что такое мемориальное пространство
Мемориальные сооружения
В СССР мемориальные сооружения играют важную роль в патриотическом воспитании советских людей, в образной, эмоциональной форме напоминая о важнейших вехах истории народов СССР (Марсово поле в Ленинграде, Мавзолей В. И. Ленина в Москве), увековечивают память воинов и жертв фашистского террора. Наряду с ансамблями, построенными на чередовании эпически-повествовательных, монументально-скульптурных образов, советские мастера создают комплексы, где ведущую роль играют экспрессивные сочетания символически обобщённых элементов, так называемых монументальных знаков.
Литература: Историко-революционные памятники СССР. Краткий справочник, М., 1972.
Полезное
Смотреть что такое «Мемориальные сооружения» в других словарях:
Мемориальные сооружения — в широком смысле любые произведения изобразительного искусства и архитектуры, создаваемые в память отдельных лиц и исторических событий: Памятник, Монумент, Пирамида, Гробница, Надгробие, Мавзолей, Мазар, Арка триумфальная, Колонна … Большая советская энциклопедия
Мемориальные музеи — музеи, посвященные выдающимся историческим событиям, государственным, политическим, общественным и военным деятелям, деятелям науки, литературы и искусства. М. м. создаются обычно на базе охраняемых государством памятных комплексов:… … Большая советская энциклопедия
МЕМОРИАЛЬНЫЕ КОМПЛЕКСЫ (МЕМОРИАЛЫ) — скульптурно архит. сооружения, воздвигнутые в память погибшим в войнах и гражд. смутах, обязательно с пофамильными списками посл. Всего в г. насчитывается 11 комплексов. Наиб. кол во мемориалов (8) посв. погибшим в Вел. Отеч. войне: памяти раб.… … Екатеринбург (энциклопедия)
Мемориальные колонны — памятные мону ментальные сооружения в Др. Риме, воздвигавшиеся в честь выдающихся личностей, прежде всего императоров. В Риме хорошо сохранились М. к. Траяна и Марка Аврелия, первоначально увенчанные статуями этих императоров. На стволах… … Словарь античности
ГОСТ Р 53107-2008: Услуги бытовые. Услуги ритуальные. Термины и определения — Терминология ГОСТ Р 53107 2008: Услуги бытовые. Услуги ритуальные. Термины и определения оригинал документа: [ погибший ] : Умерший [погибший], погребение которого по каким либо причинам не взяли на себя родственники или ответственные лица.… … Словарь-справочник терминов нормативно-технической документации
мемориальное сооружение или здание — Сооружение или здание без захоронений, установленное в память каких либо лиц, исторических событий и содержащее мемориальную информацию. Примечания 1. Мемориальные сооружения или здания также называют «кенотафы». 2. Мемориальные… … Справочник технического переводчика
Архитектура Китая — Малая пагода диких гусей, Сиань За пятитысячелетнюю историю китайской цивилизации сохранилось немало архитектурных сооружений, многие из которых по праву считаются шедеврами мирового масштаба. Их ра … Википедия
Китайская архитектура — Малая пагода диких гусей За пятитысячелетнюю историю китайской цивилизации сохранилось немало архитектурных сооружений, многие из которых по праву считаются шедеврами мирового масштаба. Их разнообразие и оригинальность воплощают в себе традиции… … Википедия
Ленинград — [основан 16(27) мая 1703; до 18(31) августа 1914 Санкт Петербург, до 26 января 1924 Петроград], промышленный, культурный и научный центр СССР, крупнейший транспортный узел страны, морской порт. В 1712 28 и 1732 1918 столица государства, в … Большая советская энциклопедия
Архитектура — (лат. architectura, от греч. architeckton зодчий, строитель), зодчество, искусство проектировать и строить объекты, оформляющие пространственную среду для жизни и деятельности человека. Произведения архитектуры здания, ансамбли, а также… … Художественная энциклопедия
Мемориальный комплекс
Мемориа́льный ко́мплекс — территория c размещёнными на ней монументальными архитектурными сооружениями: мавзолеями, пантеонами, скульптурными группами, обелисками славы и памятниками, посвящёнными выдающимся событиям из истории страны и народа, её населяющего.
Как правило, мемориальный комплекс представляет собой парк со строго регулярной планировкой, включением крупных партеров, широких аллей. Часто в мемориальных комплексах используются деревья с плакучей или пирамидальной формой кроны.
Наиболее известные мемориальные комплексы СНГ
См. также
Полезное
Смотреть что такое «Мемориальный комплекс» в других словарях:
Мемориальный комплекс на Поклонной горе — Мемориальный парк Парк Победы Страна Россия … Википедия
Мемориальный комплекс «Катынь» — Мемориальный комплекс Мемориальный комплекс «Катынь» … Википедия
Мемориальный комплекс Карасай и Агынтай батыров — был открыт 15 октября 1999 года в селе Мадениет Айыртауского района Северо Казахстанской области. Архитекторы комплекса Бек Ибраев и Садвокас Агитаев. Описание Мемориальный комплекс композиционно развивает традиции древнетюркских ставок… … Википедия
Мемориальный комплекс «Партизанская поляна» — Мемориальный комплекс Партизанская поляна … Википедия
Мемориальный комплекс «Атаманский лес» — расположенный в городе Старый Оскол (Белгородская область, Россия), мемориальный комплекс, посвященный памяти советских солдат, погибших в ходе Воронежско Ворошиловградской операции (1942 год) и Воронежско Касторненской операции (1943 год)… … Википедия
Мемориальный комплекс «Штыки» — Запрос «Штыки» перенаправляется сюда; см. также другие значения. Мемориальный … Википедия
Мемориальный комплекс «Героям Сталинградской битвы» (Мамаев курган) — Историко мемориальный комплекс «Героям Сталинградской битвы» был воздвигнут в центральной части Волгограда на высотной точке, известной как Мамаев курган, под руководством советского скульптора монументалиста Евгения Вучетича в 1963… … Энциклопедия ньюсмейкеров
Мемориальный комплекс «Крыло Икара» — Мемориальный комплекс Летчикам испытателям прошлого, настоящего и будущего[1] … Википедия
Мемориальный комплекс памяти жертв репрессий в Катыни — В 1940 г. в Катынском лесу – бывшем поселении Козьи горы в 15 км от Смоленска и в 7 км от села Катынь по Витебскому шоссе органами НКВД были расстреляны около 4,5 тысяч польских офицеров, интернированных во время военной кампании 1939 г. В… … Энциклопедия ньюсмейкеров
Мемориальный комплекс памяти жертв тоталитаризма и репрессий в Катыни — 28 июля 2000 года на смоленской земле в Катыни на месте массового захоронения жертв политических репрессий советского времени, а также польских военнослужащих, состоялось торжественное открытие Мемориального комплекса памяти жертв тоталитаризма и … Энциклопедия ньюсмейкеров
«Поощрение к продолжению жизни»: кладбища как общественные пространства
В процессе подготовки одного из ключевых материалов ПР95 мы поговорили с архитекторами, художниками и исследователями, имеющими дело с коммеморативными практиками, и попытались выяснить, какими сегодня должны быть пространства переживания утраты и как говорить о смерти и бессмертии с живыми. В частности, исследователь Павел Грабалов написал для нас колонку о современной роли кладбищ в городской среде.
Аспирант (PhD Candidate) факультета ландшафта и общества, Norwegian University of Life Sciences
образование: В 2017 году закончил магистратуру по городским исследованиям (urban studies) в университете шведского города Мальмё.
деятельность: В сфере интересов — пространство городов: как оно конструируется властями и как используется и воспринимается жителями. Сейчас Павел живет в Осло и работает на факультете ландшафта и общества Norwegian University of Life Sciences, где пишет диссертацию о роли кладбищ в современных городах. Исследование строится на материале из Осло, Копенгагена и Москвы и призвано лучше понять кладбище как особый тип общественных пространств.
Не только для захоронений
Барт Брандс, основатель голландской архитектурной студии Karres + Brands, как-то в шутку сказал, что кладбища — его любимые проекты, потому что клиенты уже умерли и их не спросить. Но если отброс ить шутки в сторону, то все-таки кажется, что кладбища существуют не столько для мертвых, сколько для нас, живых. Деликатные проекты Karres + Brands, кстати, подтверждают эту мысль. Идея кладбища — это идея пространства, где мы храним достойную память о своих ушедших близких. Как эта идея реализуется на практике, зависит от очень многих факторов: культурных, географических, исторических, религиозных, институциональных. Различные комбинации этих факторов способны породить здоровые и чуткие пространства — или же, наоборот, создать множество проблем и конфликтов.
В своем исследовании я изучаю роль кладбищ в городской среде на примере Осло, Копенгагена и Москвы: как она понимается управленцами и как ощущается жителями. В академической литературе последних лет растет интерес к кладбищам как многофункциональным общественным пространствам. Мы знаем, что их главная функция — как мест захоронения и пространств памяти — позволяет существовать и дополнительным функциям: духовной, исторической, природой, рекреационной, туристической. Если считать общественным такое пространство, которое доступно и открыто каждому члену общества, то кладбища — конечно же, общественные пространства, но особого рода. Согласно британскому архитектору и исследователю общественных пространств Мэттью Кармоне, города должны предлагать каждому жителю не все и везде, а определенные качества в определенных местах. У кладбищ, как особых общественных пространств, есть, что предложить горожанам.
Опыт Норвегии: философские парки
Исследования кладбищ в Норвегии показывают, что там они часто используются как философские парки, где можно побыть одному, подумать о вечном, отдохнуть от суеты. Такой образ притягивает свою аудиторию и сильно отличается от типичных современных общественных пространств, ориентированных на постоянную радость, гедонизм и потребление. Многофункциональности норвежских кладбищ способствует их парковая ориентация и наследие функционализма: обычно городское кладбище — это зеленое пространство с рядами похожих, но не идентичных, могил, аллеями и группами деревьев. Кладбища обычно довольно просторны и не испытывают дефицита в земле из-за практики «переиспользования» могил: через 20 лет после захоронения родственники либо начинают платить за могилу, чтобы показать, что они заинтересованы в ее сохранении (первые 20 лет плата не взимается), либо место отдается кому-то другому. Кремация, которая в крупных норвежских города используется чаще, чем погребение в гробу, тоже позволяет экономить место и использовать новые мемориальные формы. Например, становятся более популярными «рощи памяти» (minnelund) — места на кладбищах, где урны с прахом захораниваются коллективно, иногда даже без указания имен, создавая общественный мемориал. Такие рощи еще больше способствуют схожести ландшафтной организации кладбищ с парками.
Проблема России: неготовность выкристаллизовать идею достойной памяти
Создание баланса между основной и дополнительными функциями — вызов и для управленцев и для ландшафтных архитекторов, особенно на кладбищах, находящихся в плотной городской среде. Московские старые кладбища тоже, пусть и в меньшей мере, чем в Скандинавии, выполняют дополнительные функции: здесь живут птицы, сюда приходят увидеть могилы известных людей, послушать исторические экскурсии, сделать эпатирующую фотосессию, а иногда и просто побродить.
В дискуссиях о возможном будущем российских мемориальных пространств (а кладбища — одни из них) часто можно услышать о неготовности жителей к изменениям, о консервативности и традиционализме. Мне кажется, что иногда стоит проговорить, какие именно традиции мы имеем в виду. Вряд ли плохо организованные, неухоженные и часто затопляемые кладбища — это наша мемориальная традиция, скорее, это симптом плохо работающих институтов. Наши кладбища нуждаются в открытой дискуссии о том, как они должны быть устроены с позиций достоинства и социальной справедливости. Кроме реформы похоронной отрасли в целом, такая дискуссия, как мне кажется, неизбежно будет включать и архитектурную организацию кладбищ.
Мы удивительно мало знаем про архитекторов московских кладбищ — как старых, так и новых. Пожалуй, только в случае ликвидированного Братского кладбища до нас дошли изначальные идеи его пространственной организации, в остальных же случаях можно лишь гадать, существовали ли такие идеи вообще. Между тем, в истории мировой ландшафтной архитектуры кладбища занимают важное место: к примеру, при создании Центрального парка в Нью-Йорке Фредерик Ло Олмстед черпал вдохновение в rural cemeteries в Массачусетсе и Бруклине, а потом сам спроектировал кладбище Mountain View в Калифорнии. Как мне кажется, именно архитектурное переосмысление российского кладбища способно решить многие проблемы этого особого общественного пространства.
Такое переосмысление, скорее всего, не приведет к революции в формах захоронений или появлению беговых дорожек на кладбищах, но может достичь более важную цель — сделать зримой саму идею достойной памяти по-русски и задать публично ряд ключевых вопросов. Можно ли считать огромные «промышленные» кладбища на окраинах наших городов пространствами достойными памяти наших близких? Как создать среду, открытую к изменениям и способную вместить разнообразие индивидуального выбора: захоронений, памятников, цветов и даже обычно упоминаемых в негативном ключе оград, скамеек и столиков? Какие функции несет в себе озеленение кладбищ и как оно может выглядеть? Как мы должны поступать с могилами, за которыми никто не ухаживает? Такая публичная и профессиональная дискуссию необходима для нашей страны, ведь, как заметили еще в 1970-х авторы «Языка шаблонов», «существование мертвых среди живых — факт повседневной жизни в любом обществе, поощряющем людей к продолжению жизни».
Что почитать по теме
Анализ стратегий по развитию кладбищ в Осло и Копенгагене: Pavel Grabalov, Helena Nordh. “Philosophical park”: Cemeteries in the Scandinavian urban context // Sociální studia/Social Studies, 17 (1), 2020.
Рекреация на кладбищах: Pavel Grabalov. Public life among the dead: Jogging in Malmö cemeteries // Urban Forestry & Urban Greening, 33, 2018
Постпамять и постсмерть. Ландшафт как мост между мирами
Дольше обходить эту тему невозможно: мы встретились с архитекторами, художниками и исследователями, имеющими дело с коммеморативными практиками, и попытались выяснить, какими сегодня должны быть пространства переживания утраты для поколения постпамяти — поколения несвидетелей и неносителей трагического опыта. Должна ли коллективная память становиться способом организации коллективной идентичности? Какие пространства способствуют увековечиванию, а какие — девальвации и забвению? И наконец, как говорить о смерти и бессмертии с живыми?
Так помнилось — вернее, забывалось…
Аркадий Драгомощенко
— Не надо бегать на кладбищах.
— Почему?
— Ты показываешь им, насколько ты живая.
Диалог из сериала Fleabag, Великобритания, 2016
Война и мир
Коммеморативные практики как важнейший слой культуры должны были бы меняться вместе с обществом, однако происходит это отнюдь не так, как хотелось бы, или как минимум не с той скоростью: большая часть современных мемориальных пространств по-прежнему создается как инструмент пропаганды, монументы архаичны, а любые нововведения, связанные с «территорией смерти», восприни-маются как «попрание вечных ценностей».
Общественные и профессиональные дискуссии на эти темы обострила очередная волна «памятников» и «монументов», спровоцированная в том числе юбилеем победы в ВОВ. Среди самых нашумевших — храм Вооруженных сил, якобы мемориализирующий «значимые цифры и даты» в высоте звонницы и пропорциях куполов (скажем спасибо, что пока что не объявлена программа «храм вооруженных сил в шаговой доступности» — с парками «Патриот» она негласно, но явно действует), и памятник Советскому солдату во Ржеве, хотя 2 года назад, когда проводился конкурс, эскиз скульптора Андрея Коробцова выглядел гораздо более многообещающим. «Вся наша история складывается из трагедий, — считает архитектор Михаил Бейлин, партнер бюро Citizenstudio. — Но у одних народов главное историческое событие — это поражение, а у других — победа; и часто первое оказывается конструктивнее второго, потому что постоянное спекулирование на теме победы в прошлом приводит к тому, что страна и государство теряются в настоящем (как сегодня можно наблюдать в новостях по центральным каналам)». Власть всегда использовала травматический опыт как средство манипуляции, но если за фальшивые новости у нас уже есть административная ответственность, то за навязывание лживых ценностей — к сожалению, никакой.
Резонансной вышла и история со специальной «праздничной» подсветкой скульптуры Родины-матери в Волгограде: «Вот скажите мне — кто и почему должен иметь монополию на формализацию исторической памяти? — задается вопросом художник Александр Пономарев. — Мой дед — герой Сталинградской битвы — похоронен на Мамаевом кургане. И Вучетич со всем этим комплексом меня совершенно устраивал. Но я не хочу, чтобы мои коллеги-современники вдруг затевали на дедовских костях студенческую дискотеку!»
Мемориальные пространства всегда были территорией конфликта, и этот короткий пассаж вскрывает сразу несколько глубинных противостояний. Во-первых, монополистом в формализации памяти всегда было государство — как транслятор определенной идеологии и, соответственно, отношения к тем или иным историческим событиям. Однако даже в тех случаях, когда власть была готова на эксперименты, люди, привыкшие к бронзовым истуканам, добивались если не полной их отмены и свежего подхода, то как минимум компромиссных решений. Яркий пример — мемориал жертвам войны во Вьетнаме в Вашингтоне: в конкурсе в начале 1980-х победил проект Майи Лин, юной студентки. Тогда идею прогулки вдоль стен с бесконечными рядами вырезанных на них имен сочли слишком смелой и радикальной, так что общественность настояла, чтобы ее дополнили более привычным образом (читай «топорным»). К счастью, Лин проявила неожиданную для ее лет мудрость и общественности сопротивляться не стала, поэтому место установки скульптурной композиции «Три солдата» Фредерика Харта (разумеется, бронзовой) смогла выбрать сама, расположив ее так, чтобы сохранить в своей собственной композиции напряжение и драматизм.
Во-вторых, противостояние вызывают не только новые памятники, но и любые попытки модернизации старых. А поскольку по стране в рамках разных национальных программ массово реконструируются парки, в которых мемориалы ВОВ занимают зачастую самую значительную (и лучшую) часть, то стремление насытить пространство новыми функциями и сделать его современным неизбежно сталкивается с железной (или тоже бронзовой?) позицией неприкосновенности всего, что так или иначе связано с войной. Даже если гордо выставленные единицы военной техники — на участке, по площади сопоставимом с небольшим лунапарком,— списаны с ближайших баз и в войне никогда не участвовали.
«Мемориальный комплекс на входе в парк 60-летия Октября в Кинешме — из тех, что есть почти в каждом городе», — рассказывает архитектор бюро «Новое» Сергей Неботов о реализованном проекте конкурса Минстроя на комфортную среду в малых городах и исторических поселениях. — Молодой аудитории (об интересах которой, по идее, мы должны думать в первую очередь) было интересно предложение перевести мемориальную зону в более интерактивно-музейный формат, где можно не просто возложить цветы, но и, например, узнать информацию о том, что когда-то здесь происходило. Однако выяснилось, что для местных ветеранов это место во многом святыня, и даже очевидные решения в плане новой навигации, которые мы предлагали, категорически отвергались». Здесь, как считает Сергей, и проходит водораздел — разные поколенческие взгляды на одни и те же события приходится трактовать по-разному: «Сегодня, перезагружая территории, мы могли бы менять эту точку зрения и восприятие. Но люди еще не готовы».
В результате «склеить» два типа отношений к территории удается за счет ландшафта: «Земля, за сохранение которой воевали наши предки, была для них ключевой ценностью; превращенную в комфортные общественные пространства, молодое поколение тоже ее ценит, — продолжает Сергей. — Именно ландшафт сегодня способен примирить разные позиции и настроения. Сшить войну и мир».
В то же время опасения условно старшего поколения тоже понятны. В эпоху постпамяти, когда непосредственные участники события становятся недоступны и их подлинный опыт утрачивается, формируется так называемая коллективная память, отделенная от истории, отчужденная от самой травмы и отсылающая к некой совокупности людей, объединенных лишь общими воспоминаниями (например, о том, что была война и нашей стране тогда пришлось нелегко; но на самом деле мы ничего об этом не знаем). И эта коллективная память — не память вовсе, а способ интеграции в некое сообщество. Если посмотреть проекты все того же конкурса Минстроя на малые и исторические города, то в подавляющем большинстве концепций обнаружатся попытки мемориализировать любой мало мальски привязанный к местности факт: если раньше в каждом городе был дом-музей Пушкина, который якобы однажды в нем гостил, то теперь в каждом парке или сквере есть памятник пролетавшему над ним Гагарину, или родившемуся рядом, но еще до появления сквера писателю, или, например, памятник фонтану, который тут когда-то стоял (тоже в виде фонтана). Коллективная память становится способом организации коллективной идентичности, а построенная на ней публичная мемориальная культура — неотъемлемой частью стиля жизни, светским развлечением, игрой: Гагарин оказывается без головы, чтобы каждый мог примерить на ее место свою. «Индустрия памяти имеет теневого близнеца — индустрию припоминания (и приблизительного понимания), — пишет в своей книге «Памяти памяти» поэт Мария Степанова. — Она использует чужую реальность как сырье, пригодное для переработки».
Что не означает, что постпамять и переживание травмы или утраты несовместимы. Если нам буквально нечего вспомнить и апеллировать к нашей памяти бессмысленно, можно перевернуть процесс воздействия с ног на голову: впечатление-триггер не заставит нас сначала вспомнить, а потом пережить сопутствующие воспоминанию эмоции, а, наоборот, вызовет аффект — и уже потом «воскресит» соответствующее событие (которого с нами никогда не происходило). Испытывать сильные эмоции человеку, безусловно, необходимо, однако обязательно ли это делать через деперсонализацию и обезличивание собственной памяти?
«У нас есть концептуальный проект „Проспекты памяти“ про интерпретацию воспоминаний, — рассказывают Михаил Микадзе и Оят Шукуров, архитекторы бюро ХОРА. — В нем мы как раз говорим о том, что наша память не должна выдавать себя за коллективную, а чтобы испытать настоящую боль, мы должны будоражить собственные воспоминания. В любой коммеморативной практике должен иметь место аспект субъективности. Нет единой системы ощущений, как нет всеобщей истины».
Именно поэтому пространства памяти должны быть многослойными и по-разному взаимодействовать с разными группами пользователей (даже с теми, которым все равно, что они должны что-то вспомнить), в том числе давая возможность индивидуального общения с объектом «припоминания» (а не так, что ты смотришь на «Джоконду» из-за спин 15 других соглядатаев и видишь только блики на стекле). Полностью следуя этой парадигме, художник Александр Пономарев и архитекторы Алексей Козырь и Илья Бабак, создавая мемориальный комплекс погибшим морякам в Кронштадте, стремились соблюсти баланс между ритуальным пространством — местом сакрального переживания — и пространством общественным, связывающим зрителя с привычной «зоной комфорта» и образом жизни.
Таков и подмосковный музей «Зоя», спроектированный молодым бюро А2M: причина скандала вокруг статьи о музее в одном из «хипстерских» городских изданий состоит как раз в том, что автор смешал все слои взаимодействия пространства со зрителем в один нарратив, в то время как в реальной жизни они никогда не пересекаются. Кто-то искренне интересуется историей героини; кто-то фотографируется для Instagram; а кто-то получает эстетическое удовольствие от современной контекстуальной архитектуры: хотя здание и стоит в отдалении от деревни в чистом поле, оно смотрится здесь «белой вороной» не больше, чем выглядела Зоя среди своих одноклассников.
Невольно напрашивается параллель с прошлогодней кино-бомбой — фильмом «Дылда», в котором 28-летний Кантемир Балагов показал жертв войны так, как никто до него (казалось бы, что он может об этом знать!). Подобрал такую оптику, что без всяких взрывов в кадре ужас произошедшего перемалывает тебя кость за костью, нервная клетка за клеткой. Так и эта архитектура, сплетаясь с окружающим ландшафтным парком, рассказывает свою историю и генерирует свою эмоцию-воспоминание. «Все пространство комплекса — это новая форма памяти и переживания истории Великой Отечественной войны», — говорят архитекторы.