что такое множественная личность
«В моём теле живут и другие»: Я человек со множественными личностями
Как чувствуют себя люди с диссоциативным расстройством идентичности
Диссоциативное расстройство идентичности — редкое психическое расстройство, при котором в теле одного человека как будто соседствуют несколько личностей. Своеобразным символом расстройства в массовом сознании стал Билли Миллиган — человек с двадцатью четырьмя субличностями. По мотивам его биографии Дэниел Киз написал роман «Множественные умы Билли Миллигана».
В современной поп-культуре это расстройство используется как тема для развлекательного и фантастического кино, но на самом деле оно существует и в реальной жизни — по крайней мере, включено в МКБ и DSM. В мире зарегистрировано около трёхсот пятидесяти историй болезни с этим диагнозом. Некоторые специалисты считают, что случаев диссоциативного расстройства идентичности намного больше, просто его не всегда диагностируют. Другие уверены, что такого расстройства и вовсе не существует, а все известные пациенты были или шарлатанами, или страдали от других нарушений.
Мы поговорили с Натальей (её имя изменено) — она с детства страдает от диссоциативного расстройства идентичности, состоит на учёте в психиатрической клинике (героиня показала нам справку), и насчитывает у себя двенадцать субличностей, помимо основной. Кроме того, мы попросили психотерапевта Владимира Снигура рассказать нам об особенностях болезни.
«Это сделал кто-то из них»
Я по жизни таскаю за собой прицеп. Точнее, двенадцать прицепов. Я не знаю, как их лучше называть. Наверное, самое точное определение — это «другие я». Все они очень разные. Например, среди них есть трёхлетняя девочка Саша, которая обожает клубничную «фрутеллу» и мультики «My Little Pony». Эта девочка — самое безобидное и прекрасное, что во мне есть. Когда она появляется, все мои родные и друзья вздыхают с облегчением. Саша может разбудить маму в три часа ночи и попроситься на качели. Ещё она может несколько дней подряд сидеть и смотреть телевизор. Когда она плачет, ей можно просто дать конфеты, и она успокоится. Правда, тут есть опасность — Саша может съесть слишком много сладкого, и тогда ей станет плохо. У неё ведь сахарный диабет. Хотя у меня его нет.
Когда папа впервые увидел Сашу, он не поверил. Ходил по квартире и возмущался: «Почему моя дочь ведёт себя как трёхлетний ребёнок? Ей шестнадцать лет!» Он не мог принять то, что у меня может быть такой странный диагноз — диссоциативное расстройство идентичности. Кроме моей основной личности, в моём теле живут и другие. Иногда они как бы перехватывают управление и решают, что делать, за меня. Я жила с этим почти всегда, но только недавно научилась более-менее устанавливать с ними контакт и принимать их такими, какие они есть.
В советской и постсоветской психиатрии диссоциативное расстройство идентичности не рассматривали всерьёз и часто путали с другими расстройствами — в результате пациент получал ошибочный диагноз и мог остаться без психиатрического наблюдения. Сегодня всё больше специалистов признают его существование. При этом есть лёгкие формы расстройства, при которых люди могут жить без посторонней помощи
Я с детства была впечатлительным ребёнком с богатой фантазией. Играла с воображаемыми друзьями, придумывала истории. Так делают многие дети, в этом нет ничего особенного. Но потом, где-то в десять-одиннадцать лет, появились странности: из моей жизни стали «выпадать» эпизоды. Не то чтобы я совсем не помнила, что происходило в эти моменты. Вспоминались какие-то отрывки. Но во время этих эпизодов мне казалось, что я никак не могу повлиять на происходящее — как будто я была заворожена или смотрела кино о самой себе. В такие периоды мама говорила, что я веду себя странно, как будто меня подменили. Однажды очередное «выпадение» из реальности длилось неделю, и во время него я порезала себя бритвой. Я сделала это, когда мылась. Мама зашла в ванную и увидела, что я плещусь в воде, которая уже стала красной от крови. При этом я выглядела так, как будто ничего особенного не случилось — просто непонимающе смотрела на маму. Теперь я понимаю, что говорить «я» в данном случае не совсем правильно. Это сделал кто-то из них.
После истории с бритвой меня впервые отвели к психотерапевту. Пообщавшись со мной две недели, специалист посоветовал моей семье обратиться к психиатру — он сказал, что мне может потребоваться медикаментозная помощь. Дальше мне несколько лет не могли поставить диагноз. Я побывала у пятнадцати врачей. Одни говорили, что у меня шизофрения, другие утверждали, что это острый психоз или депрессия. Я пила очень много препаратов — разных антидепрессантов и успокоительных. Конечно, это вызвало проблемы с желудком и со здоровьем в целом. Но сложнее всего было поверить в то, что всё это действительно происходит: врачи, таблетки, диагнозы. Мне казалось, такие истории могут случиться с кем угодно, но не со мной. Маме тоже трудно было это принять. Она сама психотерапевт, и ей казалось немыслимым, что в её семье мог вырасти ребёнок с психическими особенностями. Она переживала, что в этом есть и её вина — что она недоглядела за мной в детстве, не обратила внимания на что-то важное.
Пока мне не исполнилось пятнадцать, никто не мог точно сказать, что со мной. Сама я при этом чувствовала себя по-разному. Когда мне было тринадцать, умер мой дедушка и я очень тяжело переживала это. Со мной происходило что-то странное, я могла вытащить деньги из папиного кошелька или разрисовать стены ночью. Могла разбудить маму, чтобы показать ей рисунок. Точнее, окружающим казалось, что это делала я. На самом деле это были они — другие личности. Так продолжалось примерно полгода, и я очень смутно помню это время — о многих событиях я знаю только по рассказам. Теперь я понимаю, что в тот период у меня были частые приступы, поэтому многое выпало из памяти. Благодаря психотерапии я справилась с горем и странности на некоторое время прекратились. Потом, в пятнадцать лет, у меня впервые в жизни появился молодой человек. Влюблённость, первый поцелуй — это было хоть и позитивным, но стрессом. Странные события опять начали происходить. Сама я догадывалась, что со мной творится что-то очень необычное, но старалась об этом не думать. Мама тоже видела, что мне нужна помощь. А вот папа считал, что я просто притворяюсь.
Часто причиной диссоциативного расстройства идентичности становятся детские психологические травмы — при этом бывает так, что помнит об этом только одна из субличностей. Схожий механизм работает при посттравматической амнезии
Как-то родители устали от всего и в очередной раз повезли меня к доктору. Это была неприятная поездка: мы с папой громко ссорились. Вдруг я открыла дверь и выпрыгнула на дорогу. Это был очередной момент, когда я не управляла собой — за меня действовал кто-то из них. У меня с ноги слетел ботинок, я попыталась убежать от родителей, а они пустились вдогонку. Этот день я помню урывками: вот меня запихивают в машину, дальше — темнота. А потом я уже вижу, как мама помогает мне отмывать разбитые коленки.
Родителей очень напугало это происшествие, и на следующий день они снова повезли меня к психиатру. У него в кабинете я (а на самом деле — они) стала кричать, что убью всех вокруг, а потом — себя. Психиатр вызвал санитаров, те попытались успокоить меня, но я вырывалась и пыталась драться с ними. Кончилось тем, что меня принудительно госпитализировали в психиатрическую больницу. По решению суда я провела там около двух месяцев. День, когда меня выписывали, я помню очень хорошо. Это было 5 декабря 2015 года. Главный врач сказал мне: «Пойдём, есть разговор». Мы пришли в его кабинет, и он объяснил мне, что, скорее всего, у меня диссоциативное расстройство идентичности. Я не читала книжку про Билли Миллигана и не знала, что это такое. Он сказал: «Ты ведь забываешь, что с тобой происходит, в те моменты, когда испытываешь сильный стресс, правильно?» Дальше он объяснил мне, что я очень впечатлительный человек и в детстве мне было тяжело переживать некоторые события. Поэтому моя личность как бы разделилась. Врач сказал, что это защитный механизм — с помощью него мой мозг решил упростить мне жизнь. Он сделал так, чтобы самые трудные моменты за меня как будто переживал кто-то другой.
«Разреши им поговорить»
У меня действительно остались тяжёлые воспоминания о детстве. У меня был старший брат, и мы с ним серьёзно дрались. Были и другие стрессы. Каждый раз, когда я объясняю людям природу моего расстройства, они начинают выспрашивать: «Что такого случилось в твоей жизни, что твоя психика так на это среагировала?» Как будто им непонятно, что я не хочу лишний раз обсуждать травмирующие события.
Мой врач честно сказал: раньше у него не было пациентов с таким диагнозом. Диссоциативное расстройство идентичности — очень редкое явление. Чаще всего, даже когда кому-то ставят такой диагноз, через пару недель его снимают — оказывается, что это на самом деле другое расстройство из группы диссоциативных или вообще шизофрения.
Узнав, что у меня редкое расстройство, я почувствовала себя так, как будто мне вынесли приговор — казалось, моя жизнь кончена. Года полтора я очень мало общалась с людьми, старалась без необходимости не выходить из дома. Мне казалось, люди будут тыкать в меня пальцем, косо смотреть. К тому же я стала бояться саму себя. У меня в голове не укладывалось, что во мне может жить кто-то, кем я не могу управлять.
Диссоциация — это примитивный механизм защиты, свойственный детской психике, который фрагментирует наш опыт: например, то, что ребёнок считает хорошим, отделено от того, что он считает плохим. С возрастом на смену этому механизму приходят более сложные и точные. Если же человек по какой-то причине продолжает активно использовать диссоциацию в течение многих лет до взрослого возраста, могут сформироваться отдельные идентичности с разными качествами и наборами воспоминаний
В первой половине 2017 года мы с родителями решили попробовать гипноз. Я ложилась на кушетку, расслаблялась и под голос психотерапевта входила в трансовое состояние. Он продолжал разговаривать, как будто копался у меня в голове — говорил про самые болезненные вещи в моей жизни. Во время сеансов мои субличности как будто начали выходить наружу, они что-то говорили, отвечали специалисту. Однажды он предложил мне просто попробовать пообщаться с ними, без входа в транс. Он попросил: «Расслабься и разреши им поговорить». Я попробовала, и мы с ними вступили в диалог. Со стороны это выглядело так, как будто я говорю сама с собой. Я и сейчас часто так делаю. Кого-то это может напугать, а вот моя мама уже привыкла. Иногда, когда мне плохо, она предлагает: «Может, ты пойдёшь и обсудишь с ними свою проблему?» Я сажусь перед зеркалом, и мы все высказываемся по очереди.
Благодаря гипнозу я поняла, что иногда могу их контролировать и «выпускать», когда нужно. Если раньше мы с ними сосуществовали в каком-то хаосе и я ничего не понимала, то теперь я начала постепенно знакомиться с ними, узнавать их особенности. Я поняла, что каждой из субличностей свойственны разные поступки и поведение.
Они проявляют себя по-разному. Иногда бывает, что они встревают в мои разговоры с людьми. Внешне это выглядит так, как будто я утверждаю что-то одно, а уже через пять минут — совсем другое. Люди удивляются — думают, что я моментально поменяла своё мнение или просто не понимаю, что говорю. На самом деле это кто-то из них высказывается.
Часто я слышу их мысли. Это совсем не похоже на голоса в голове, просто мысли моих субличностей возникают в моём сознании так же, как и мои собственные. Только я знаю, что они не мои и не похожи на мои. Это происходит так: я думаю о чём-то своём и вдруг мне в голову начинает приходить что-то совершенно неожиданное. Отличается и тип мыслей, и сама логика, какие-то акценты. Раньше мне было трудно фильтровать информацию и понимать, какой из личностей принадлежит та или иная мысль. Чтобы научиться определять, чьи мысли сейчас в моей голове, мне пришлось разобраться в себе, понять, какие у меня вкусы и ценности. Так что в каком-то смысле благодаря им я лучше узнала себя.
«Со Стешей мы стали союзницами»
Во время приступов мои субличности могут полностью захватить контроль над телом. Иногда, когда кто-то из них вылезает, я ещё некоторое время продолжаю видеть, что происходит. А потом как бы засыпаю и полностью передаю им управление. При желании я могу не отключаться и контролировать их действия, но это требует максимального сосредоточения и получается не всегда. А если получается, то отнимает очень много сил.
С некоторыми из них мы нашли общий язык. Я научилась «выпускать» их в подходящие моменты, и теперь они помогают мне жить. Например, я могу уступить им место, если нужно сделать что-то, что для меня сложно. Первой, с кем я наладила контакт, была Стеша. Её полное имя — Стефания, она 19-летняя девушка, и мы с ней во многом похожи. Но она более легкомысленная, кокетливая. Ей нравятся платья и украшения, шопинг. Она умеет нравиться людям, привлекать к себе внимание. У неё более мягкий характер, чем у меня.
Субличности могут обладать разными способностями и знаниями, уровнем IQ и физическими показателями. Известны случаи, когда у субличностей диагностировали разные хронические заболевания. Обычно при таком расстройстве отдельные субличности хранят в себе разные черты характера и выполняют разные функции. Среди них могут быть агрессивные защитники, переговорщики, заботливые взрослые, детские субличности. У одной или нескольких субличностей может быть гендерная идентичность, не совпадающая с идентичностью основной личности
Как-то раз мне было очень плохо, я хотела порезать себя. И вдруг как будто заговорила сама с собой: «Зачем это делать? Ведь у тебя красивое тело, почему ты хочешь сделать ему больно?» Я не очень хорошо поняла, что происходит: как будто это говорила я, но в то же время не я. Потом я узнала, что это была Стеша. До того, как подружиться, мы с ней часто спорили. Однажды она без моего ведома перекрасилась в блондинку. Я проснулась утром, посмотрела на себя в зеркало и обнаружила, что мои волосы из тёмных стали светлыми. Ещё Стеша любит покупать одежду, украшения, может притащить домой десять пакетов с косметикой.
Когда ты пытаешься «выгнать» какую-то субличность, получить контроль над телом, это похоже на армрестлинг. Это занятие очень изматывает. Постепенно я поняла, что со Стешей нам не обязательно бороться. Я начала уступать ей: захочет она сделать необычный макияж, купить что-то или поговорить с кем-то вместо меня — я позволяю ей это сделать. Когда я стала периодически «выпускать» её, наши с ней отношения наладились, мы стали союзницами.
Самая страшная «я» — это женщина по имени Диана. Как правило, это именно она заставляет меня наносить себе повреждения. Так она наказывает меня за то, что я, по её мнению, делаю неправильно. Я думаю, что на самом деле я сама осуждаю себя за многое, но как бы прячу это осуждение в Диане. Но кроме наказаний, она отвечает и за защиту. Если я оказываюсь в опасной ситуации, она может вмешаться. Вся моя сила и агрессия — в ней. Однажды я встречалась с молодым человеком, который периодически поднимал на меня руку. И вот во время одной из ссор Диана схватила его за горло и прижала к стене. Не знаю, как это получилось, физически тот парень был крупнее и сильнее меня. Но Диана может то, на что я не способна.
Иногда у меня случаются большие приступы, и тогда я на несколько дней как будто проваливаюсь в темноту. Могу лечь спать, а проснуться через три дня. Пока я отсутствую, кто-то из них действует за меня. Если вылезает Стеша, то всё в порядке: она занимается моими делами, ходит на учёбу, общается с людьми. Со стороны даже знакомые могут не заметить, что это она, а не я. Но есть и менее приятные субличности. Однажды у меня был приступ, который длился месяц. Когда я пришла в себя, у меня был фингал под глазом. Вся семья была в чёрном списке в телефоне, так что до меня никто не мог дозвониться. Дома был страшный беспорядок. Подруга рассказала, что в это время я пила очень много алкоголя. Она хотела остановить меня, забрать бутылку, но я попыталась разбить бокал о её голову. Так бывает, когда меня замещают Даша и Дима. Они близнецы и появляются довольно редко. Но каждый раз привносят в мою жизнь хаос.
«Он начинает пялиться на моих подруг»
Обычно, если близится большой приступ, я могу заранее это почувствовать. Например, я по жизни не люблю красную помаду. Но иногда вдруг появляется настроение накрасить губы красным. Это повод насторожиться: что-то близится. Иногда перед приступами меняются ощущения в теле: например, мне может показаться, что я вот-вот задену головой потолок. Значит, скоро может вылезти та субличность, которая намного выше меня. Бывает, у меня внезапно сильно садится зрение — на этот случай у меня дома лежат очки. Я надеваю их и думаю: «Так, надо приготовиться». Среди них есть и мужчины. Конечно, они не очень комфортно чувствуют себя в женском теле. Да и мне они доставляют беспокойство. Я никогда не интересовалась девушками, но когда просыпается кто-то из моих мужских субличностей, он начинает пялиться на моих подруг. Мне от этого неловко. Но всё-таки мне нужно учиться сосуществовать с ними. Так что у меня в шкафу висит мужская одежда и утяжка для груди — на случай если проявится одна из мужских субличностей.
Сейчас мне восемнадцать лет, и я учусь в колледже — изучаю фотографию. Честно говоря, учусь я довольно средне — часто пропускаю занятия из-за приступов. Если на паре меня о чём-то спрашивают, а я в это время «отсутствую», ответ даёт кто-то из субличностей. Может получиться полная ерунда. Куратор моего курса знает о моём диагнозе, когда я пропадаю, она навещает меня, мы часто обсуждаем ситуацию. Она волнуется, говорит: «Тебе нужно получить диплом». Если всё получится, я должна окончить колледж в этом году. Но фотографом я быть не собираюсь. Мне хотелось бы стать художником-визажистом и работать в театре. Но для начала нужно приспособиться к жизни со всеми субличностями.
Чтобы человек с диссоциативным расстройством идентичности смог работать и общаться с окружающими, ему нужно наладить взаимодействие между субличностями. Обычно это делается с помощью психотерапии, и особенно специалисту тут может помочь владение навыками гипноза. Иногда в процессе лечения субличности удаётся соединить, но часто они просто учатся эффективно разделять обязанности и работать сообща
В последние годы я научилась более-менее контролировать приступы. Я не могу сделать так, чтобы их вообще не было. Но могу повлиять на то, кто вылезет наружу. У меня есть для этого лайфхаки. Допустим, я чувствую, что становлюсь раздражительной, срываюсь на людей и не могу ничего с этим поделать. Значит, скоро может появиться не самая приятная субличность. В такие моменты я иду в магазин, покупаю коробку клубничной «фрутеллы» и всю её съедаю. Это как бы подарок для Саши — трёхлетней девочки, которая во мне живёт. С помощью такого лайфхака я выпускаю её наружу, и она появляется вместо той агрессивной субличности, которая изначально планировала вылезти. Саша смотрит мультики, ест конфеты, а потом ложится и долго спит. Приступ проходит, я теряю день-два из жизни, но никому не доставляю хлопот и веду себя спокойно.
И всё-таки, хоть я и научилась более-менее контролировать приступы, до прошлого года я никак не могла смириться с тем, что со мной происходит. Я не понимала, почему именно во мне живёт так много народу, пила много алкоголя, чтобы уйти от реальности. Алкоголь с антидепрессантами даёт очень плохой эффект, это убивает желудок, печень и психику. Много раз я думала о самоубийстве. Когда у меня появляются суицидальные настроения, присутствие субличностей усиливается. Они не хотят умирать и пытаются вмешаться, защитить меня. В такие моменты я могу идти по улице и как будто разговаривать сама с собой — они не умолкают и убеждают меня одуматься. Так что чем больше я размышляла о смерти, тем более явным становилось их присутствие, и от этого делалось только хуже.
«Она придушит тебя подушкой»
Однажды в апреле 2018 года у меня выдался особенно неудачный день: я поссорилась с родными, на учёбе меня отругали за то, что я что-то пропустила. Мне очень захотелось всё закончить: я заперлась в ванной и наелась таблеток. Когда я уже лежала на полу с пеной у рта, мне позвонила мама. Я подняла трубку, но не смогла говорить. Она поняла, что происходит что-то неладное, и позвонила моему молодому человеку, который спал в соседней комнате. Он проснулся, мне вызвали скорую. После этого я два дня лежала в реанимации и не приходила в себя. Когда я очнулась и поняла, что случилось, мне стало по-настоящему страшно. Я решила: пора учиться принимать себя и своих «я». Иначе от нас с ними ничего не останется.
Сейчас я стараюсь не воспринимать свой диагноз как какое-то отклонение. Я говорю себе: как же хорошо работает мой мозг, раз в нём умещается столько всего. Мои субличности появились, потому что они были нужны мне. Когда они надолго исчезают, я не справляюсь со всем в одиночку, у меня появляются депрессивные симптомы. Вот так вот я устроена: иногда мне нужно взять отпуск, чтобы кто-то пожил за меня. Они заботятся обо мне как могут. А я теперь стараюсь заботиться о них. Иногда мне кажется, что мы стали одной семьёй. Проснусь утром, а у меня рисунки на обоях. Я думаю: «Как мило! Ребёнок оставил мне послание». Они — это я. Если я не принимаю их, то я не принимаю сама себя. Я наконец-то поняла это и учусь жить с этим пониманием.
Самый сложный случай — когда субличности не знают о существовании остальных и каждая считает себя единственной. Намного чаще встречаются промежуточные варианты, когда они поддерживают отношения. В целом это похоже на семью из людей разного возраста, характера и даже гендера, которым нужно взаимодействовать для выживания
С теми субличностями, с которыми у меня есть контакт, мы договорились вести записи — садиться вечером за компьютер и писать пару предложений о том, где мы сегодня были и что делали. Так можно не теряться в реальности. Правда, иногда всё равно получается так, что я выпадаю из жизни и из учебного процесса. Есть знания, которыми обладаю только я, и вещи, которые умею делать только я.
Из-за своего диагноза я потеряла многих друзей. Не всем бывает просто с человеком, который периодически начинает вести себя очень неожиданно, опровергать всё, что говорил раньше, по-другому относиться к окружающим. Но мне повезло: у меня есть близкие люди, которые поддерживают меня и готовы дружить, несмотря ни на что. Одна из моих близких подруг, услышав мою историю, захихикала, а потом сказала: «Знаешь, а я ведь всегда мечтала познакомиться с человеком, у которого есть такие особенности». Она стала расспрашивать меня обо всём, даже ходила однажды со мной к психиатру. Ей стало интересно, а не страшно. Это главное.
Недавно я рассказала в одной из социальных сетей о своём диагнозе. Я живу в небольшом городе, и многие стали обсуждать меня. К молодому человеку, с которым я тогда встречалась, подходили и говорили: «Она больная, придушит тебя подушкой». Многие обвиняют меня в том, что я просто притворяюсь. Если бы они знали, как бы мне хотелось, чтобы всё это действительно было лишь выдумкой. Чтобы я могла сказать: «Я вас разыграла, нет никаких субличностей». Я бы не отказалась от стабильной психики и стрессоустойчивости.
Ещё многие люди, насмотревшись фильмов и начитавшись книг про диссоциативное расстройство идентичности, начали сами себе ставить диагнозы. Они говорят: «Ой, а я иногда забываю какие-то вещи! Может, у меня множественная личность?» Хочется их чем-нибудь стукнуть. Или сказать: «Дураки, радуйтесь, что вы не знаете, что это такое».
Вообще, то, как изображается этот диагноз в массовой культуре, иногда расстраивает. После фильма «Сплит» хотелось не выходить из дома. Герой рисуется каким-то зверем, чудовищем. После такого кино люди начинают думать, что психические расстройства — это опасно, а к таким, как я, лучше не подходить близко. Но я-то знаю, что я обычный человек. Мне хочется жить нормальной жизнью. Я слышала, что Билли Миллиган умер в психиатрической больнице в одиночестве. Я не хочу, чтобы со мной было так же. Мне хочется стать счастливой. Ещё мне хочется перестать испытывать вину за то, что со мной происходит. Я могу выпадать из жизни, могу после приступов спать почти сутки напролёт. Вот недавно я проспала семейный поход в кино на мамин день рождения. Я проснулась и увидела, что мне много раз звонили. Я была нужна людям, а они не могли со мной связаться. Я поняла это и расплакалась.
«Мне повезло — он верит в мой диагноз»
Чем больше стресса я испытываю, тем чаще у меня случаются приступы. В начале года у меня была ремиссия, которая длилась несколько недель — за это время никто из моих субличностей ни разу не вылез наружу. Но потом кое-что случилось в моей личной жизни, я распереживалась, и всё опять стало плохо. Я в очередной раз легла в психиатрическую больницу, а сейчас хожу к психотерапевту через день. После долгих мучений мне наконец повезло со специалистом — он верит в мой диагноз. Обычно, когда я обращаюсь к очередному психотерапевту, он пытается доказать мне, что у меня нет диссоциативного расстройства. Мне приходится убеждать его, носиться с какими-то справками, просто чтобы он поверил мне и согласился помочь.
Некоторые признают мой диагноз, но отказываются со мной работать, потому что не сталкивались с такими случаями и не знают, как себя вести. Приходится снова искать другого психотерапевта и что-то ему доказывать и объяснять. При этом я чувствую себя какой-то цирковой обезьянкой. Мне это страшно надоело.
Мой нынешний психотерапевт — один из лучших специалистов в городе. Он не ставит мой диагноз под сомнение и говорит, что я могу научиться нормально жить с этим расстройством. Для этого мне надо полностью принять существование своих «я» и наладить контакт с ними всеми. Он говорит: «Ты построишь свою жизнь так, как ты хочешь. Но для этого тебе надо перестать бояться». Ещё он говорит, что у всех людей есть какой-нибудь диагноз, просто одни знают свой, а другие — нет. Так что мне ещё повезло — я хотя бы в курсе, что со мной.
Я хотела бы познакомиться с человеком, у которого такой же диагноз. С кем-то, кто старше меня. Я спросила бы у него: «Как ты живёшь, как справляешься?» Один из врачей, у которых я побывала, заявил мне, что мало кто с таким расстройством доживает до возраста двадцати двух лет. Мол, это слишком тяжело, люди не справляются. Я сначала поверила ему, расстроилась. Но сейчас я думаю: почему я должна слушать кого-то? У всех людей есть альтер эго, просто моё — вот такое, очень яркое. Я хочу справиться и научиться с этим жить. Хочу рассказывать людям о себе, чтобы они знали — такие, как я, существуют. Мы не опасны, мы нормальные люди. Не обезьяны в цирке и не монстры из кино.