что такое нехлюдов рук
Что такое нехлюдов рук
31.05.2008. Это единственная пешеходная прогулка по заМКАДному Лосиному Острову. (Все последующие исследования этого района проходили на велосипедах). Данный маршрут можно смело считать безопасным, и я настоятельно рекомендую его всем, кто устал от городской суеты 🙂
1. Нехлюдов рукав (начало)
Раньше здесь спецтрассу Акуловского водоканала пересекала ж.д. до п.Центрального.
Теперь рельсы затерялись в асфальте и траве.
Оптимисты-краеведы говорят, что ручей начинался от пруда у домика Ленина:
Открытая же часть ручья начинается от ул.Мичурина (г.Королёв)
В Лосином Острове можно встретить не только пернатых хищников, но и таблички с указанием на исток Яузы.
Это озёра у деревни Оболдино и протока через водоканал.
Подробнее об истоках можно будет прочитать в следующем рассказе.
3. Посёлок Центральный
Сюда и приходила «потерянная» ж.д.
В посёлке можно найти Памятник погибшим в ВОВ
и детский эколого-просветительский центр НП «»Лосиный остров».
А ещё здесь есть магазин!
4. Яузский водоболотный комплекс
После истока Яуза образует уникальный водоболотный комплекс.
Много самых разных птиц и зверюшек. Очень красиво!
5. Нехлюдов рукав (продолжение)
Возможно, название пошло от границы владений монастырских и княжеских. «Княжая Хлудневская земля» и нехлудневская. Упоминание о «княжой Хлудневской земле» встречается в Разъезжей грамоте около 1477-1484гг.
И вот мы снова на «потерянной» ж.д. (Здесь по преданию погиб Мустафа из легендарного советского фильма «Путевка в жизнь».) Но не будем о грустном.
Круг замкнулся! Ура!
А в следующий раз мы отправимся на урочище Истоки Яузы, посетим посёлок Погонный
и попытаемся не утопить велосипеды!
Воскресение «Воскресения»
«Воскресение» традиционно считается худшим романом писателя, популярность которого не сравнима с «Войной и миром» и «Анной Карениной». «Воскресение» воспринимается как исключительно морализаторское произведение, отражающее поздние умонастроения Толстого, которые шли в конфликт с его художественным гением. На самом деле это не так. В любом случае история создания и публикации романа сама по себе настолько интересна, и она настолько точно отражает личность позднего Толстого, что о ней стоит вспомнить.
«Войну и мир» и «Анну Каренину» писал еще сравнительно молодой тридцатилетний и сорокалетний Толстой, учитывая, что он прожил 82 года. Писал запоем, мечтая стать, по его словам, литературным «генералом», коим, собственно, и стал. «Воскресение» писал уже опытнейший мастер, который мог позволить себе смотреть на литературу эдак свысока, как на занятие приятное во всех отношениях, но ничтожное в сравнении с духовными исканиями. «Воскресение» и есть попытка «поженить» художественные «забавы» с серьезными духовными поисками. Идея, с одной стороны, обреченная. Не случайно все нынешние попытки писать нарочито «духовную», а тем более «церковную» прозу заведомо обречены на неудачу. С другой стороны, в этом «конфликте интересов» и есть изюминка этого романа, которым закрывается девятнадцатый век и открывается эпоха «нью эйдж» («новая эра») в широком смысле этого понятия.
Без «Воскресения» с крохотным эпизодом соблазнения Катюши Масловой аристократом Нехлюдовым не было бы всех «Темных аллей» Ивана Бунина, как не было бы и многих религиозно-художественных исканий ХХ века. Этим романом Толстой открывал материк, который ХХ век, по сути, бесконечно осваивал.
Без «Воскресения» не было бы и «Матери» Горького, а, возможно, и «социалистического реализма» с его попыткой подгона реальности под идеологию, чем мучительно занимались советские мастера слова.
И, как настоящий гений, в основу сюжета он положил кусок реальной жизни, вырванный из нее с мясом. Изначально роман назывался «Коневская повесть». Сюжет о соблазненной девушке, ставшей проституткой, и присяжном в суде, который ее узнал и решил на ней жениться, сообщил Толстому юрист А.Ф. Кони. Настоящая девушка умерла в тюрьме. Но такое «легкое» решение вопроса писателя не устроило, и он подключил сюда собственный жизненный эпизод, когда в молодости сам соблазнил горничную своей тетушки Гашу. В разговоре с биографом П.И. Бирюковым Толстой развил этот уже собственный сюжет в нужном направлении: «Она была невинна, я ее соблазнил, ее прогнали, и она погибла».
На самом деле не погибла, а работала такой же горничной в доме сестры Толстого Марии Николаевны. О ней пишет Т.А. Кузминская в воспоминаниях: «По утрам горничная Гаша, с высоким гребнем в косе, прямая, с неподвижным лицом, то и дело говорила всем, чтобы не шумели, пока почивают господа. В восемь часов утра на пороге комнаты барыни появлялась Гаша, увешанная накрахмаленными юбками и платьями. Она несла их двумя пальцами, как-то особенно воздушно, держа выше головы».
Фамилия главного героя романа Нехлюдова кочует по многим текстам Толстого, от автобиографической трилогии и черновика «Казаков» до «Утра помещика» и «Люцерна».
Удивительна и история публикации романа. Отказавшись от денег за свои произведения, Толстой именно за «Воскресение» потребовал от издателя иллюстрированного (как бы старый вариант «глянцевого») журнала «Нива» А.Ф. Маркса круглую сумму, которую отдал для переселения нескольких тысяч преследуемых в России духоборов в Канаду. То есть послал к черту свои принципы ради спасения живых людей.
Остается добавить, что это было первое великое произведение русской прозы, которое выходило в журнале сразу с иллюстрациями; их делал отец поэта Бориса Пастернака художник Л.О. Пастернак в сотрудничестве с самим Толстым.
И еще: «Воскресение» стало последней каплей в чаше терпения Русской православной церкви, через год с небольшим после выхода романа «отлучившей» от себя графа Толстого. Причина была проста: он нехорошо изобразил в романе сцену причастия. Но думается, что на самом деле причина была гораздо глубже. Толстой шагнул в эпоху «нью эйдж», церковь делать этого не желала. У каждой стороны была своя правота.
Что такое нехлюдов рук
Город особенно странно и по-новому в этот приезд поразил Нехлюдова. Он вечером, при зажженных фонарях, приехал с вокзала в свою квартиру. По всем комнатам еще пахло нафталином, а Аграфена Петровна и Корней — оба чувствовали себя измученными и недовольными и даже поссорились вследствие уборки вещей, употребление которых, казалось, состояло только в том, чтобы их развешивать, сушить и прятать. Комната Нехлюдова была не занята, но не убрана, и от сундуков проходы к ней были трудны, так что приезд Нехлюдова, очевидно, мешал тем делам, которые по какой-то странной инерции совершались в этой квартире. Все это так неприятно своим очевидным безумием, которого он когда-то был участником, показалось Нехлюдову после впечатлений деревенской нужды, что он решил переехать на другой же день в гостиницу, предоставив Аграфене Петровне убирать вещи, как она это считала нужным, до приезда сестры, которая распорядится окончательно всем тем, что было в доме.
Нехлюдов с утра вышел из дома, выбрал себе недалеко от острога в первых попавшихся, очень скромных и грязноватых меблированных комнатах помещение из двух номеров и, распорядившись о том, чтобы туда были перевезены отобранные им из дома вещи, пошел к адвокату.
На дворе было холодно. После гроз и дождей наступили те холода, которые обыкновенно бывают весной. Было так холодно и такой пронзительный ветер, что Нехлюдов озяб в легком пальто и все прибавлял шагу, стараясь согреться.
В его воспоминании были деревенские люди: женщины, дети, старики, бедность и измученность, которые он как будто теперь в первый раз увидал, в особенности улыбающийся старичок-младенец, сучащий безыкорными ножками, — и он невольно сравнивал с ними то, что было в городе. Проходя мимо лавок мясных, рыбных и готового платья, он был поражен — точно в первый раз увидел это — сытостью того огромного количества таких чистых и жирных лавочников, каких нет ни одного человека в деревне. Люди эти, очевидно, твердо были убеждены в том, что их старания обмануть людей, не знающих толка в их товаре, составляют не праздное, но очень полезное занятие. Такие же сытые были кучера с огромными задами и пуговицами на спине, такие же швейцары в фуражках, обшитых галунами, такие же горничные в фартуках и кудряшках и в особенности лихачи-извозчики с подбритыми затылками, сидевшие, развалясь, в своих пролетках, презрительно и развратно рассматривая проходящих. Во всех этих людях он невольно видел теперь тех самых деревенских людей, лишенных земли и этим лишением согнанных в город. Одни из этих людей сумели воспользоваться городскими условиями и стали такие же, как и господа, и радовались своему положению, другие же стали в городе в еще худшие условия, чем в деревне, и были еще более жалки. Такими жалкими показались Нехлюдову те сапожники, которых он увидал работающих в окне одного подвала; такие же были худые, бледные, растрепанные прачки, худыми оголенными руками гладившие перед открытыми окнами, из которых валил мыльный пар. Такие же были два красильщика в фартуках и опорках на босу ногу, все от головы до пяток измазанные краской, встретившиеся Нехлюдову. В засученных выше локтя загорелых жилистых слабых руках они несли ведро краски и не переставая бранились. Лица были измученные и сердитые. Такие же лица были и у запыленных с черными лицами ломовых извозчиков, трясущихся на своих дрогах. Такие же были у оборванных опухших мужчин и женщин, с детьми стоявших на углах улиц и просивших милостыню. Такие же лица были видны в открытых окнах трактира, мимо которого пришлось пройти Нехлюдову. У грязных, уставленных бутылками и чайной посудой столиков, между которыми, раскачиваясь, сновали белые половые, сидели, крича и распевая, потные, покрасневшие люди с одуренными лицами. Один сидел у окна, подняв брови и выставив губы, глядел перед собою, как будто стараясь вспомнить что-то.
«И зачем они все собрались тут?» — думал Нехлюдов, невольно вдыхая вместе с пылью, которую нес на него холодный ветер, везде распространенный запах прогорклого масла свежей краски.
На одной из улиц с ним поравнялся обоз ломовых, везущих какое-то железо и так страшно гремящих по неровной мостовой своим железом, что ему стало больно ушам и голове. Он прибавил шагу, чтобы обогнать обоз, когда вдруг из-за грохота железа услыхал свое имя. Он остановился и увидал немного впереди себя военного с остроконечными слепленными усами и с сияющим глянцевитым лицом, который, сидя на пролетке лихача, приветственно махал ему рукой, открывая улыбкой необыкновенно белые зубы.
Первое чувство Нехлюдова было удовольствие.
— А! Шенбок, — радостно проговорил он, но тотчас же понял, что радоваться совершенно было нечему.
Это был тот самый Шенбок, который тогда заезжал к тетушкам. Нехлюдов давно потерял его из вида, но слышал про него, что он, несмотря на свои долги, выйдя из полка и оставшись по кавалерии, все как-то держался какими-то средствами в мире богатых людей. Довольный, веселый вид подтверждал это.
— Вот хорошо-то, что поймал тебя! А то никого в городе нет. Ну, брат, а ты постарел, — говорил он, выходя из пролетки и расправляя плечи. — Я только по походке и узнал тебя. Ну, что ж, обедаем вместе? Где у вас тут кормят порядочно?
— Не знаю, успею ли, — отвечал Нехлюдов, думая только о том, как бы ему отделаться от товарища, не оскорбив его. — Ты зачем же здесь? — спросил он.
— Да дела, братец. Дела по опеке. Я опекун ведь. Управляю делами Саманова. Знаешь, богача. Он рамоли. А пятьдесят четыре тысячи десятин земли, — сказал он с какой-то особенной гордостью, точно он сам сделал все эти десятины. — Запущены дела были ужасно. Земля вся была по крестьянам. Они ничего не платили, недоимки были больше восьмидесяти тысяч. Я в один год все переменил и дал опеке на семьдесят процентов больше. А? — спросил он с гордостью.
Нехлюдов вспомнил, что слышал, как этот Шенбок именно потому, что он прожил все свое состояние и наделал неоплатных долгов, был по какой-то особенной протекции назначен опекуном над состоянием старого богача, проматывавшего свое состояние, и теперь, очевидно, жил этой опекой.
«Как бы отделаться от него, не обидев его?» — думал Нехлюдов, глядя на его глянцевитое, налитое лицо с нафиксатуаренными усами и слушая его добродушно-товарищескую болтовню о том, где хорошо кормят, и хвастовство о том, как он устроил дела опеки.
— Ну, так где же обедаем?
— Да мне некогда, — сказал Нехлюдов, глядя на часы.
— Так вот что. Вечером нынче скачки. Ты будешь?
— Приезжай. Своих уж у меня нет. Но я держу за Гришиных лошадей. Помнишь? У него хорошая конюшня. Так вот приезжай, и поужинаем.
— И ужинать не могу, — улыбаясь, сказал Нехлюдов.
— Ну что ж это? Ты куда теперь? Хочешь, я довезу.
— Я к адвокату. Он тут за углом, — сказал Нехлюдов.
— А, да ведь ты что-то в остроге делаешь? Острожным ходатаем стал? Мне Корчагины говорили, — смеясь, заговорил Шенбок. — Они уже уехали. Что такое? Расскажи!
— Да, да, все это правда, — отвечал Нехлюдов, — что же рассказывать на улице!
— Ну да, ну да, ты ведь всегда чудак был. Так приедешь на скачки?
— Да нет, и не могу и не хочу. Ты, пожалуйста, не сердись.
— Вот, сердиться! Ты где стоишь? — спросил он, и вдруг лицо его сделалось серьезно, глаза остановились, брови поднялись. Он, очевидно, хотел вспомнить, и Нехлюдов увидал в нем совершенно такое же тупое выражение, как у того человека с поднятыми бровями и оттопыренными губами, которое поразило его в окне трактира.
— Холодище-то какой! А?
— Покупки у тебя? — обратился он к извозчику.
— Ну, так прощай; очень, очень рад, что встретил тебя, — сказал Шенбок и, пожав крепко руку Нехлюдову, вскочил в пролетку, махая перед глянцевитым лицом широкой рукой в новой белой замшевой перчатке и привычно улыбаясь своими необыкновенно белыми зубами.
«Неужели я был такой? — думал Нехлюдов, продолжая свой путь к адвокату. — Да, хоть не совсем такой, но хотел быть таким и думал, что так и проживу жизнь».
Что такое нехлюдов рук
Александр Вампилов. «Прошлым летом в Чулимске». Монолог Шаманова (сцена разговора с Кашкиной).
Даниил Хармс. «85» (Начало).
Даниил Хармс. «85». (Окончание).
Даниил Хармс. «Неожиданная попойка».
Однажды Антонина Алексеевна ударила своего мужа служебной печатью и выпачкала ему лоб печатной краской. Сильно оскорбленный Петр Леонидович, муж Антонины Алексеевны, заперся в ванной комнате и никого туда не пускал. Однако жильцы коммунальной квартиры, имея сильную нужду пройти туда, где сидел Петр Леонидович, решили силой взломать запертую дверь. Видя, что его дело проиграно, Петр Леонидович вышел из ванной комнаты и, пройдя к себе, лег на кровать. Но Антонина Алексеевна решила преследовать своего мужа до конца. Она нарвала мелких бумажек и посыпала ими лежащего на кровати Петра Леонидовича. Взбешенный Петр Леонидович выскочил в коридор и принялся там рвать обои. Тут выбежали жильцы и, видя, что делает несчастный Петр Леонидович, накинулись на него и разодрали на нем жилетку. Петр Леонидович выбежал в жакт.
В это время Антонина Алексеевна разделась догола и спряталась в сундук. Через десять минут вернулся Петр Леонидович, ведя за собой управдома. Не найдя жены в комнате, управдом и Петр Леонидович решили воспользоваться свободным помещением и выпить водочки. Петр Леонидович взялся сбегать за этим напитком на угол. Когда Петр Леонидович ушел, Антонина Алексеевна вылезла из сундука и предстала в голом виде перед управдомом. Потрясенный управдом вскочил со стула и подбежал к окну, но, видя мощное сложение молодой двадцатишестилетней женщины, вдруг пришел в дикий восторг. Тут вернулся Петр Леонидович с литром водки. Увидя, что творится в его комнате, Петр Леонидович нахмурил брови. Но его супруга Антонина Алексеевна показала ему служебную печать, и Петр Леонидович успокоился. Антонина Алексеевна высказала желание принять участие в попойке, но обязательно в голом виде да еще вдобавок сидя на столе, на котором предполагалось разложить закуску к водке. Мужчины сели на стулья, Антонина Алексеевна села на стол, и попойка началась. Нельзя назвать это гигиеничным, если молодая голая женщина сидит на том же столе, где едят. К тому же Антонина Алексеевна была женщиной довольно полного сложения и не особенно чистоплотной, так что было вообще чорт знает что. Скоро, однако, все напились и заснули: мужчины на полу а Антонина Алексеевна на столе. И в коммунальной квартире водворилась тишина.
Имант Зиедонис. «Пойте!»
Михай Себастиан. «Безымянная звезда». Монолог учителя (сцена разговора с Незнакомкой).
С. Мрожек. «Любовь в Крыму». Монолог Сейкина (сцена объяснения с Лили).
С. Мрожек. «Портрет». Монолог ЕГО (вначале).
С. Мрожек. «Портрет». Монолог Бартоджея.
Д. Новаковский. «Кетчуп». Монолог Климека (сцена разговора с Рысеком).
Д. Новаковский. «Губы Мика Джаггера». Монолог Марека (сцена разговора с Яном и Анной).
Л. Н. Толстой. «Воскресение». Монолог Нехлюдова (сцена после суда).
Л. Н. Толстой. «Воскресение». Монолог Нехлюдова (сцена в поезде).
Ф.М. Достоевский. «Униженные и оскорбленные». Монолог Ивана (сцена разговора с Наташей).
Ф.М. Достоевский. «Униженные и оскорбленные». Монолог Алеши (сцена разговора с Наташей).
Мы с ней целых два часа оставались одни. Я просто объявил ей, что хоть нас и хотят сосватать, но брак наш невозможен; что в сердце моем все симпатии к ней и что она одна может спасти меня. Тут я открыл ей всё. Представь себе, она ничего не знала из нашей истории, про нас с тобой, Наташа! Если б ты могла видеть, как она была тронута; сначала даже испугалась. Побледнела вся. Я рассказал ей всю нашу историю: как ты бросила для меня свой дом, как мы жили одни, как мы теперь мучаемся, боимся всего и что теперь мы прибегаем к ней (я и от твоего имени говорил, Наташа), чтоб она сама взяла нашу сторону и прямо сказала бы мачехе, что не хочет идти за меня, что в этом всё наше спасение и что нам более нечего ждать ниоткуда. Она с таким любопытством слушала, с такой симпатией. Какие у ней были глаза в ту минуту! Кажется, вся душа ее перешла в ее взгляд. У ней совсем голубые глаза. Она благодарила меня, что я не усомнился в ней, и дала слово помогать нам всеми силами. Потом о тебе стала расспрашивать, говорила, что очень хочет познакомиться с тобой, просила передать, что уже любит тебя как сестру и чтоб и ты ее любила как сестру, а когда узнала, что я уже пятый день тебя не видал, тотчас же стала гнать меня к тебе.
Потому что она ведь тоже любит меня, Наташа! Она призналась, что начинала уже любить меня; что она людей не видит и что я понравился ей уже давно; она отличила меня особенно потому, что кругом всё хитрость и ложь, а я показался ей человеком искренним и честным. Она встала и сказала: «Ну, бог с вами, Алексей Петрович, а я думала. » Не договорила, заплакала и ушла. Мы решили, что завтра же она и скажет мачехе, что не хочет за меня, и что завтра же я должен всё сказать отцу и высказать твердо и смело. Она упрекала меня, зачем я раньше ему не сказал: «Честный человек ничего не должен бояться!» Она такая благородная. Отца моего она тоже не любит; говорит, что он хитрый и ищет денег. Я защищал его; она мне не поверила. Если же не удастся завтра у отца (а она наверное думает, что не удастся), тогда и она соглашается, чтоб я прибегнул к покровительству княгини К. Тогда уже никто из них не осмелится идти против. Мы с ней дали друг другу слово быть как брат с сестрой.
О, если б ты знала и ее историю, как она несчастна, с каким отвращением смотрит на свою жизнь у мачехи, на всю эту обстановку. Она прямо не говорила, точно и меня боялась, но я по некоторым словам угадал. Наташа, голубчик мой! Как бы залюбовалась она на тебя, если б увидала! И какое у ней сердце доброе! С ней так легко! Вы обе созданы быть одна другой сестрами и должны любить друг друга. Я всё об этом думал. И право: я бы свел вас обеих вместе, а сам бы стоял возле да любовался на вас. Не думай же чего-нибудь, Наташечка, и позволь мне про нее говорить. Мне именно с тобой хочется про нее говорить, а с ней про тебя. Ты ведь знаешь, что я тебя больше всех люблю, больше ее. Ты мое всё!
Ф.М. Достоевский. «Униженные и оскорбленные». Монолог Князя (сцена разговора с Наташей).
Ф.М. Достоевский. «Униженные и оскорбленные». Монолог Маслобоева (сцена разговора с Иваном).
Ф.М. Достоевский. «Униженные и оскорбленные». Монолог Ихменева (сцена разговора с Иваном).
Ф.М. Достоевский. «Униженные и оскорбленные». Монолог Князя (сцена разговора с Алешей).