части нам нравилось проводить с ним время. Мы суетились вокруг него, заботились о нем, ругали его, когда он делал что-то безответственное – писал своей жуткой бывшей или не ходил на работу из-за того, что слишком засиделся прошлой ночью.
Нас так заводила эта игра, что мы начали повышать ставки: выходили полуодетыми или завернувшись в полотенце, оставляли дверь чуть приоткрытой или пошире. Наутро после особенно бурной ночи мы дразнили его, спрашивая, хорошо ли он спал или что ему снилось, и он смотрел вниз и отвечал: я не помню.
Мысль о том, что он хочет присоединиться к нам в постели, была просто фантазией, но, как ни странно, какое-то время спустя нас стало немножко раздражать, что наш друг так стесняется. Мы знали, что, если что-то и произойдет, первый шаг придется сделать нам. Нас было больше, это раз, два – квартира была наша, и три – так у нас все сложилось: мы им распоряжались, а он делал, что мы просили. Но мы все равно позволяли себе раздражаться на него, немножко его тиранить, винить его в том, что наши желания не исполняются, и дразнить еще жестче, чем раньше.
Когда ты заведешь новую девушку, спрашивали мы. Господи, все это уже столько тянется, ты, наверное, с ума сходишь. Ты ведь не дрочишь на диване, нет? Лучше не надо. Перед тем как лечь, мы стояли над ним, сложив руки на груди, будто злимся на него, и говорили: ты лучше веди себя прилично, это хороший диван, мы не хотим завтра увидеть на нем пятна. Мы даже упоминали об этой шутке при третьих лицах, при хорошеньких девушках. Скажи ей, говорили мы. Расскажи про диван, про то, как он тебе нравится, как тебе на нем хорошо, да? И он ежился и говорил: да, да, хорошо.