что такое синдром дельбрюка
Что такое синдром дельбрюка
Еще в 1891 году Дельбрюк описал особый патологический; синдром, названный им pseudologia phantastica, который состоит в том, что пациенты живут в мире вымысла, отрываясь от мира реальности; своей фантазией они руководствуются в своих поступках, склонны ко лжи, хвастовству, живут беззаботно изо дня в день, легко прибегают к представляющимся случаям наживы: к случайному воровству, мошенничеству, обману. Дельбрюк, полагал, что данный симптомокоплекс «может встретиться при любой форме душевного расстройства». По Штеммер манн, писавшей свою работу под руководством Дельбрюка, причиной возникновения этой формы является наследственное отягощение, наличие известного психического недоразвития или слабоумия и особая наклонность к фантастической лжи, толчком к которой, служит желание (Wunschpsychose).
В дальнейшем, в психиатрической литературе описано очень большое число таких случаев (в русской литературе Ф. Е. Рыбаков, Н. И. Скляр и др.). Копией сближает псейдологов. с параноиками. Шнейдер относит их к группе «ищущих: оценки» психопатов (Geltungsbedtlrftige), объединяя их в одно с лицами истерического характера. Точно также к лицам с истерическим характером относят псейдологов Ясперс и Бумке. Мы дальше указываем, что вследствие своего многообразия, широты и неопределенности истерический характер следует признать сборной группой, подлежащей дальнейшему анализу и делению, а потому и считаем, что отношение столь характерного синдрома, как псейдология, к истерии не выясняет дело, хотя, несомненно,, при псейдологии возможны даже и истерические припадки.
Крепелин вполне правильно выделил псейдологов во вполне самостоятельную группу психопатов под названием «лгуны и мошенники» (Liigner und Schwindler). По Крепелину псейдологи отличаются живой восприимчивостью, играючи приобретают отрывочные знания, кажутся весьма одаренными. Они с удивительной легкостью вступают в новые знакомства с людьми, приспособляются к ним, и в первое время производят часто выгодное впечатление, тем более, что они обычно хорошо владеют речью, нередко обладают художественными способностями. Но их склонность к измышлению или разукрашиванию несуществующих фактов, радость при уничтожении границ между действительностью и воображением, их неспособность к усидчивости, к систематическому занятию чем-либо, так как их мысли и стремления расплываются во всех направлениях, делают их неспособными к продуктивной работе. Они воображают себя внесоответствующем действительности положении и свое настоящее, прошлое и будущее так себе представляют, как это им кажется в их фантазии.
Настроение их розовое, повышенное, хотя и представляет колебания. Они обычно верят «в свою звезду», шутят, поют, рассказывают небылицы, часто приписывают себе высшие чины, титулы и т. п., и сами, как дети, верят в эти фантазии, погружаются в свои грезы, видя их без основания осуществляющимися наяву. В их поведении отмечается некоторая театральность. Но при неудаче они довольно легко впадают, правда, в кратковременное, отчаяние и даже совершают, обычно театральные, попытки на самоубийство. Вследствие недостаточного понимания, какие средства допустимы при выполнении своих желаний, они часто вступают в столкновение с законом, обвиняются в мошенничестве, лжесвидетельстве, растратах, обманах и т. п.
До сих пор обычно описывались только резко патологические формы псейдологов, приводившие их к столкновению с законом и в психиатрическую клинику, но, несомненно, существует большое число лиц, у которых способность фантазировать, будучи также сильно развита, однако, достаточно управляется высшими центрами. По нашему мнению и все патологические формы развиваются на фоне этой своеобразной «фантастической» конституции.
В науке точное определение понятия фантазии и различие между ней и памятью встречается с большими трудностями. Вундт, расширяя понятие фантазии, говорит, что оно охватывает все виды творческой психической деятельности, включая и воспроизводительную деятельность, приписываемую обычно памяти. Не только у Декарта, Спинозы, но и у Локка и Юма нет точного определения этого понятия. Кант, говоря о творческой фантазии, ставит ее выше памяти, как главную творческую силу души. Блейлер указывает, что для воображения, фантазии нужно уже обладать способностью мыслить.
Однако, это не совсем правильно. Фантазия есть процесс наглядного представления, мышление же есть абстрактное соотношение понятий, нахождение логических соотношений, при чем наглядное представление есть только средство для отыскания этих соотношений. Наглядное представление, т.е. система распределенных в пространстве и времени ощущений, несомненно, старше, чем логическое мышление. Психолог Фарендонкк поэтому говорит о «досознательном фантазирующем мышлении (vorbewusste phantasierende Denken)».
Мы знаем, что фантазия играет наибольшую роль у детей; ребенка не нужно учить фантазировать, как надо учить логически мыслить, а, наоборот, его приходится отучивать от фантазирования. Когда нет солидного опытного знания для понимания явлений, невозможно логически построить систему объяснений, тогда фантазия заполняет пробелы своими неопределенными наглядными представлениями. Ребенок, увидя в первый раз мелкую серебряную монету, но уже зная о рубле, называет ее «деткой рубля». Одна девочка спросила, «звезды не яйца ли, которые кладет месяц». Это типичные примеры, из которых видно, как на филогенетически старых способах наглядного представления, фантазирующего мышления вырастают логические формы мышления. Различные мифы древних народов также представляют смесь мышления фантастического с мышлением логическим. Мы знаем также, что у людей с развитым логическим мышлением бывают моменты не сдерживаемого ничем фантастического мышления, но это бывает во сне, когда высшие механизмы бездействуют.
Все это подтверждает, что способность к фантазии надо от жести к более древним, глубинным психическим механизмам.
Даже высшая форма фантазии «творческая фантазия», интуиция относится, вероятно, к глубинным механизмам. Блейлер, говоря о способах мышления, различает дедуктивное, индуктивен интуитивное мышления, при чем указывает, что интуиция, собственно, есть «особый род общего влияния на мышление, а не способ мышления, и с этой стороны имеет большое родство с аффективностью, так что является вопросом, не представляет ли интуитивное мышление один из видов аффективного состояния».
Все это дает нам известное право говорить об особой «фантастической конституции», ставя ее в один ряд с конституциями шизоидной, параноидной и др. Выделение этой конституции не является вполне новой мыслью: Дюпре давно уже говорит о фантастической конституции, называя ее мифоманической. «При этом — говорит Дюпре, — особенно выдается неспособность точно воспринимать, удерживать и правильно относиться к объективным фактам; эта неспособность лежит в основе физиологической мифо-мании в детстве». «Мифоман — по Дюпре—обычно весь изменяется сообразно своим инспирациям, он находится во власти своих фантазий и свои действия сообразует со своим вымыслами. Он раскрашивает ими жизнь. Двигателями его поступков являются: хвастовство, тщеславие, разврат, корыстолюбие». Т.е., не суждение руководит мифоманами, а низшие инстинктивные побуждения. Руководящим в его жизни является принцип «удовольствие— неудовольствие», а не разум. Блейлерв своем учебнике также мельком говорит о конституции со склонностью к фантазии (phantastische Konstitution) 1). Клод, Борель, Робэн описывают даже дифференциальное отличие этой фантастической, мифоманической конституции от шизоидной. Мифоманы очень внушаемы, шизоиды—наоборот, люди наименее поддающиеся постороннему воздействию. Мир фантазии мифоманов изменчив, у шизоидов — стабилен. Мифоманы не различают реального от своих фантазий, они согласуют свои желания с воображением. Шизоид, наоборот, не ищет реализации своих концепций. Наоборот, он создает свой воображаемый мир, чтобы бежать от внешнего мира. Мифоманы всем рассказывают о своих мечтах, ищут для этого общества; шизоид думает о них только в самом себе. Первые часто не вполне сознают, что они фантазируют; вторые всегда прекрасно знают, что они создают мир воображаемый.
В немецкой литературе это отличие шизоидного, аутистического мышления от фантастического мышления мы находим с не-сколько измененной терминологией. Еронфельд отличает «фантастов» и «псейдологов», причем разницу видит в том, что «фантаст» изменяет ценности окружающего мира для себя, а псейдологи изменяют свои ценности для окружающего мира. По Кронфельду фантастам не достает активности. Также и Груле говорит о фантастах, как о людях, которые «романтики только в своих мечтах». Еронфельд и Груле фантастов и углубленных в себя шизоидных аутистов считают весьма близкими.
С генетической точки зрения самым правильным способом доказательства самостоятельного существования «фантастической конституции» являлся бы факт ее стойкой наследственной передачи. Как глубинный, прочно закрепленный механизм, она, находясь по силе своего проявления, как и всякая глубинная конституция, в зависимости от степени развития высших слоев психики и от окружающих условий, все же в той или иной мере должна стойко держаться в определенных семьях.
Действительно, мы хорошо знаем, что у одних людей образы фантазии ярки, у других — бледны, неясны, неопределенны, можно сказать, отсутствуют.
Гоффманн у целого ряда членов фамилии Берты Хампель, описанной Ланге, отмечает «наклонность к фантазии». Мы с А. Г. Галачьяном в нашей обширной генеалогии семьи Г-ых также отметили в 4-х поколениях ясную склонность к фантазии, при чем очень интересно, что ясен был и генетический источник происхождения этой особенности в семье. Она была внесена одной из родоначальниц семьи прабабкой Б-ых; при этом особенно интересно, что другая сестра этой прабабки, вышедшая замуж за Ап-на, также и в эту семью внесла фантастический ген.
Старые авторы чаото отмечали среди предков псейдологов истерический характер (напр., случай, опис. Горингом). При широком понимании истерической конституции в нее также входит «клонность к фантазии, театральность: возможно, что при более точном конституциональном разборе здесь мы вместо истерического характера увидели бы настоящих псейдологов.
Вообще до сих пор мало еще обращалось внимания на нерезко выраженные случаи фантастической конституции. Следует отметить, что фантастическая конституция лишь при условиях недостаточности управления фантазии высшими центрами, при отсутствии, fonctkm dn reel, ведет к отрицательным патологическим выявлениям, в обычных же, некриминальных случаях ее просматривают, и вопрос еще ждет подробного генетического изучения.
При известных условиях люди, обладающие этой конституцией, наоборот, могут быть весьма ценными. Недаром говорят о творческой фантазии. Весьма вероятно, что ген фантазии, в соединении с достаточно сильными высшими нейропсихическими аппаратами, создает художников, писателей, изобретателей и т. п. Интересно, что говоря о творчестве, говорят обычно об интуиции, вдохновении, т.е. не о суждении, а о глубинных (эмоциональных) переживаниях. В нашей семье Г-ых мы также видели среди ее членов выдающегося писателя и немало лиц литературно одаренных.
Возможно, конечно, что псейдологическая конституция может оказаться соединенной и с другими патологическими конституциями, например с шизоидной, и тогда возможны вспышки псейдологии и у шизоидов. Такой случай из нашей клиники описан И. Н. Жилиным, но особенно часто соединяется псейдологический ген с маньякально-депрессивным психозом, почему, повидимому, многие авторы, начиная с Дельбрюка, и говорят о периодичности псейдологии, хотя возможно, что во многих случаях периодической псейдологии дело идет в сущности не о связи с колебаниями настроений и с маньякально-депрессивным психозом, а просто об эпизодических обострениях самой псейдологической конституции.
Из высших механизмов полушарий головного мозга фантазию, как мы уже говорили, наиболее часто связывают с памятью и. потому наиболее резкого патологического выявления фантазии можно было бы ожидать при тех формах повреждения мозга, где расстраивается память. И действительно, при Корсаковском психозе нередко говорят не только о псейдореминисценциях, но и о конфабуляциях. Очень интересно, что во многих случаях тяжелого Корсаковского психоза при очень больших расстройствах: памяти конфабуляций, однако, не бывает. Возможно, что конфабуляции наблюдаются только там, где есть фантастический ген, фантастическая конституция. Генетических исследований в этом, направлении еще не было; в высшей степени желательно было бы их произвести.
Однако, не только при расстройствах памяти, но и при других поражениях головного мозга выявляется склонность к фантазии, если она генетически существовала у данного лица. Еще Дельбрюк говорил о случаях псейдологии при прогрессивном параличе. Дельбрюк, Крепелини многие другие указывают, что при патологической псейдологии всегда сушествуют врожденные дефекты интеллекта.
Это вполне понятно, если считать фантастическую конституцию, обусловленной глубинными механизмами. Как и все другие проявления глубинных механизмов, склонность к фантазии резко выступает, «освобождается» именно при ослаблении контролирующих высших механизмов.
Очень интересны, и также доказывают глубинную конституциональную сущность псейдологии, те случаи, где люди с фантастическим предрасположением реагируют в известных трудных положениях (при инфекциях, травмах, тяжелых переживаниях и т. п.) острым, скоро преходящим психозом в форме psendologia. phantastica.
Такие случаи также описаны в литературе. Так, Фан-дер-Торрен 2) описывает случай, когда во время острого психоза, с беспокойством, галлюцинациями, но без определенного затемнения сознания, некоторое время наблюдалась вполне выраженная pseudologia phantastica.
Продукты фантазии группировались вокруг психической травмы, вызвавшей психоз: действительно бывшего у больного гонорейного заражения. Больной был склонен к фантастическим реакциям как ребенок и, как позднее с несомненностью выяснилось, вполне понимал нереальность своих рассказов.
Другой, еще более интересный случай, по нашему мнению, острой вспышки pseudologia phantastica описан П. Б. Ганнушкиным в его диссертации «Острая паранойя». Больной, 17-ти лет, приказчик, всегда склонный к фантазированию, у которого всегда была заветная мечта разбогатеть, при чем он рисовал в своем воображении картины того счастья, которое выпало бы на его долю, если бы он разбогател, склонный всегда ко сну (спал по 11—12 часов в сутки), остро заболел головной болью. К вечеру, того же дня он стал рассказывать, что уедет к богатому дяде в Сибирь, что он нашел 105 тысяч. Утром не пошел на службу, стал рассказывать, что он встретил на бульваре богатую даму, ехавшую в карете; она пригласила его в карету и отвезла домой, здесь его накормила, после чего он отправился с барыней в спальню; барыня после этого дала ему 35 тысяч и эти деньги лежат в банке. Указывал брату даже тот дом, где все это происходило. Помещенный в психиатрическую клинику Московского университета охотно и обстоятельно рассказывал всю эту историю, прибавляя каждый раз все больше подробностей. Он имел дело не только с барыней, но и с ее дочерью-красавицей и получил за это еще 100 тысяч. Все время был занят мыслями о своем богатстве, фантазировал об ожидающей его привольной жизни. В окружающем оставался ориентированным, галлюцинаций и иллюзий не было. Говорил только, что болит голова.
Так продолжалось 3 дня и после этого наступило вполне критическое отношение к своим фантазиям, и в дальнейшем выписался вполне здоровым.
П. Б. Ганнушкин в параллель с этим случаем ставит еще случай Легрена (цит. по Баллю), где мужчина 30 лет в течение 3-х дней воображал себя Наполеоном, галлюцинаций не наблюдалось, а по истечении 3-х дней больной вполне поправился.
К этой же группе острых вспышек «фантастической» конституции принадлежит и большой ряд тюремных психозов.
Крепелин указывает на сродство бреда заключенных с патологическим типом «лгуна и плута». Несомненно, значительная часть Бирнбаумовских «бредоподобных фантазий дегенерантов», которые нередко появляются в тюрьме, в своей основе имеют «фантастическую» конституцию, и естественной основой для происхождения и изменчивости обильных продукций в психозе здесь является лживая («фантастическая») личность больного вне психоза. Е. К. Краснушкин в своей статье «К вопросу об отношении психогенных психозов к конституции» приводит интересный случай острого тюремного психоза, доказывающий это положение.
Все эти, приведенные нами данные, думается, дают нам полное право установить конституциональное и глубинное происхождение «фантастических» механизмов, установить существование самостоятельной псейдологической, фантастической конституции.
1) Bleuler. Lehrtmch d. Psychiatric Berlin 1918.S. 395.
2) Цитир. по реферату в «Zentralbl. f. d. ges. Neur. u. Psych». 38. H.
Что такое синдром самозванца и как от него избавиться
«Для меня синдром самозванца — это чувство, что ты не дотягиваешь, но уже «застрял» в ситуации. Когда понимаешь, что не хватает умений, опыта или квалификации, чтобы иметь право здесь находиться, но ты уже тут, и нужно найти выход, потому что назад пути нет. Это не страх неудачи, а скорее ощущение что что-то сошло тебе с рук и скоро обнаружится», — так описывает это чувство Майк Кэнон-Брукс, сооснователь компании Atlassian, наиболее известные продукты которой — система отслеживания ошибок Jira и система совместной работы Confluence.
Чтобы понять, что вы испытываете нечто похожее, можно пройти тест, разработанный Полин Кланс и включающий в себя 20 утверждений с разной степенью согласия — от «совсем не верно» до «абсолютная правда».
Для принятия этого чувства и направления его себе на пользу важно осознать несколько вещей:
Распространенность синдрома самозванца
По разным оценкам, те или иные проявления синдрома ощущали около 70% людей на планете [1]. Беспокойство о несоответствии навыков занимаемой должности или выполняемой работе свойственно и знаменитостям. Перед смертью Альберт Эйнштейн признался своему другу, что чувствует себя мошенником [2].
«Я был уверен, что раздастся стук в дверь, и на пороге появится человек с папкой в руках, который скажет мне, что все кончено, меня разоблачили и теперь мне придется найти настоящую работу»,
— писатель и сценарист Нил Гейман.
Кто более подвержен синдрому самозванца — мужчины или женщины
Впервые явление было описано в 1970-х годах американским профессором психологии Полин Роуз Кланс и клиническим психологом Сюзанн Имес на основе общения с женщинами, добившимися высоких результатов. Несмотря на объективные свидетельства успеха, они считали себя недостойными его и боялись разоблачения. Долгое время исследователи полагали [3], что синдрому подвержены только женщины. Все из-за гендерных ограничений. Женщины не занимали ответственных постов, а в большинство профессий пришли намного позже мужчин.
Позже Кланс в своей статье отметила, что проявлениям синдрома подвержены все люди независимо от пола. Исследования 1990-х годов подтвердили [4], что мужчины тоже ощущают синдром самозванца. При этом они реже говорят о своих проблемах и ходят к психотерапевтам, но рассказывают о страхах в анонимных опросах [5].
Строго говоря, называть это «синдромом» не совсем корректно, так как подобные чувства не означают каких-либо отклонений в состоянии психического здоровья и довольно естественны для любого человека.
Синдром самозванца: тест
Доктор Валери Янг, международный эксперт, работающий над феноменом синдрома самозванца, выявила пять разных типов «самозванцев».
Двигайтесь по опроснику, чтобы понять, есть ли у вас синдром самозванца и к какому из пяти типов он относится.
Почему развивается синдром самозванца?
Однозначного ответа нет. Некоторые эксперты считают, что это связано с личностными качествами, другие выделяют семейные или поведенческие причины. Иногда проявление синдрома связывают с высокими родительскими ожиданиями от детей и страхом их не оправдать, который сохраняется даже во взрослом возрасте.
Также психологи указывают в качестве причины успешных братьев и сестер, которые по ощущениям человека, страдающего от синдрома самозванца, затмевают их. Высока роль и обманчивых картинок в социальных сетях, подпитывающих ощущение, что все вокруг счастливы и добились высоких результатов в работе, личной жизни, саморазвитии и т.д.
Чем грозит синдром самозванца
Синдром создает реальные проблемы в работе. Например, человек с синдромом самозванца боится взяться за новое дело. Он сомневается в себе, поэтому оттягивает начало работы или слишком долго доводит ее до идеала [6].
Люди с синдромом специально ставят себе более легкие цели, не проявляют инициативу и отказываются от интересных предложений [7]. Они могут просить меньшую зарплату, чем коллеги по цеху или не рассказывать о новых идеях [8].
Как побороть синдром самозванца
Само явление может быть полезным и играть нам на руку: так, страх разоблачения заставляет постоянно развиваться в своей области, проходить курсы и узнавать новое, перепроверять работу и доводить ее до совершенства. Но отсутствие контроля состояния может быть также разрушительным.
Если вы поняли, что все вышеописанное — это про вас, можно сделать следующее:
Часто «самозванцы» не воспринимают никакой результат кроме безупречного, поэтому им необходимо учиться принимать ошибки и неудачи. Важно помнить: нельзя (и не нужно) всегда быть идеальным, можно просто быть достаточно хорошим в том, что ты делаешь.
Важно также то, как мы сами воспринимаем происходящее. Как пишет коуч и консультант Ким Менингер [9], чувства волнения и тревоги очень похожи с физиологической точки зрения, поэтому иногда можно просто настроить себя на другие переживания.
«Вместо того, чтобы думать: «Я обречен на провал. Все узнают, что я не подхожу для этого», лучше настроиться на мысли: «Я сейчас очень взволнован и с нетерпением жду этого приключения!», и тогда страх сменится на предвкушение», — советует Менингер.
Синдром самозванца сильнее всего проявляется тогда, когда покидается зона комфорта. И каждый раз, испытывая его, вы получаете сигнал, что двигаетесь вперед, развиваетесь.
В следующий раз, когда почувствуете синдром самозванца, искренне поздравьте себя: вы могли остаться в удобном, предсказуемом положении, избежать беспокойства и из года в год выполнять одну и ту же работу, для которой у вас слишком высокая квалификация, не раскрывая свой потенциал и жалея об этом, пишет Менингер.
Подкаст-медитация РБК о борьбе с синдромом самозванца
К своим успехам и неудачам важно подходить критически, оценивая все стороны, которые могли повлиять на сложившуюся ситуацию. Но чрезмерная самокритика может привести к ухудшению ментального состояния.
Один из способов избежать деструктивных мыслей – правильные установки и медитативные упражнений из подкаста «Время остановиться».
Что такое синдром дельбрюка
Структура «я» служит не только источником мотивации для самоопределения, сохранения чувства собственного отличия и тождества, для подтверждения, защиты и повышения чувства собственной ценности, но также и мотивации для сохранения и повышения самоконтроля (предвидение собственных реакций и способность управлять самим собой), контроля над окружающим (способность вызывать в окружающем желаемые изменения и предвидеть ход событий). Информация, предполагающая возможность потери самоконтроля или контроля над окружающим, воспринимается как угроза для «я». Этот тип информации вызывает эмоционально-мотивационное напряжение, подобное тому, когда индивид теряет самоконтроль или контроль над окружающими, а также когда появляется неуверенность относительно распространенности этого контроля, что является признаком малоэффективной регуляции функции структуры «я». Таким образом, возникает сильная мотивация для устранения неуверенности, касающейся контроля, что выражается стремлением к самоутверждению. Недоразвитие структуры «я» вызывает трудности в сохранении ощущения контроля над собой и окружающим и тем самым повышает потребность в поддерживающей информации. Благодаря тесной взаимосвязи чувства тождества, собственной ценности и контроля повышение контроля, например над окружающим, приводит одновременно к подтверждению тождества и повышению собственной ценности. Поэтому задержка развития структуры «я» вызывает нарушения во всех трех сферах. Однако клиническая картина расстройств личности будет различной в зависимости от того, какой из видов будет преобладать: нарушение тождества (например, у шизоидной личности), нарушение чувства собственной ценности (например, у психастенической личности или у индивидов с маниакально-депрессивным психозом) или же расстройства чувства контроля (например, у истерической личности). На основании клинических наблюдений можно выдвинуть гипотезу, что регуляционная структура «я» у истерической личности проявляется прежде всего расстройствами в сфере психологического контроля над окружающим миром. Стремясь сохранить определенный уровень контроля над окружением и чувство контроля (независимо от реальных возможностей контроля), необходимое для поддержания функционального равновесия структуры «я», индивиды этого типа вырабатывают особый вид неправильных (патологических) приспособительных механизмов, которые можно назвать манипуляционными. Формированию истерических манипуляционных механизмов способствуют отсутствие адекватных механизмов приспособления и малая эффективность защитных механизмов и механизмов разрядки, действие которых скорее направлено на уменьшение информационного несоответствия, чем на активное приобретение информации, подтверждающей чувство тождества, собственной ценности и контроля. На проявление манипуляционных механизмов у истерической личности обращают внимание многие авторы [Celani, 1976; Halleck, 1967; Jakubik, 1976a; Rigotti, 1971]. Каждый человек в некоторых ситуациях может использовать манипуляционные механизмы, но обычно они носят сиюминутный характер, слабо выражены и лишь предшествуют включению собственно приспособительных механизмов. Экспериментально установлено, что имеются индивидуальные различия в склонности к применению манипуляционных механизмов [Jarymowicz, 1976]. У истерической личности по сравнению с нормальной и другими формами расстройств личности манипуляционные механизмы являются господствующей формой функционирования системы регуляции и одновременно основным способом поддержания равновесия в структуре «я».
В соответствии с теорией Kofta (1977) психологический контроль окружающего состоит из следующих элементов: бихевиорального контроля, познавательного контроля и чувства контроля. «Индивид находится в состоянии личностного контроля (или обеспечивает бихевиоральный контроль) тогда и только тогда, если появление события, имеющего для индивида ценность, зависит только от него самого, т. е. его собственного поведения» [Kofta, 1977]. Состояние окружающего зависит от данного индивида в том случае, если индивид может вызывать в нем физические, социальные и психологические изменения (т. е. знает, как действовать, и может использовать определенную технику воздействия), а также имеет свободу выбора соответствующих методов управления окружающим (располагает набором альтернатив деятельности). Эффективный контроль заключается в увеличении вероятности возникновения таких состояний окружающего, которые обладают положительной ценностью для субъекта, и в уменьшении вероятности противоположных состояний. Следует четко различать отсутствие контроля, когда события положительного значения зависят не от действий индивида, а от других факторов, и неэффективный контроль — неумение эффективно использовать возможность свободного воздействия на окружающее с целью устранения неблагоприятных явлений. Развитие контролирующего поведения, т. е. рост бихевиорального контроля, проявляется: 1) повышением сложности (от вызывания в окружающем любых изменений через ожидаемые изменения к изменениям, запланированным в большой временной перспективе); 2) дифференцированием объектов (собственная личность или окружение), которые подвергаются непосредственному воздействию (приспособление к специфическим требованиям данной ситуации, выбор определенных ситуаций, избегание других, формирование ситуаций, которые лишены отрицательного аспекта); 3) противодействием ограничению свободы деятельности (например, в форме агрессии или негативизма), т. е. восстановлением необходимого уровня контроля окружающего. Рост бихевиорального контроля увеличивает степень познавательного контроля, т. е. развивает такие свойства познавательной системы человека, которые обусловливают снижение уровня ненадежности окружающего с точки зрения субъекта.
Согласно теории Kofta (1977), индивид осуществляет познавательный контроль окружающего «тогда и только тогда, когда он способен с определенной вероятностью предвидеть происходящие в нем изменения» (как следствия, так и сопутствующие явления). Познавательный контроль — это необходимое, но недостаточное условие бихевиорального контроля. Самым важным элементом психологического контроля окружающего является чувство контроля (контроль восприятия), которое имеет иерархическую структуру: от убеждений относительно возможности и эффективности контроля в конкретных ситуациях через определенные категории ситуаций к так называемому обобщенному чувству контроля. Чем стабильнее чувство контроля, тем меньше влияют на него ситуационные факторы (например, новые ситуации ослабляют чувство контроля). Чувство контроля состоит из двух основных компонентов: 1) чувства безопасности (убеждение в том, что события предсказуемы), т. е. доказательства познавательного контроля над окружающим; 2) чувства могущества (убеждение в том, что можно свободно влиять на события), т. е доказательства бихевиорального контроля над окружающим. Чувство контроля, по мнению Kofta (1977), обладает автономностью регуляции, выражающейся регулируемым поведением даже в случае, если индивид не предпринимает контролирующих действий, а также ситуационным изменением чувства контроля под влиянием информации об условиях деятельности. По мере возрастания уровня бихевиорального и познавательного контроля увеличивается вероятность удовлетворения разнообразных потребностей субъекта. Кроме того, факт осуществления контроля над окружающим сам по себе приносит удовлетворение, устраняя мотивационное напряжение. Поэтому каждый человек обнаруживает тенденцию к поддержанию определенного уровня контроля над окружающим и стремление к чувству контроля (чувство безопасности и могущества). Ведь в процессе онтогенеза они становятся одной из фундаментальных потребностей «я».
Недоразвитие структуры «я» обусловливает не только высокий уровень неуверенности индивида в своем контроле над окружающим и уменьшение или потерю чувства контроля (что непосредственно выражается отсутствием чувства безопасности и ослаблением чувства силы), но также затрудняет или препятствует выработке адекватных приспособительных механизмов, которые обеспечивают достижение соответствующего уровня психологического контроля. В то же время значительная неудовлетворенность этой основной потребности «я» генерирует в структуре «я» выраженное эмоционально-мотивационное напряжение, вызывая функциональное преобладание ее над остальными познавательными структурами. В связи с этим восстановление пошатнувшегося равновесия системы регуляции происходит за счет действия неадекватных, неправильных приспособительных механизмов, какими являются манипуляционные механизмы, столь типичные для истерической личности. Основой манипуляционного отношения к объектам «вне-я» (например, к лицам, группам, идеям) служит подчинение других элементов познавательной сети (понятийных отражений этих объектов) господствующей структуре «я», что приводит к тому, что они рассматриваются как орудия, которые должны служить потребностям «я». Поэтому любое манипуляционное поведение имеет инструментальный характер, так как оно связано с восприятием других людей как средств к достижению собственных целей, — а говоря более обобщенно,— к уменьшению мотивационного напряжения, генерируемого структурой «я». У истерической личности манипуляционные механизмы направлены прежде всего на активное овладение информацией, подтверждающей чувство контроля восстанавливающей чувство безопасности и силы), чувство собственной ценности (поддерживающей завышенную самооценку) и чувство тождества (повышающей чувство собственного отличия и интегральности).
Halleck (1967) подчеркивает, что истерические манипуляционные механизмы являются весьма эффективными методами принуждения других лиц к ожидаемому индивидом поведению, которое имеет для него положительную ценность. Происходит это потому, что истерические личности находятся в зависимом положении от других лиц, которые располагают чем-то, что имеет для них ценность в виде вознаграждения (например, являются источником информации, которая удовлетворяет потребность в одобрении) [Jakubik, 1976а]. Многие исследователи считают зависимость от других важной чертой истерической личности [Alarcon, 1973; Lemperiere et al., 1965; Verbeek, 1973]. Ведь в основе возникновения манипуляционных механизмов, сформированных в результате неправильного течения процесса социализации (научения), лежит ситуация зависимости от окружающих, в которой человек пребывает в детстве. В это время у ребенка формируются установка на зависимость (тенденция к удовлетворению своих потребностей через других людей) и связь, обусловленная этой зависимостью (ожидание заинтересованности и положительного отношения со стороны лиц, удовлетворяющих потребности). Развитие подобных установок и расчетов является условием появления потребности в такой зависимости [Reykowski, 1970b]. Так, обоснованная реальная зависимость, вытекающая из особенностей ребенка, переходит в психологическую зависимость. Одной из типичных форм проявления установки на зависимость является именно манипулирование людьми, от действий которых зависит удовлетворение собственных потребностей. Поэтому первичной формой контроля является контроль над лицами-опекунами. Недоразвитие структуры «я» вызывает задержку процесса постепенного приобретения независимости от опеки и авторитетов, который необходим для правильного формирования личности; это впоследствии приводит к фиксированию незрелых манипуляционных механизмов и функциональному преобладанию их над адекватными механизмами приспособления. Господство манипуляционных механизмов у взрослых — всегда признак патологии, свидетельствующий о нарушении функции регуляции личности.
У истерической личности можно выделить три основные формы манипуляционных механизмов: 1) «инграциация»1, 2) агрессия, 3) попытка самоубийства. Они носят бессознательный характер или осознаются индивидом лишь в очень малой степени. Это существенное свойство, помимо некоторых других, отличает истерические манипуляционные механизмы от описываемого в литературе макиавеллизма [Christie, Gais, 1970]. Макиавеллизм (макиавеллистическая личность), называемый также «синдром холодности», отличают: 1) ориентация на контролирование внешней ситуации путем преднамеренного влияния на отдельных лиц или группы людей при помощи приказов, давления, шантажа, угроз и т. п.; 2) устойчивость к влиянию общества (нарушение социальных норм и запретов, пренебрежение целями и потребностями других людей, сопротивляемость к внешнему нажиму и т п); 3) преобладание познавательной ориентации над аффективной, т е. способность к относительно неэмоциональному функционированию [Jarymowicz, 1976]. Макиавеллизм обусловлен особым видением мира и системой установок явно антисоциального характера. Поэтому макиавеллистическое поведение отмечается главным образом в рамках психопатии и социопатии, хотя тенденция такого рода обнаруживается и у некоторых индивидов, не проявляющих расстройств личности [Christie, Gais, 1970]. Однако они не типичны для истерической личности.
«Инграциация» заключается в манипулировании другими людьми при помощи повышения своей привлекательности в широком смысле слова. Вообще говоря, этот вид поведения моделирует восприятие собственной особы (активно манипулируя представлениями других лиц о собственном «я») с точки зрения удовлетворения своих потребностей или достижения личных целей. Создатель концепции «инграциации» Jones (1964) определяет ее как «вид стратегического поведения, которое неправомерно способствует повышению привлекательности субъекта в глазах партнера». В отличие от остальных видов манипуляционных механизмов цель «инграциации» заключается в том, чтобы вызвать у окружающих положительное отношение к себе с помощью только «позитивных» средств (например, не применяется воздействие на партнера путем возбуждения в нем чувства опасности) и только непосредственным образом (т. е. без помощи других людей или передаваемой извне информации) [Lis-Turlejska, 1976]. «Инграциация» происходит в процессе коммуникации между двумя индивидами, в ходе которой субъект передает информацию о том, как он воспринимает партнера, окружающую действительность и самого себя. В связи с этим различают три вида «техники» инграциации»: 1) поднятие ценности партнера — передача информации о его положительной оценке (например, в форме комплиментов, лести, похвал); 2) конформизм — декларация согласия с мнениями, оценками, нормами, установками и поведением партнера; 3) положительная самодемонстрация — представление себя в выгодном свете (например, списывание своих возможностей, способностей, талантов как необыкновенных) или как человека, способного к большей жертве в пользу партнера, отрицательная самодемонстрация (самоуничижение)—создание представления о собственной слабости и беспомощности, обращенное к социальному принципу «помоги слабому». В зависимости от вида «инграциации» степень привлекательности субъекта для партнера бывает различной: например, наивысшая привлекательность связана с самоуничижением или положительной самодемонстрацией, особенно если подчеркивается обладание атрибутами, ценимыми обществом [Olszewska-Kondratowicz, 1976]. У истерической личности преобладают именно эти два типа самодемонстрации, причем положительная является господствующей в результате завышенной самооценки, поскольку, как показали экспериментальные исследования, индивиды с высокой самооценкой предпочитают из всех видов «инграциации» именно такое поведение [Olszewska-Kondratowicz, 1975a, b]. Поразительно высока эффективность «инграциации», применяемой истерическими личностями. Это свидетельствует о их проницательном «разгадывании» потребностей партнеров (что позволяет создавать такое представление о собственном «я», которое либо непосредственно удовлетворяло бы актуальную потребность, либо сигнализировало бы о возможности ее удовлетворения), а также диапазона еще не установившейся самооценки партнеров (обычно качеств, на обладание которыми партнеры претендуют), который истерические индивиды высоко оценивают, используя часто применяемую «технику» повышения ценности партнера. Эффективность «инграциативного» поведения (получение информации подтверждающей чувство контроля, собственной ценности или тождества, либо устранение касающегося этих переменных информационного несоответствия) является положительным подкреплением, способствуя усвоению манипуляционных методов такого рода и созданию убеждения, что особенности, позволившие эффективно действовать, являются постоянными свойствами субъекта.
Очевидно, у истерической личности манипуляционные механизмы типа «инграциации» прежде всего направлены на удовлетворение потребности в одобрении общества, которая является одним из основных регуляторов человеческого поведения. Потребность в одобрении общества проявляется в виде тенденции к поведению, направленному на получение такого подкрепления, как одобрение и поддержка окружающих (особенно со стороны лиц, считающихся авторитетами), помощь, забота, любовь, и на избегание неудач, особенно в форме отверженности обществом. У истерической личности обнаруживается сильная потребность в одобрении общества, которая возникает в связи с необходимостью поддерживать завышенный уровень самооценки, определяемой нереальным образом «идеального я». Экспериментальные исследования показывают, что индивиды с высокой зависимостью от одобрения окружающих проявляют склонность к конформизму и подчинению давлению группы, а также характеризуются низким уровнем ожидания успеха в ситуациях общественной оценки и мобилизацией сильных защитных механизмов при возможном неодобрении со стороны окружающих и при угрозе самооценке [Crowne, Marlowe, 1964].
Нередко конформизм применяется в качестве «инграциации», и связанная с этим мнимая подверженность влиянию окружающих наряду с наблюдениями подражательных образцов истерических симптомокомплексов, которые необоснованно всегда ассоциировались с истерической личностью, по-видимому, стали основанием распространенного, хотя и не доказанного, мнения о том, что внушаемость — черта истерической личности [Alarcon, 1973; Slater, 1961; Ziegler et al., 1960]. Все учебники психиатрии единогласно подчеркивают это свойство Между тем из клинической практики известно, что многие истерические личности часто обнаруживают необъяснимую сопротивляемость внушению окружающих и даже явный негативизм. Кроме того, детальные эмпирические исследования доказали, что утверждение о подверженности истерических лиц внушению ложно, а вся существующая к настоящему моменту «фактография» на эту тему основана на неточных оценках и субъективных впечатлениях психиатров [Eysenck, 1960]. Исследования при помощи большого количества объективных тестов позволили установить, что ни одна из личностных черт не связана с восприимчивостью к внушению [Gjjsiorowska et al., 1976]. К тому же из исследований гипноза как особой формы внушения вытекает, что в зависимости от ситуационных условий и отношения к личности гипнотизирующего все люди к нему восприимчивы [Frankel, 1976], но в то же время в одних и тех же условиях гипнотические состояния возникают только у части популяции. Поэтому кажется правильным предложение Gqsiorowska и соавт., призывающее к отказу от упрощенного понимания внушаемости как черты личности в пользу того, чтобы признать ее чертой относительной, т. е. проявляющейся только в соответствующих, различных для каждого индивида (в зависимости от его личности) ситуационных условиях. В будущих экспериментальных исследованиях следовало бы вначале определить, в чем вообще заключается явление внушаемости (до сих пор сделать это не удалось), и лишь затем искать ответ на вопрос: в каких условиях индивиды с истерической личностью восприимчивы к внушению? При этом необходим контроль многих параметров, в том числе: личности внушающего, методов его воздействия, хода исследования, вида эксперимента, отношения внушаемый — внушающий и т. п. Быть может, удобной исходной точкой исследований было бы определение внушения как результата психологического воздействия, которое заключается в активизации (с помощью словесных и внесловесных сообщений) определенной оценочной информации, закодированной в познавательных структурах внушаемого лица. Отсутствие одновременной активации описательной информации могло бы объяснить временное снижение или устранение познавательной ориентации.
У истерической личности поразительно богат репертуар средств, которые служат повышению эффективности манипуляционных механизмов. Любое манипуляционное поведение вначале направлено на создание у другого лица определенного эмоционального состояния, которое призвано облегчить вызывание желаемого поведения, например, демонстрация собственной слабости и беспомощности вызывает у окружающих соответствующую эмоциональную реакцию и создает потенциальную готовность прийти на помощь и позаботиться, обеспечивая таким образом заинтересованность окружающих и уменьшая вероятность агрессии или изоляции. Поскольку эмоции, проявляемые индивидом, вызывают у партнеров значительное эмоциональное напряжение (обычно по типу эмпатии), то возрастает значение эмоциональной экспрессии как фактора, усиливающего эффективность манипуляционного поведения. Поэтому у истерической личности важную роль играет сильная эмоциональная экспрессия (мимика, пантомимика, речь, вокализация) и особый (театральный, преувеличенный, демонстративный, драматический) тип поведения. Учитывая это, некоторые авторы [Ziegler et al., 1960] предлагают ввести термин «гистриотоническая личность» (от лат. histrio — актер), тем более что чрезмерная экспрессия приводит к впечатлению, что субъект неискренне, не по-настоящему и стереотипно играет роль. При отсутствии ожидаемого эффекта воздействия у индивидов такого типа возникает (вероятно, по принципу самовозбуждения эмоций) необыкновенно сильная эскалация эмоциональности [известная в психологии под названием «накачка чувств»; Jakubik, 197ба], которая служит как средством эмоционального «подавления» окружающих, так и механизмом, разряжающим сверхоптимальный уровень активации. Такое подавляющее преобладание эмоциональной формы над действительным содержанием процесса общения в истерии обычно приводит к желаемому результату, хотя неудачи нередки.
Повышению эффективности «инграциативных» манипуляций призвана также служить эротизация межличностных связей и «публичное» фантазирование. На сексуально провоцирующее поведение истерических лиц обращают внимание многие авторы [Halleck, 1967; Alarcon, 1973], подчеркивая типичный, по их мнению, страх окончательного осуществления половых потребностей. Поэтому истерическую личность характеризуют классическим конфликтом типа стремление — избегание. Этот вид конфликта встречается также при неврозах и других формах расстройств личности, в связи с чем трудно признать его явлением, типичным для истерических личностей. Также нельзя согласиться с довольно распространенным мнением, что половая холодность является диагностическим признаком истерической личности [Chodoff, Lyons, 1958; Perley, Guze, 1962], тем более что тщательные эмпирические исследования не подтвердили этот тезис [ONeill, Kempler, 1969; Prosen, 1967]. Нам представляется, что генерируемая структурой «я» мотивация для удовлетворения потребности в чувстве контроля и чувстве собственной ценности попросту значительно сильнее, чем мотивация для удовлетворения половой потребности. В этом случае эротизация манипуляционного поведения была бы лишь выражением относительно более слабой половой потребности в сравнении с потребностью в сохранении контроля над окружающим (в том числе над сексуальным объектом). В пользу такой гипотезы свидетельствует и факт, что истерические личности, которые удовлетворены половой жизнью, обнаруживают столь же сильные манипуляционные механизмы и такую же эротизацию межличностных отношений, как и истерические личности, которым половая жизнь не приносит полного удовлетворения или которые ее еще не начали, т. е. стремление к реализации потребностей «я» оказывается самым сильным.
В отношении важной роли фантазирования у истерической личности в литературе царит полное согласие во взглядах [K Jinger, 1971]. Фантазирование выполняет функции как защитных, так и разряжающих механизмов и, кроме того, повышает эффективность действия манипуляционных механизмов, особенно «инграциации». Фантазирование связано с положительной (редко с отрицательной) самодемонстрацией и является особым типом представления себя в выгодном свете (например, приписывание себе различных способностей, талантов, умения, положения, заслуг, достижений, власти и т. п.), часто оно сочетается с практическими действиями (например, выдавание себя за известного писателя, героя необыкновенных приключений, сотрудника иностранного посольства и т. п.) и характеризуется невозможностью для фантазирующего четко разграничить правду и ложь. Этот вид фантазирования в психопатологии носит название псевдологии (Pseudologia phantastica)1, синдрома Delbruck, патологической лжи или мифомании. Некоторые психиатры дифференцируют псевдологию и «бегство в мир фантазии» [Schneider, 1950], однако такая позиция по меньшей мере спорна. Ведь псевдология является сочетанием двух видов фантазирования: «для себя» (мир мечты) и «для других» (повышение собственной привлекательности), т. е. обладает свойствами как защитного, так и манипуляционного механизма. Эта взаимосвязь отчасти объясняет нечеткость границ между правдой и ложью. Вероятно, псевдология является также и сильным источником самостимуляции, вызывающей сверхоптимальный рост активации, в результате чего происходит колебание или снижение уровня сознания, что может обусловливать снижение способности дифференцировать действительность от мира фантазии. Псевдология — это крайняя форма «инграциативного» поведения, направленного на получение информации, подтверждающей собственную ценность (удовлетворяющей потребность в одобрении общества), и приобретение контроля над окружающим. Неизвестно, какую роль в возникновении псевдологии играет самовнушение. Быть может, самовнушение заключается в аутомобилизации закодированной оценочной информации, входящей в состав «идеального я», которая после соответствующей трансформации используется для манипуляционного воздействия на других людей. Многие авторы считают, что псевдология — черта психопатии [Birnbaum, 1909; Jaspers, 1973; Kahn, 1931; Petrilowitsch, 1966; Schneider, 1950], в то же время часть психиатров относят ее исключительно к истерической личности, понимаемой как истерическая психопатия [Bleuler, 1972; Weitbrecht, 1973]. Появление псевдологии наблюдали также в шизофрении [Bleuler, 1972], при маниакальном синдроме [Korzeniowski, Dziedzic, 1960] и сифилисе мозга [Delbriick, 1891]. Предлагаемый нами подход к псевдологии как к типичному для истерической личности манипуляционному механизму предусматривает четкое отграничение ее не только от сознательной лжи и обмана с целью добиться конкретных благ (этим характеризуются психопатические личности), но также и от различных форм патологической лжи, вызванной психотическими расстройствами (например, гипоманиакальным настроением, бредом величия, бредом помилования и т. п.).
Вторая основная форма манипуляционных механизмов наряду с «инграциацией» — это особое агрессивное поведение. В соответствии с теорией Frczek (1975) следует различать агрессивные действия (агрессия) и агрессивность. Агрессивные действия обусловлены генерированными на уровне инстинктивно-эмоциональных механизмов или познавательных структур мотивационным напряжением и представляют собой вид межличностного поведения, косвенно или прямо направленного против окружающих, в результате чего повреждаются или уничтожаются предметы или причиняются ущерб и страдание окружающим. Особой категорией агрессивного поведения является аутоагрессия, т. е. агрессия, направленная на самого себя. Агрессия может проявляться в словесной (например, оскорбления, брань), физической (физическое нападение) и символической (например, мысли и фантазия агрессивного содержания) формах. Frgczek (1975) справедливо отвергает общепринятую в клинической психиатрии упрощенную схему, согласно которой агрессия, исключая ситуационную обусловленность, детерминирована агрессивностью (тенденцией к реагированию агрессией), понимаемой как черта личности. Такая трактовка агрессивности не имеет объясняющей и предсказуемой ценности, так как является лишь описательным статистическим термином, обозначающим вероятность появления агрессии. Поэтому значительно большую пользу в теоретических исследованиях принесет подход к агрессивности как к механизму регуляции.
Агрессия — сложное явление, генез которого многообразен [Fonberg, 1973; Fraczek, 1973, 1975; Kubacka-Jasiecka, 1975; Reykowski, 1973b, 1977; Skorny, 1968], и нет эмпирических оснований утверждать, как полагают психоаналитики и этологи, что у человека имеется врожденное влечение к агрессии [Berlyne, 1969]. Клинический анализ расстройств личности можно облегчить, разделив априорно агрессивное поведение (действия) на четыре основных вида: 1) реактивная агрессия, 2) стимулирующая агрессия, 3) разряжающая агрессия, 4) инструментальная агрессия. Реактивная, или ситуационная, агрессия обусловливается прежде всего внешними факторами, например определенным типом фрустрации или стресса, отрицательным отношением партнера, восприятием информации агрессивного значения и т. п. Стимулирующая агрессия —это усвоенный тип поведения, который обеспечивает соответствующей стимуляцией потребности данного индивида. Источником стимуляции становятся сами агрессивные действия и их результаты (например, боль и страдание других людей), которые за счет этого приобретают ценность вознаграждения и постепенно становятся неотъемлемой потребностью. Этот вид агрессии проявляется у лиц с низким уровнем реактивности, т. е. с высокой потребностью в стимуляции [например, при психопатии или социопатии; Quay, 1965]. У людей такого типа агрессивное поведение за счет механизма ожидания удовлетворения от агрессии может стать основным и даже единственным методом, обеспечивающим поступление сильной и разнообразной стимуляции (рост уровня активации), что выражается, в частности, в тенденции к нарушению общественных норм, стремлении к опасным ситуациям, склонности к самоповреждениям и т. п. Таким образом, в формировании антиобщественного поведения участвует как генетический фактор (низкий наследственный уровень реактивности), так и фактор среды (процесс научения), особенно если этому дополнительно способствует неправильная социализация (отсутствие условий для формирования механизмов, тормозящих агрессию). Для психопатии характерно отсутствие, либо очень низкий уровень страха, или же вообще отсутствие эмоционального напряжения в трудных ситуациях, что обнаружено многочисленными эмпирическими исследованиями [Hare, 1975]; это результат высокой потребности в стимуляции (между уровнем реактивности и уровнем страха имеется отрицательная корреляция [Strelau, Reykowski, 1977]. Эта особенность объясняет неэффективность психотерапевтического воздействия при психопатии и указывает направление, по которому нужно вести поиск более эффективных методов переучивания при нарушениях такого типа [например, метод условных рефлексов; Wolman, 1965].
В противоположность стимулирующей агрессии, которая приводит к росту уровня активации, разряжающая агрессия является реакцией на избыток стимуляции и способствует снижению сверхоптимального уровня активации. Поэтому агрессивное поведение как проявление действия механизмов разрядки (называемых также механизмами отреагирования) наблюдается особенно часто у индивидов с высокой реактивностью, в том числе у истерических личностей. Вознаграждающая ценность поведения этого типа является сильным положительным подкреплением и поэтому способствует легкому и быстрому усвоению его. Также высокой ценностью вознаграждения может обладать инструментальная агрессия, которая служит, в частности, удовлетворению потребности в одобрении общества (демонстрация себя в группе ровесников, завоевывание признания среди окружения, которое придерживается агрессивного стиля поведения и т. п.), потребности в зависимости «заставляет» окружающих подчиняться планам и личным целям индивида. Кроме агрессивного поведения разряжающего характера, типичной формой агрессии у истерической личности является инструментальная агрессия, особенно ее разновидность — манипуляционная агрессия. Действие этого манипуляционного механизма направлено на устранение информационного несоответствия между антиципацией, возникающей в структуре «я», и внешней и внутренней информацией за счет быстрого обеспечения поступления желаемой информации. Однократное или постоянное агрессивное поведение часто оказывается одним из наиболее эффективных методов поддержания, получения или повышения контроля над окружением, а также защиты, укрепления или повышения собственной ценности, тем более что оно обеспечивает быстрое поступление однозначной подтверждающей информации Повышение чувства собственной ценности происходит путем понижения позиции других, а не счет повышения собственной позиции. [Reykowski, 1977]. Из клинического опыта известно, что у истерической личности очень часто наблюдается символическая агрессия (исключительно разряжающего характера), а агрессивное поведение манипуляционного типа выражается главным образом в словесной форме, реже в физической, причем во втором случае оно обычно носит форму перемещенной агрессии, направленной вместо лиц — действительных объектов агрессии прежде всего на предметы (пресловутое истерическое «битье тарелок»). Подавление физической агрессии по отношению к определенным индивидам, возможно, связано с потребностью в одобрении обществом (нарушение чьей-то физической неприкосновенности вызовет более отрицательную оценку окружающих, чем уничтожение материальных предметов) и (или) с большей эффективностью перемещенной агрессии, которая не вызывает чрезмерно негативных установок у лиц, на которых (косвенно) покушаются, как это бывает при непосредственном нападении. Фиксированию манипуляционных форм агрессии способствуют следующие факторы: 1) уровень потребности в подтверждающей информации, зависящей от степени неуверенности в психологическом контроле или в собственной ценности; 2) неправильное течение социализации, создающее условия к усвоению агрессивных видов поведения (например, подражание, поощрение); 3) слабость нормальных механизмов приспособления; 4) отсутствие возможности научиться другим методам разрешения проблем контроля и собственной ценности, в частности, из-за отсутствия достойного примера для подражания и непереносимости задержки (стремление к сиюминутному удовлетворению). Содействующим обстоятельством является также несформированность средств контроля (торможения) агрессии, к которым причисляются: 1) сочувствие, особенно при виде страданий жертвы агрессии; 2) восприятие других людей как подобных собственному «я», что вызывает мотивацию к позитивным действиям в их пользу (в свою очередь у истерической личности резко дифференцируются «я» и «они», что проявляется, в частности, постоянным чувством обиды и непонимания со стороны окружающих); 3) обладание автономной системой ценностей; 4) интернализация социальных норм, особенно связывание собственной ценности с определенными нормами, требующими заботы о других людях [Reykowski, 1977].
Однако «инграциативное» или агрессивное поведение не всегда бывает эффективным, и поэтому истерические личности нередко прибегают к более радикальной форме манипуляционных механизмов — к попытке самоубийства инструментального характера. К сожалению, мы не располагаем объективными эпидемиологическими данными о попытках самоубийства, потому что польские статистические показатели объединяют совершенные самоубийства и попытки [Jelenska, 1971]. Кроме того, в действительности число попыток самоубийства значительно больше зарегистрированных, поскольку лишь некоторые лица пользуются медицинской помощью; к тому же не всех леченых включают в отчетность. Многие авторы единодушно высказывают мнение, что число попыток самоубийства во много раз превышает число совершенных самоубийств, однако данные различных авторов колеблются в широких пределах от 1:2 [Gruhle, 1940] до 1: 15 [Ruegsegger, 1963]. Среди психически больных самоубийства встречаются приблизительно в 4 раза чаще, чем в общей популяции [0,04:0,01 %; Conte, Plutchik, 1974], из-за того что совершаются более решительно [погибают 50—65 % самоубийц; Spett et al., 1967]. Отсутствуют статистические показатели и относительно самоубийств и попыток самоубийства у лиц с диагнозом «истерическая личность», а данные, содержащиеся в литературе, являются исключительно результатом анализа популяции пациентов одного или нескольких психиатрических лечебных учреждений [Lazare, Klerman, 1968; Weissman, 1974]. Результаты многочисленных детальных клинических исследований не обнаружили связи между попытками самоубийства и каким-то определенным типом личности [Conte, Plutchik, 1974], но выявлена положительная корреляция только с двумя диагнозами: истерии и реактивной депрессии [Weissman, 1974; Woodruff et al., 1972], причем следует подчеркнуть, что тестированию подвергались более 100 различных переменных. Более вдумчивый анализ обследованных групп больных обнаруживает, что диагноз истерии основывался главным образом на истерических чертах личности пациента, которые также наблюдались и у значительной части [около 40 %; Lazare, Klerman, 1968] больных реактивной депрессией. Этот факт скорее поддерживает взгляды тех авторов, которые связывают попытки самоубийства прежде всего с истерической личностью [Borelli, Spath, 1958; Lauras, 1964; Sifneos, 1966] или незрелой личностью [Kubacka, Su-sulowska, 1977; McCulloch, Philip, 1972; Susulowska, Sztompka, 1968]. Несмотря на большое количество работ по этой теме, проблематика попыток самоубийства, особенно вопросы их генеза, мотивов и механизмов, остается неясной.
Исходя из принципиальных различий в механизмах возникновения суицидальных тенденций, можно выделить шесть основных типов суицидальных попыток: 1) итоговые, 2) психотические, 3) стимулирующие, 4) реактивные, 5) разряжающие и 6) инструментальные. Итоговые самоубийства (т. е. самоубийства по собственному выбору после взвешивания всех «за» и «против») совершаются психически здоровыми людьми, которые находятся в крайне трудных положениях (например, перед лицом физических пыток или тяжких страданий, связанных с соматическим заболеванием) [Dubitscher, 1957]. Суицидальные попытки, совершаемые по психотическим мотивам, особенно часты при эндогенных депрессиях [изредка в форме так называемого расширенного самоубийства (убийства близких, обычно детей, жены, а затем самоубийства) или косвенного самоубийства (совершения преступления с целью добиться смертной казни)], а также при шизофрении [Cieslak et al., 1968]. Механизмы остальных четырех типов самоубийства аналогичны уже описанным видам агрессии (самоубийство считается выражением самоагрессии). Стимулирующий тип суицидальных попыток, проявляющийся главным образом, в форме самоповреждения, встречается у индивидов с психопатической личностью, особенно в ситуации, когда предельно снижено поступление раздражителей (отсутствие стимуляции), например в тюрьме [Virkkunen, 1976]. Конечно, это не исключает возможности самоповреждений инструментального характера, которые обычно ограничиваются лишь попыткой избежать тюремных ограничений. Сенсорное обеднение в условиях тюрьмы (например, изоляция в камере) может вызвать подобные тенденции даже у лиц, не обнаруживающих расстройств личности. В исправительных учреждениях Дании, где применяется широкая программа ресоциали-зации, т. е. заключенных обеспечивают разнообразной и сильной стимуляцией, наблюдается отчетливое снижение частоты самоповреждений у индивидов с диагнозом психопатии [Virkkunen, 1976]. В данном случае снижение числа случаев членовредительства является результатом созданных условий для соответствующей стимуляции, а не показателем, как считают многие авторы, изменения антиобщественных установок под влиянием ресоциализации, о чем свидетельствует хотя бы резкое повышение процента суицидальных попыток после перевода тех же лиц в обычное исправительное учреждение.
Классический реактивный тип суицидальной попытки проявляется в реактивной депрессии, стоящей, по данным литературы, на первом месте в группе заболеваний, которые характеризуются высоким процентом суицидальных попыток и наивысшей вероятностью смерти вследствие этих попыток [Spett et al., 1967]. Реактивная депрессия возникает как реакция на утрату «предмета чувств» в широком понимании этого слова (например, близкого человека, любимого животного, служебного положения, общественной роли, престижа и т. п.). В отношениях такого типа важнее всего элемент обладания (власти), который призван укреплять чувство контроля и собственной ценности. У лиц такого типа условием сохранения контроля над окружающим является «обладание» (присоединение к «я») или связи с другими людьми, основанные главным образом на принципе зависимости. Поэтому нарушение этих связей и утрата «предмета обладания» приводят к снижению собственной ценности и особенно к резкому ослаблению чувства контроля, т. е. к потере чувства безопасности и силы. Происходят резкое расшатывание структуры «я», максимальный рост эмоционального напряжения (страха) и включение патологических механизмов регуляции (в результате потери способности к автономному управлению), направленных на самоуничтожение системы. Внезапная потеря контроля над окружающим («чувство внутреннего контроля») вызывает, пользуясь терминологией Rotter (1966), «перемещение источника контроля наружу» («чувство внешнего контроля»), т. е. тенденцию к восприятию ситуации, зависимой от внешнего мира, а не от действий индивида. В связи с этим ответственность за существующее положение переносится на окружающий мир (например, сетования на «несправедливость» судьбы), генерализуется чувство обиды. Чтобы показать окружающим, что его обидели, и вызвать у них чувство вины [некоторые авторы пишут о так называемом отмщении; Jelenska, 1971], индивид предпринимает суицидальные попытки. Как описанный механизм реактивной суицидальной попытки, так и более или менее бессознательный мотив «наказания» окружающих прослеживаются у незрелых индивидов и у истерических личностей. Поэтому в реактивной депрессии генез самоубийств подобен генезу истерических суицидальных попыток [Jakubik, 1975d]. Таким образом, старые психиатры не без причины определяли реактивные депрессии такими терминами, как «истерическая депрессия» [Bumke, 1924], «истеромеланхолия», или «меланхолия истериков» [Ziehen, 1902], либо «меланхолия на истерической почве» [Krafft-Ebing, 1903]. Вероятно, при депрессивной реакции происходит более глубокая дезинтеграция структуры «я», чем при истерической реакции, при которой благодаря завышенной самооценке могут не произойти столь значительные изменения в сфере собственного «я», и поэтому суицидальная попытка является выражением радикального, но манипуляционного способа восстановления утраченного контроля над окружающим.
Суицидальная попытка типа разрядки (механизм уменьшения сверхоптимального уровня активации), называемая иногда импульсной, обычно наблюдается у индивидов с недоразвитой структурой «я». По мнению Kubacka, Susulowska (1977), суицидальные попытки импульсного характера, т. е. «разряд максимального эмоционального напряжения с одновременным сужением поля создания и ослаблением контроля над поведением», — это прежде всего реакции молодых людей (с незрелой личностью) на трудные ситуации, усугубляющие давно нарушенные конфликтные отношения с ближайшим окружением. Поэтому этот вид реакции столь неадекватен непосредственно вызвавшей его ситуации. Такое самоубийство призвано быть не только формой бегства от существующей трудной ситуации, но и стать методом решения всех, т. е. прошлых, настоящих и будущих, проблем. Импульсивные суицидальные попытки могут быть одномоментными или отсроченными (например, на несколько часов) в случае, если эмоциональное напряжение не сразу достигло соответствующего уровня [Susulowska, Sztompka, 1968]. В генезе этой формы суицидальных попыток некоторые авторы обнаруживают особую мотивацию, определяемую как «крик о помощи» [Shneidman, Farberow, 1965] или «апеллирование» к окружающим [Ruegsegger, 1963]. Stengel (1964) справедливо подчеркивает, что каждый из типов суицидальных попыток содержит компонент «крика о помощи», а некоторые авторы даже считают, что слишком частое упоминание этого мотива происходит от ошибочного смешивания последствий (помощи, оказанной другими людьми) с мотивацией [Kovacs et al., 1976; Murphy, Robins, 1968]. Вероятно, основной фактор, определяющий суицидальную попытку по типу разрядки, — это сверхоптимальный рост активации, вызывающий такое снижение уровня сознания, которое приводит к потере самоконтроля над поведением и ослаблению инстинкта самосохранения.
Суицидальные попытки индивидов с истерической личностью имеют более сложный механизм, чем представляется на основе взглядов, опубликованных в литературе. По-видимому, они носят как инструментальный, так и разряжающий и реактивный характер, хотя большая часть авторов обычно подчеркивают лишь первую из этих особенностей [Lauras, 1964; Sifneos, 1966]. В свете теории научения инструментальные суицидальные попытки — это усвоенные, т. е. приобретенные и фиксированные, формы поведения, направленные на достижение желаемой цели (получить награду или избежать наказания) путем оказания косвенного или непосредственного влияния на окружение. Истерические суицидальные попытки Jelenska (1971) называет «демонстративными» и полагает, что они предпринимаются «не задумываясь» при обстоятельствах, которые обращают внимание окружающих на личность самоубийцы. Поэтому сведения об условиях, в которых совершались попытки, являются важнейшей предпосылкой правильной оценки мотивов таких поступков. Часто встречается мнение, что истерические угрозы самоубийства — это проявление определенных требований к окружающим, т. е. они носят форму морального давления (шантаж). Эта оценочная точка зрения придала осуждающее значение механизмам истерического суицида и в результате привела не только к развитию отрицательных установок среди психиатров по отношению к этой группе больных, но и к распространенному пренебрежению возможностью самоубийства у больных с диагнозом истерии [Lester, 1973; Spalt, 1974]. В то же время многочисленные эмпирические исследования обнаружили, что число совершенных самоубийств среди истерических личностей вовсе не так уж мало [Lazare, Klerman, 1968, Rosman, 1973; Weissman, 1974]. На большой потенциальный риск смерти при истерических суицидальных попытках обращают внимание выдающиеся знатоки проблематики истерии Bibb и Guze (1972). Среди психиатров существует также ошибочное мнение, что частое словесное декларирование суицидальных настроений является почти исключительно проявлением «истерического шантажа» или, значительно реже, «криком о помощи». Результаты детальных клинических исследований указывают, что суицидальные высказывания даже в наиболее демонстративной форме связаны главным образом с индивидуальными особенностями межличностного поведения и не имеют никакой ценности как показатель выраженности суицидальных тенденций или целенаправленной коммуникации.[Kovacs et al., 1976; Murphy, Robins, 1968]. У истерической личности преобладают суицидальные попытки манипуляционного типа, т. е. направленные на сиюминутное получение информации, подтверждающей психологический контроль над окружающим, и являющиеся реакцией на ситуацию, которая вызывает внезапно потерю чувства контроля. Попытка самоубийства происходит в случае, когда защитные механизмы или другие формы манипуляционных механизмов становятся неэффективными. Истерические суицидальные попытки одновременно носят характер реактивный (реакция на происшедшую или предстоящую потерю контроля) и разряжающий (уменьшение сверхоптимального уровня активации, возникшего из-за отсутствия чувства безопасности и силы). В результате поощрения (положительное подкрепление) за счет поступления информации, поддерживающей чувство контроля над окружающим, происходит усвоение этого вида инструментального поведения. Следует подчеркнуть, что расчеты на восстановление в результате предпринятой суицидальной попытки утерянного чувства контроля связаны с восприятием собственной личности как объекта, составляющего для окружающих ценность. Об этом свидетельствует хотя бы завышенная самооценка.
Представленный анализ истерических манипуляционных механизмов приводит к выводу, что истерическая личность характеризуется манипуляционным типом регуляции, который, хотя и патологическим образом, обеспечивает поддержание относительного равновесия системы (за счет удовлетворения потребностей в чувстве контроля, собственной ценности и интеграции «я») и предохраняет систему от потери способности к управлению. Однако предлагаемые гипотезы требуют эмпирической проверки, которая необходима для решения хотя бы некоторых проблем истерических расстройств личности.