что такое невменяемость в уголовном деле
В состоянии невменяемости
На практике и в теории вопрос квалификации действий лица, совершившего запрещенное уголовным законом деяние в состоянии невменяемости, недооценен и в достаточной степени не проработан.
На написание данного текста меня сподвигла реальная практическая ситуация, связанная с неправильной, по моему мнению, квалификацией действий лица, совершившего запрещенное уголовным законом деяние в состоянии невменяемости. К сожалению, на практике, хотя и в теории тоже, вопрос квалификации действий такого лица недооценен и в достаточной степени не проработан, так как данные обстоятельства на степень суровости вынесенного решения не влияют.
Вместе с тем бывают случаи, когда квалификация действий невменяемого лица влечет серьезные правовые последствия для окончательного решения по делу и судьбы других фигурантов. В моей ситуации судебное решение, которым, как мне кажется, были неверно квалифицированы действия обвиняемого, повлияло на приговор в отношении других лиц, также являющихся фигурантами по уголовному делу. Формально в качестве доказательства по делу это судебное решение не учитывалось, но правоприменители зачастую толкуют приговор в отношении соучастника (или решение о применении принудительных мер медицинского характера) как обстоятельство, имеющее преюдициальное значение для оценки действий других соучастников, хотя таковым оно являться не может.
Особенно часто трудности в квалификации деяний встречаются при юридической оценке преступлений, совершенных в составе группы. Если в ходе расследования установлено, что кто-либо из соучастников совершил деяние в состоянии невменяемости, то, как правило, уголовное дело в отношении такого фигуранта выделяется в отдельное производство. При этом в большинстве случаев следователь дает юридическую оценку действиям невменяемого лица, аналогичную действиям других соучастников, а суд соглашается с данной квалификацией, так как принимаемое по итогам рассмотрения дела решение (применение принудительных мер медицинского характера) не зависит от оценки совершенного деяния.
Еще одной ситуацией, когда квалификация действий невменяемого может иметь первостепенное значение, является вопрос конкуренции статей, по одной из которых срок давности привлечения к уголовной ответственности истек или уголовное преследование прекращается вследствие акта об амнистии. При таких условиях обвиняемый может быть освобожден от ответственности по данным основаниям, что, по моему убеждению, не может повлечь применение в отношении него принудительных мер медицинского характера.
В данной статье хотелось бы остановиться на квалификации деяний, совершенных лицом в состоянии невменяемости, которые закон относит к умышленным.
В уголовном праве верная квалификация преступления зачастую зависит от направленности умысла обвиняемого, то есть правильной оценки субъективной стороны преступления.
Так, в Постановлении Пленума ВС РФ от 27 декабря 2007 г. № 51 «О судебной практике по делам о мошенничестве, присвоении и растрате» указано: «Содеянное должно быть квалифицировано в соответствии с частью 1 статьи 30 УК РФ как приготовление к мошенничеству, если обстоятельства дела свидетельствуют о том, что умыслом лица охватывалось использование подделанного документа для совершения преступлений, предусмотренных частью 3 или частью 4 статьи 159 УК РФ».
По направленности умысла происходит разграничение покушения на убийство от умышленного причинения вреда здоровью разной степени тяжести.
Давайте порассуждаем, существует ли возможность установить умысел на совершение какого-либо преступления у лица, находящегося в состоянии невменяемости?
В ст. 24 КУ РФ указано, что виновным в преступлении признается лицо, совершившее деяние умышленно или по неосторожности.
Умышленным преступлением признается деяние, совершенное с прямым или косвенным умыслом.
Умысел является прямым в том случае, если лицо осознавало общественную опасность своих действий (бездействия), предвидело возможность или неизбежность наступления общественно опасных последствий и желало их наступления.
Умысел является косвенным, если лицо осознавало общественную опасность своих действий (бездействия), предвидело возможность наступления общественно опасных последствий, не желало, но сознательно допускало эти последствия либо относилось к ним безразлично.
В действиях лица, совершившего общественно опасное деяние, запрещенное Уголовным кодексом РФ, в состоянии невменяемости, вины быть не может. Данное лицо в ходе совершения деяния не могло осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействия), либо руководить ими вследствие болезненного состояния психики. То есть в действиях этого лица нет таких обязательных признаков, характерных для умышленного преступления, как осознание общественной опасности своих действий, предвидения возможности или неизбежности общественно опасных последствий, желание их наступления (в том числе, в случае отсутствия только волевого признака – неспособности лица руководить своими действиями). Данные критерии невменяемости четко указаны в ст. 21 Уголовного кодекса РФ.
Заслуженные деятели российской уголовной науки А.Н. Игнатов и Ю.А. Красиков отмечали: «Лица, душевно больные, слабоумные, не способные осознавать характер совершаемых ими действий или оценивать их социальное значение, а также не способные руководить своими действиями из-за поражения волевой сферы психики, не могут действовать умышленно или неосторожно в уголовно-правовом смысле. В их объективных действиях нет вины, поэтому, рассматривая дела об общественно опасных деяниях, совершенных лицами в состоянии невменяемости, суд выносит не приговор (решение о виновности или невиновности), а определение» (Игнатов А.Н., Красикова Ю.А. Уголовное право России: Особенная часть. Учебник. В 2 т. Т. 1. 2003.)
Вина в теории уголовного права является основным и обязательным признаком субъективной стороны преступления, при этом приведенные в качестве примера вышеуказанные составы разграничиваются именно по данной стороне состава, то есть по направленности умысла.
Установить умысел у лица, совершившего деяние в состоянии невменяемости, в ходе расследования уголовного дела невозможно в связи с особенностями психики данного лица.
Учитывая это обстоятельство, по уголовным делам в отношении данной категории лиц при проведении расследования, доказывание таких обстоятельств, как виновность лица в совершении преступления, формы вины и мотивов не требуется, в отличие от обстоятельств, подлежащих доказыванию по уголовному делу в отношении вменяемых лиц (ст. 73, 434 УПК РФ).
Уголовный закон также признает невозможность установления умысла у невменяемого лица, предусматривая, что совершение преступления совместно с невменяемым лицом соучастием не является.
Так, соучастием в преступлении признается умышленное совместное участие двух и более лиц в совершении умышленного преступления. Умышленное участие означает осознание лицом факта участия в преступлении и волевую направленность на его совершение (ст. 32 УК РФ). Указанные признаки в деянии, совершенном лицом в состоянии невменяемости, отсутствуют.
В Постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 14 февраля 2000 г. № 7 «О судебной практике по делам о преступлениях несовершеннолетних» сказано: «Необходимо иметь в виду, что совершение преступления с использованием лица, не подлежащего уголовной ответственности в силу возраста (статья 20 УК РФ) или невменяемости (статья 21 УК РФ), не создает соучастия».
Ввиду отсутствия возможности установления умысла у лица, признанного невменяемым, правоприменители обязаны руководствоваться презумпцией невиновности и все сомнения рассматривать в пользу обвиняемого, в том числе при оценке совершенного деяния.
Исходя из смысла закона и всего вышесказанного, действия лица, совершившего запрещенное Уголовным кодексом РФ деяние, необходимо квалифицировать исключительно по фактическим наступившим общественно опасным последствиям, принимая во внимание объективную сторону состава преступления, так как умысла или неосторожности в действиях такого лица в уголовно-правовом смысле быть не может. Иная квалификация противоречит нормам уголовного права, а также принципу презумпции невиновности. К сожалению, судебно-следственная практика идет по иному пути.
Так, постановлением Чертановского районного суда г. Москвы действия П. были квалифицированы по ч. 3, ст. 30, п. «ж, з» ч. 2 ст. 105 УК РФ, при этом установлено, что П. совершил общественно опасное деяние, квалифицируемое как покушение на убийство группой лиц по предварительному сговору, по найму. Потерпевшему действиями П. причинен тяжкий вред здоровью, а указанная квалификация была дана с учетом направленности умысла признанного невменяемым лица, совершившего общественно опасный поступок. В случае квалификации по фактически наступившим общественно опасным последствиям действия П. подлежат юридической оценке по признакам п. «г» ч. 2 ст. 111 УК РФ.
Хотелось бы еще раз отметить, что основаниями прекращения уголовного дела могут являться истечение сроков давности привлечения к уголовной ответственности, а также акт об амнистии. В случае неверной квалификации совершенного деяния существенно нарушается право обвиняемого на прекращение уголовного дела (преследования) по названным основаниям.
Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы РФ, по своей сути. содержат все необходимые нормы для правильной квалификации рассматриваемых деяний. Однако в связи с отсутствием единообразия судебной практики возникает острая необходимость в соответствующих разъяснениях Верховного Суда РФ. Этот вопрос очень важен, так как речь идет о наименее социально защищенной категории граждан.
Пять вопросов о невменяемости и о принудительном лечении
Судебно-психиатрический эксперт — о том, что происходит с человеком, если его признают невменяемым
На уходящей неделе ОНК Москвы сообщила, что казанский стрелок Ильназ Галявиев признан невменяемым по результатам психолого-психиатрической экспертизы. В СК РФ эту информацию опровергли — сообщили, что экспертиза еще не завершена. Если специалисты все же докажут, что Галявиев на момент преступления был невменяем, его отправят на принудительное лечение. Если нет — по предъявленной статье его ждет тюремное заключение вплоть до пожизненного срока.
В связи с этим информационным поводом «Реальное время» с помощью эксперта разбирается, каков механизм признания невменяемым, могут ли убийцу, признанного невменяемым, выпустить на свободу, и в каких условиях содержатся люди на принудительном лечении. Наш собеседник — врач-психиатр, судебно-психиатрический эксперт Кирилл Салов (Москва).
Невменяемость предполагает состояние, под влиянием которого совершается общественно опасное (преступное) деяние, это опасное поведение для окружающих, которое обусловлено болезненными механизмами.
Одна из основных характеристик преступления — умысел. Если человек осознает последствия противоправных действий — это формула вменяемости. И в этом случае специалисты говорят, что преступление имеет место быть, потому что оно совершено с умыслом. Невменяемость же предполагает, что действия человека обусловлены болезненным поведением.
При этом даже наличие тяжелого психического расстройства еще не говорит о том, что человек был невменяемым на момент совершения преступления. Например, человек с шизофренией, совершивший два общественно опасных действия, может быть признан в одном действии вменяемым, а в другом — невменяемым. Когда проводится экспертиза для такого пациента, то определяется, насколько психическое расстройство могло лишить человека возможности понимать общественную опасность своих действий и руководить ими.
А еще больной может быть психически нездоровым, но его могут не признать невменяемым, потому что не будут установлены конкретные механизмы, руководившие его поведением. Например, шизофреник пошел и украл бутылку водки или колбасу. Разве он сделал это по болезненным механизмам? Нет, он просто хотел выпить и закусить. Это действие никак не обусловлено наличием у него шизофрении. Ему не голоса сказали это сделать — это его целенаправленное поведение. В таком случае даже шизофреник будет признан вменяемым.
Есть еще состояние аффекта — это понятие в большей степени психологическое, его определение отдается на откуп судебным психологам. Аффект бывает физиологический и патологический. Физиологический аффект — это адекватная реакция на какой-то раздражитель. Например, мужчина пришел домой, увидел, что жена изменяет ему с другом, — он поскандалил, побил посуду и объявил о разводе. А патологический аффект — когда пришел, увидел и обоих зарезал, то есть очень сильная неадекватная реакция. Преступление, совершенное в аффекте, подходит под рубрику невменяемости.
Невменяемость подразумевает, что человек освобождается от уголовной ответственности. В этом случае мы говорим не о преступлении, а об общественно опасном действии. Преступление — то, что подразумевает умысел. Когда поведение болезненное, умысла нет, а человек подчинен болезненным переживаниям: голоса в голове говорят, или бредовое расстройство диктует определенный поступок.
Почему-то у нас, если человек признается невменяемым и направляется на принудительное лечение, то общественность считает, что преступник таким образом избежал уголовного наказания. Хотя из практики я скажу так: встречаются пациенты, которые были и в местах лишения, и на принудительном лечении. И тенденцию я вижу обратную: даже находясь в болезненном состоянии, они наоборот пытаются скрыть наличие психического расстройства, чтобы попасть в тюрьму.
Вопреки расхожему мнению, принудительное лечение — это совсем не санаторий и не лагерь, в тюрьме свобода выражена больше, чем в стационаре. В стационаре человек вообще бесправен. В тюрьме он может есть, может не есть, может пожаловаться на грязное белье. В стационаре такого нет: если ты не хочешь кушать — тебе поставят зонд. Если ты будешь с кем-то конфликтовать — тебя привяжут к кровати. Так что это сугубо обывательское мнение, что преступник пытается откосить от тюрьмы и попасть на принудительное лечение.
Но и симуляции тоже встречаются и их много типов, все они хорошо изучены. Почему экспертиза проводится 30 суток? Тот же больной, который симулирует бред, отказывается есть, потому что якобы боится, что его отравят, может спокойно кушать передачки под одеялом, когда считает, что его никто не видит. А на стационарной экспертизе за людьми смотрят все, даже стены. Или, бывает, симулируют умственную отсталость, но в то же время тщательно изучают состав продуктов передачки, когда думают, что за ними никто не наблюдает. А когда нужно давать показания — прикидываются, что читать-писать не умеют.
У нас есть три типа стационара для принудительного лечения. В зависимости от тяжести психического расстройства, эксперты рекомендуют принудительные меры медицинского характера:
— либо в стационаре общего типа,
— либо в стационаре специального типа с более жесткими условиями,
— либо самое жесткое — стационар специального типа с интенсивным наблюдением (кстати, в Казани такой есть — Казанская психиатрическая больница с интенсивным наблюдением). Если во всех других больницах применяются общие психиатрические меры, хотя и усиленные — санитары, замки, режим и т. д., то спецтип с интенсивным наблюдением подразумевает то, что эта больница охраняется сотрудниками системы УФСИН, как и зоны.
У нас такого нет. Американская система подразумевает лечение со сроками, как в тюремном наказании, — там определяют срок в определенное количество лет.
У нас с точки зрения науки более правильный подход. Все сроки обусловлены степенью болезненного состояния — за какое время оно может быть купировано полностью. И, как показывает практика, все равно у нас эти сроки всегда намного больше, чем оно требуется. Шизофреник на принудительном лечении находится много-много лет, хотя на обычном лечении для этого отводится стандарт в 21 день. У тюремных заключенных хотя бы есть конкретный срок, через который они должны выйти. Преступник знает, что условно через 25 лет его освободят. На принудительном лечении такого понятия нет. Там — бесконечные процедуры, медосвидетельствования, и когда пациента выпишут — никому не известно. Учитывая же прецеденты, когда психиатры привлекаются к уголовной ответственности, если пациента выписали и в дальнейшем он совершил общественно опасное деяние, то, как правило, врачи перестраховываются и до последнего не выписывают.
После помещения на принудительное лечение первая комиссия проходит через 6 месяцев, а повторные — ежегодно. Общественно опасное поведение прогнозируется, для этого существуют много методик, шкал оценки. В процессе прохождения комиссий проводится большое обследование с выявлением всех шкал.
Существуют шкалы оценки прогнозирования общественно опасных деяний. И пока по всем этим шкалам не будет положительных результатов, пока не будет абсолютно купирована вся симптоматика психического расстройства и не достигнута стойкая ремиссия, пациента не выписывают. То есть все перестраховываются. И этим очень часто злоупотребляют. В России очень много пациентов, длительно отбывающих принудительное лечение, когда лечить-то там уже собственно и нечего. В таком случае мы просим изменить меру принудительного лечения со стационарного этапа на амбулаторный.
К сожалению, некоторые люди, вышедшие с принудительного лечения, через какое-то время иногда совершают общественно опасное деяние. Но это же не говорит о том, что их надо всю жизнь содержать в психиатрических больницах. Общественно опасное деяние подразумевает совокупность очень многих факторов — действуют как личность самого человека и его болезненных проявлений, так и внешняя ситуация. Если внешняя ситуация сработала и обычный человек нормально среагирует, то болезненный механизм не дает пациенту ответить адекватно. И это приводит к опасному поведению. Это все должно в совокупности случиться.
Это определяется психическим состоянием человека. Со стационарного этапа принудительного лечения человек всегда переводится на амбулаторный. Надо понимать, что это не врачи делают — встречается обывательское мнение: «годик полежит в дурке и выйдет». Да как выйдет-то? Все эти меры все равно обусловлены решением суда.
Комиссия врачей просто подает в суд заявление и говорит: «Да, на сегодняшний день мы считаем, что стационарный этап больше не нужен и пациента вполне можно перевести на амбулаторное принудительное лечение». А уже суд смотрит на это заключение и должен признать его мотивированным, убедительным, доказательным. Именно суд дает или не дает санкцию на изменение меры принудительного лечения. Очень часто бывает, что мы ходим, говорим: «Уважаемый суд, следует прекратить принудительное стационарное лечение». Но нередко в ответ бывает ответ: «Суду позиция ясна, но надо продолжить принудительное лечение сроком на год».
Амбулаторное принудительное лечение проходит в психдиспансерах по месту жительства. Тут тоже существуют свои регламенты. Врач должен видеть пациента в зависимости от его психического состояния с установленной кратностью — чем тяжелее состояния, тем больше кратность, но не реже одного раза в месяц. Врач вообще может потребовать, чтобы пациент приходил к нему через день или раз в неделю. Если же пациент не является в поставленный срок, врач уведомляет об этом полицию, которая обеспечивает принудительный привод человека в диспансер. Если состояние пациента на этапе амбулаторного принудительного лечения ухудшается — например, человек не пьет назначенные ему лекарства или начинает пить алкоголь — в таком случае врач может просить суд изменить меру на стационар, поскольку амбулаторный этап не подходит.
В какой-то момент и амбулаторное принудительное лечение прекращается, но человек остается на диспансерном учете. И там уже обычный участковый врач-психиатр его ведет. Пациенту вновь устанавливают срок явки с определенной периодичностью — в среднем раз в полтора-два месяца, когда выписывают лекарства. Но если этот пациент не явился, врач уже не будет подавать заявление в полицию, как это происходит при принудительном лечении.
Обычно хронические психические расстройства подразумевают пожизненное наблюдение. Такие пациенты и сами ходят к врачу, они же понимают, что болезненные переживания очень тяжки для них. Им плохо от этих переживаний, они не спят, их мучают голоса — они приходят к врачу и просят лекарства, чтобы облегчить эти состояния.
Резюмирую: все обусловливается наличием болезненной симптоматики. Бывает, что пациент после принудительного лечения повторно совершает общественно опасное деяние. В таком случае все начинается заново — привлечение к уголовной ответственности, назначение экспертизы, и не исключено, что повторное деяние будет совершено уже не по болезненным механизмам. Эксперты могут сказать: «Да, в анамнезе есть расстройство, было общественно опасное деяние, когда он был признан невменяемым, но сейчас, в этом конкретном случае, мы считаем, что он был вменяемым или ограниченно вменяемым». В таком случае отбывание срока будет сопряжено с лечением — и в тюрьмах есть психкорпуса. Возникает резонный вопрос: почему бы нам сразу невменяемого не направить в тюрьму, раз есть психкорпуса? Опять же это философский вопрос кары — человек должен понимать, за что он там находится. Если человек не понимает, что он совершил общественно опасное деяние, то смысла в отбывании наказания нет.
От дьявола до психиатрии: невменяемость и преступления
С самого появления письменного права, западное общество признаёт: некоторые люди не могут нести ответственность за свои действия из-за невменяемости. Такое исключение для уголовной практики стало актом милосердия, которого требовали элементарные нормы морали: бесчеловечно предъявлять обвинение тому, кто не знал, что его поведение противоправно. Этот принцип укоренился в английском общем праве, а оттуда перекочевал в правовую систему Соединённых Штатов. Но на повестке всегда оставался вопрос, который в 1843 году сформулировали во время обсуждения в Палате Лордов: «Какие вид и степень невменяемости могут оправдать жертву психического расстройства?»
До ХХ века о психических заболеваниях было известно мало. Считалось, что общего кругозора достаточно, чтобы определить, является ли человек серьёзно душевнобольным. В таких делах работал принцип «когда увижу, тогда узнаю».
До ХХ века считалось, что психические заболевания можно определить «на глаз», и для этого нужен лишь общий кругозор.
Суды пытались кодифицировать и привести к единому стандарту концепцию «невменяемости» в уголовном праве. К XVIII веку в Англии широко применялся такой тест: если человек «полностью лишён рассудка и памяти, и не знает, что он делает, не более, нежели дитя, нежели грубый или дикий зверь — он не должен подвергаться наказанию». Животные не осознают нравственной стороны своих деяний. Считалось, что душевнобольного нельзя наказывать за неправомерные действия, если он не осознаёт их «противоправность» — т.е. аморальность и греховную природу.
В западной философской традиции считается, что у людей есть свободная воля, и, следовательно, они могут выбирать — творить добро или зло. Если они выбирают зло, общество имеет право наказать их. Но люди с серьёзным душевным расстройством всегда освобождались от наказания. Об этом писал ещё Августин Блаженный: «Все люди обладают свободой воли, но ограничены в ней дети, глупцы и безумцы, которые не обладают разумом, чтобы выбирать между добром и злом». Суды продолжали признавать виновным каждого, кто «осознавал» то, что делал и кто понимал злонамеренность своих действий. Проблема с этой формулой в том, что мы измеряем грубость преступления через степень нашего возмущения им. Поэтому применение такого подхода на практике оказалось противоречивым.
Дьявол или депрессия?
В американских колониях суды колебались между подходом по принципу «добро против зла» и акцентом на душевном расстройстве обвиняемого. В 1639 году Дороти Толби повесили в Колонии Массачусетского залива за то, что она сломала шею своей трёхгодовалой дочери по имени Диффикалт (с англ. — «сложная, тяжёлая»). Губернатор Уинтроп сказал, что Толби «была одержима Дьяволом, который убедил её (с помощью обмана, который она услышала и приняла за божье откровение) сломать шею собственному ребёнку». Пуритане решили, что Толби совершила злодеяние, хотя это, скорее всего, был тяжкий случай послеродовой депрессии.
Позже, в Англии, когда защита просила признать невменяемым Эдварда Оксфорда, безработного официанта с душевным расстройством, который совершил покушение на жизнь королевы Виктории в 1840 году, суд постановил, что «если какая-либо болезнь. взяла над ним верх, и он не мог ей противостоять, то он не понесёт ответственность». Аналогичный случай был с обедневшим бредившим шотландским лесорубом по имени Дэниел М’Нагтен. Он совершил покушение на премьер-министра в 1843 году, убив, правда, вместо главы правительства его секретаря. Обращаясь к коллегии присяжных, судья сказал следующее: «чтобы понять, что подсудимый совершил противоправное или злонамеренное деяние, надо ответить на следующий вопрос — прибегал он или нет к своему разуму во время совершения деяния? Если присяжные придерживаются мнения, что заключённый был не в себе во время совершения преступления, когда нарушал и божьи, и человеческие законы, то решение будет принято в его пользу».
М’Нагтена оправдали, но это дело стало поворотным: королева Виктория была раздражена оправдательным приговором. В письме к премьер-министру Уильяму Юарту Гладстону в 1882 году, она написала: «Наказание останавливает не только вменяемых людей, но и эксцентричных, которые совершили противоправные деяния из-за больного мозга. Понимание того, что их оправдают из-за их невменяемости, вдохновит таких людей совершать безрассудные поступки. С другой же стороны, уверенность в том, что они не смогут избежать наказания, будет устрашать их и заставит вести себя мирно по отношению к другим».
С точки зрения психиатрии, эта позиция необоснована. Не существует психически больных людей, находящихся в сильном бреду, которых можно было бы с помощью рациональных аргументов отговорить совершить преступление. Но тезис королевы Виктории иллюстрирует то, что канадский юрист Кьяра Туль (Маккей) в 2012 году назвала «коллизией между фундаментальной концепцией морали и правовой ответственностью, а также новым научным пониманием болезней и работы психики».
По распоряжению королевы Виктории Палата Лордов в 1843 году созвала комиссию судей, чтобы сузить определение понятия «невменяемости». Новое определение стало известным как «Правило М’Нагтена». В соответствии с ним, человек признавался невиновным по причине невменяемости, если он действовал под влиянием такого дефекта разума и душевной болезни, что не понимал природу и характер деяния; а если и знал, то не понимал, что такое деяние противоправно.
В США это правило вылилось в когнитивный тест без какого-либо формализованного морального измерения: знал ли обвиняемый, что он делал, совершая преступление, и может ли он отличить правомерное от противоправного?
В соответствии с «Правилом М’Нагтена», к примеру, если женщина стреляет в мужчину, понимая, что убивает человека и зная, что стрельба в людей незаконна, суд признает её вменяемой и виновной, даже если она страдает бредовыми расстройствами. Например, она может быть уверенной, что преследуемый ею человек — носитель смертельного вируса с Марса, который уничтожит всё человечество, если она не убьёт его. Она «понимает», что убийство людей — противозаконно, поэтому она виновна, даже если считала, что её специфическое деяние положительно с точки зрения морали.
Гито, который явно был не в здравом уме, но на «достаточном уровне развития ума», был признан виновным и повешен.
Юрист против психиатра
Суды оставались глухими к медицинской экспертизе, даже когда психиатрия и психология начали привносить новое в понимание душевных расстройств. Голландский терапевт XVI века Иоганн Вейер пытался оспорить Саксонский кодекс 1572 года в той части, где говорится о лечении невменяемого состояния: врач жаловался, что закон не отражает реалий душевного расстройства. В ответ суд отписался: «Вейер не юрист, а терапевт — следовательно, его взгляд на соотношение между душевной болезнью и нарушениями статутного права не имеют никакого значения».
Примерно через 400 лет, в 1950 году, расхождение между правовым определением невменяемости и психиатрическими реалиями душевных расстройств всё продолжались; судья Верховного Суда США Феликс Франкфуртер называл патологическими «процессы, которые привели к возрастанию конфликта между так называемыми правовой и медицинской невменяемостью».
А почти через 40 лет Кьяра Туль напишет: «Правовое определение невменяемости в контексте уголовной ответственности остаётся слишком статичным, спрятанным от влияния сегодняшней медицинской теории и достижений в этой сфере».
Современное правовое определение невменяемости не соответствует веяниям психиатрии. Это — чистой воды творение юриспруденции, ничего общего не имеющее с психиатрией и науками о мозге и поведении. Как писал в 1943 году в своей книге «Сознание, медицина и человек» Грегори Зильбург, «за исключением непоправимых, пускающих слюну, безнадёжных психически-больных с затянувшейся болезнью, а также больных с наследственной умственной отсталостью — которые изредка совершают убийства или могут их совершить — подавляющее большинство и, возможно, все убийцы знают, что они делают, понимают природу и характер своих деяний, а также их последствия. Поэтому с юридической точки зрения, таких людей считают вменяемыми, независимо от мнения каких-либо психиатров».
Несоответствие законам психиатрии создаёт впечатление, будто психиатры и психологи ненадёжны, или что душевное расстройство — вещь в чистом виде субъективная. Факт же в том, что специалисты по психическому здоровью часто не могут прийти к согласию, подходит ли обвиняемый под юридическое описание невменяемости, даже если они могут согласованно поставить ему диагноз и установить уровень психического расстройства.
Судебных психологов часто разрывает между свидетельствованием, которое верно с юридической точки зрения и тем, которое правильно с нравственных позиций. Норман Финкель в своей работе «Защита невменяемых» 1985 года пишет следующее: «Присяжные часто или игнорируют, или толкуют по-своему и показания экспертов, и инструкции присяжным, руководствуясь вместо этого своим собственным, интуитивным пониманием или общим представлением о том, чем является вменяемость, а чем нет».
Присяжные часто игнорируют или искажают показания экспертов. Им кажется, они лучше знают, что такое вменяемость.
С этим подходом возникает уже упомянутая проблема: мы пытаемся измерить грубость преступления через уровень нашего возмущения им. Когда действие ужасающе, мы вменяем преступнику злое намерение, не принимая во внимание его душевное состояние. Это открывает широкий простор для предвзятости и нравственного порицания, делает судебный процесс актом возмездия. В деле Йозелин Ортега, суд присяжных не принял довод защиты о невменяемости няни, которая заколола насмерть двух детей, бывших под её присмотром. При этом, у неё были явные признаки серьёзного психического расстройства. Судья назвал её «чистым воплощением зла», а отец детей пожелал ей «жить, гнить и умереть в железобетонной клетке». Её действия и вправду были воплощением зла, но была ли им она сама? Совершила ли она убийство, понимая, что это было зло, со злым намерением, и будучи в состоянии контролировать своё поведение?
Если присяжные не проявляют эмпатию в отношении обвиняемого, возможно, из-за этнических, расовых, гендерных, или социальных различий, если они боятся обвиняемого (возможно, по тем же самым основаниям), и если уголовное деяние шокирует их — маловероятно, что они оправдают человека, независимо от того, какое душевное или бредовое расстройство, либо другое иррациональное поведение было у подсудимого в момент совершения преступления. Отчасти такие вещи объясняют неуверенность адвокатов в вопросе, надо ли использовать невменяемость при выстраивании защиты. Среди заключённых в США около 15% — с серьёзными психическими расстройствами. Но лишь в 1% случаев обвинений в фелонии (самой тяжкой категории преступлений) защита ходатайствует перед судьёй о признании подсудимого невиновным. И лишь в четверти из этого процента случаев суд удовлетворяет прошение адвокатов, несмотря на наличие явных признаков психического расстройства. Как сказал Нюгор, в юридическом определении невменяемости «используют такие туманные и часто бессмысленные с психологической точки зрения формулировки», что это приводит к «почти полностью произвольным решениям о том, кто „прав“, а кто „виновен“».
Невменяемость для богатых, наказание для бедных
Исследования показывают существенное расовое и экономическое неравенство в американской системе правосудия, и вопрос невменяемости — не исключение. Обвиняемым из низших слоёв общества бесплатно назначают адвокатов, но при этом не гарантируют специалистов с достаточным опытом, в том числе в ведении соответствующих дел, или адекватными ресурсами для подготовки и ведения дела. Адвокаты по назначению, как правило, перегружены делами и плохо финансируются. В 2013 году, отчёт НКО «The Sentencing Project» перед Комитетом ООН по правам человека пришёл к следующему выводу:
«В Соединённых Штатах в действительности работают две системы правосудия; одна предназначена для богатых людей, а другая — для бедных и меньшинств».
И здесь мы сталкиваемся с другими факторами, из-за которых чернокожих в США арестовывают, обвиняют и приговаривают к суровым наказаниям непропорционально в сравнении с белыми людьми. Как писала в 1995 году Хава Виллаверде, «общие показатели ареста чернокожих были в четыре раза выше, чем у белых, а количество арестов за убийство — в 10 раз выше, чем у белых».
Более того, в 1982 году криминолог Альфред Блумстейн выяснил, что «черным мужчинам в возрасте 20 лет избирают меру пресечения в виде заключения под стражу как минимум в 25 раз чаще, чем в целом среди населения». Кроме того, чернокожих подсудимых чаще представляют адвокаты по назначению, чем частники. НКО «Mental Health America» высказала следующую позицию по этому вопросу: «Невменяемость в качестве одного из средств защиты используется недостаточно часто из-за общего недофинансирования уголовных адвокатов для бедных слоёв населения. У перегруженных защитников по назначению, которым к тому же и недоплачивают, нет ни времени, ни опыта, который позволил бы им полностью выяснить, можно ли использовать положение о невменяемости в суде. К тому же, у них нет ресурсов, чтобы нанять такого эксперта по психическому здоровью, чьё мнение будет значимым для выстраивания защиты».
Гораздо быстрее, а часто и надёжнее, использовать показания психиатров, чтобы заключить досудебную сделку с прокурором в надежде на более мягкий приговор. Многие обвиняемые, которые даже соответствуют юридическому определению невменяемости, не используют это средство защиты в суде. Вместо того, чтобы рисковать таким ненадёжным доводом при серьёзных обвинениях, они дают признательные показания, чтобы снизить срок — и часто это приводит к пожизненным заключениям, а то и смертной казни.
Получается, что человек, не имея моральной вины по причине психического заболевания, признаёт себя виновным, вместо того, чтобы ходатайствовать о невменяемости. А сам приговор подвергает обвиняемых моральному осуждению за действия, которые они не осознавали.
Кроме того, оправдательное решение из-за невменяемости, в отличие от приговора к тюремному заключению, должно обеспечить «такое индивидуальное лечение, которое даст каждому реальную возможность излечиться или улучшить своё психическое состояние», как в 1960 году говорил врач-адвокат Мортон Бирнбаум.
Человека, которого признали невменяемым, освободят, когда он больше не будет психически болен и не будет представлять опасность для других. Кроме того, по американскому законодательству неконституционно держать такого человека на лечении на период больший, чем на который бы его осудили в случае признания психически здоровым.В итоге, сроки заключения при вынесении решения о невменяемости, могут стать короче чем в случае осуждения за преступление.
Что можно сделать для того, чтобы суды не отказывались признавать людей невменяемыми? Надо изменить дефекты в судебном процессе.
Есть очевидные предписания: все обвиняемые должны иметь равный доступ к защите, т.е. право на адекватное финансирование услуг государственного защитника, у которого будет меньше дел в обороте и больше денег для проведения расследования и оценки психического здоровья. Должны быть четкие стандарты компетентности для адвокатов, занимающихся защитой невменяемых, так же, как и для адвокатов, которые расследуют дела, связанные со смертной казнью. Надо установить более высокие стандарты для тех, кто проводит судебно-психиатрическую экспертизу. Такие дела должна решать коллегия из трёх судей, а не суд присяжных. Это уменьшило бы предвзятость и эмоциональную составляющую, снизило бы жажду мести, когда на психическое состояние подсудимого никто не обращает внимания.
Но в первую очередь надо изменить само понятие «невменяемости». Его надо привести в соответствие с психиатрическими реалиями и возвратить к своим моральным и этическим корням. Те, чьё преступное деяние — результат иррационального бреда или психического заболевания, а не плохого характера или стремления к личной выгоде, не должны быть объектом осуждения и воздаяния.
В общем и целом, обвинять и наказывать тех, чьё душевное состояние не позволяет понять, что они делают аморальные поступки — значит посягать на совесть и размывать моральные основы уголовно-правовой системы. Особенно в ситуации, когда бедняки и «цветные» несоизмеримо чаще оказываются на скамье подсудимых.