что такое гора визбор

«ВЕСЬ МИР НА ЛАДОНИ. »

Перед Новым годом собрались своей альпинистской компанией в кафешке. Все тосты так или иначе были связаны с горами… А потом вместе пели свои самые любимые песни. Кто их авторы? Довольно просто угадать. Визбор, Высоцкий.
Среди ветеранов оказались счастливчики, которым удалось увидеть и услышать самого Высоцкого. И они радостно делились своими воспоминаниями.
Память об этих удивительных людях живет, а их песни, стихи, рассказы все так же вдохновляют нас.

Они любили горы. И теперь не только песни, но и эти горы напоминают нам о них.

Здесь из динамиков всегда звучит его голос: «Лыжи у печки стоят, гаснет закат за горой…» Визбор смотрит на посетителей с давних фото на стене, а рядом с фото разместили удивительные строки его песен.
Ну как же тебе рассказать, что такое гора?
Гора — это небо, покрытое камнем и снегом,
А в небе мороз неземной, неземная жара,
И ветер такой, что нигде, кроме неба, и не был.

Гора — это прежде всего, понимаешь, друзья,
С которыми вместе по трудной дороге шагаешь.
Гора — это мудрая лекция «Вечность и я»,
Гора — это думы мои о тебе, дорогая.
…

(Ю. Визбор. Памирская песня)

Здорово посидеть в кафе «У Визбора», послушать его песни, выпить необыкновенный барбарисовый чай и не менее вкусный чай с черникой.

Водопад Девичьи косы

Помимо природной красоты он знаменит тем, что в нем купался В. Высоцкий во время съемок фильма «Вертикаль».

Здесь голубым сияньем льдов весь склон облит,
И тайну чьих-нибудь снегов гранит хранит.
И я гляжу в свою мечту — поверх голов.
И свято верю в чистоту снегов и слов.

Национальный парк «Приэльбрусье»

Источник

Я сердце оставил в синих горах…

Потом придет зима в созвездии удачи,
И легкая лыжня поманит от дверей.
И, может быть, тогда удастся нам иначе,
Иначе, чем теперь, прожить остаток дней.
Ю. Визбор

Снег. Метафора пространства, не тронутого движением, сознания, не размененного на мысли, чувства, не нуждающегося в выражении. Снег заносит города и тает от дыхания. Он, мягкий, пушистый – почти всегда идет в финале сказок, добрых и печальных.

Снег – это вообще финал. Шелест падающих в тишине снежинок, беззвучный до крика, как шепот молитвы. Образ вечности и критерий времени, лучший фон для встреч и расставаний.

Его не стало 19 лет назад, в сентябре 1984 года.

Лыжи у печки стоят
Гаснет закат за горой…

Простейшие гитарные аккорды ля минор, ми минор, до мажор, соль мажор. И этого вполне достаточно.

Свою первую песню он написал в 1952 году. Называлась песня «Мадагаскар», а музыка была взята из спектакля кукольного театра С.Образцова «Под шорох твоих ресниц».

Чутко горы спят,
Южный Крест залез на небо,
Спустились вниз в долины облака,
Осторожней, друг,
Ведь никто из нас здесь не был,
В таинственной стране Мадагаскар.

Горы, лыжи, туристская тематика, стали определяющими темами песенного сочинительства Визбора на многие годы.

В двадцать лет Юрий Визбор осознал, что искоренить плохие песни можно только хорошими. К двадцати пяти годам он чётко понял, как это надо делать. «Нытье – вещь поверхностная, это проще всего: у кого нет неприятностей? Нужно выявлять более сложное, более глубокое. Нужно заразить людей светлым, хорошим. Вот, элементарно говоря, моё кредо» – говорил он.

Песни Визбора узнаваемы по отсвету в них доброты и смеха. «В своих песнях Визбор был поэтом товарищества, поэтом человеческого контакта. Герой Визбора всегда в связке; Визбор — это тепло дружеских рук, улыбка солидарности, радость встречи. Герои песен Визбора защищают, утешают, ободряют, вселяют надежду. Идея добра — основная идея его творчества.»

Струна, и кисть, и вечное перо —
Нам вечные на этом свете братья!
Из всех ремесел воспоем добро,
Из всех объятий — детские объятья.

Его символы: тропа, уходящая в туман или по круче взбирающаяся к солнцу, предательский скат ледника над пропастью, вьюжная ночная дорога на перевале, где «бульдозеру нужно мужское плечо». Его язык — скупые жесты, немногословность, как бы прячущая свою силу. Все почти обыкновенно: качнувшийся вагон, намокшая палатка…

То взлет, то посадка,
То снег, то дожди,
Сырая палатка,
И почты не жди.
Идет молчаливо
В распадок рассвет.
Уходишь — счастливо!
Приходишь — привет!

Поэт и менестрель поколения, так и не убившего в себе юношеской мечтательности.

Когда уходим мы к неведомым высотам,
За нами в небе след искрящийся лежит…

Он успел многое. Кроме почти трехсот песен, он написал несколько сценариев, издал книжку рассказов, сыграл несколько ролей в кино.

«Я рыбачил, стоял с перфоратором смену, менял штуцера на нефтедобыче, подучивался навигаторскому делу, водил самолет, участвовал во взрывных работах, снимал на зимовках показания с приборов, был киноактером, фотографии выставлял в Доме журналиста, прыгал с парашютом, стоял на границе в наряде, служил радистом и заработал первый класс, ремонтировал моторы, водил яхту, выступал с концертами, чинил радиоаппаратуру, тренировал горнолыжников, был учителем в школе, работал на лесоповале, водил в горах и на севере альпинистские и туристские группы, строил дома, занимался подводным плаванием. Я еще журналист. Все это я делал во имя своей основной и единственной профессии. Во имя и для нее. И еще я сочинял песни, рассказы, пьесы, стихи», – напишет в своей автобиографии Юрий Визбор.

Нас идет восемнадцать здоровых мужчин,
Забинтованных снегом, потертых судьбой,
Восемнадцать разлук, восемнадцать кручин,
Восемнадцать надежд на рассвет голубой.

Природа щедро одарила его. Он снял 40 документальных фильмов, и среди них – фильмы, удостоенные высоких наград на международных фестивалях. В этих фильмах Визбор был либо сценаристом, либо режиссером, либо автором текста, а порой и всем вместе. По сценариям Визбора снято несколько художественных фильмов («Год дракона», «Капитан Фракасс», «Завтрак с видом на Эльбрус»), в театрах шли его пьесы («В списках не значился», «Автоград ХХI»). Визбор-киноактер снялся в 17 фильмах: «Июльский дождь», «Возмездие», «Красная палатка», «Рудольфио» и др. Может быть, от этого рвавшегося, вечно менявшегося напряжения он и сгорел так быстро — в пятьдесят лет.

Первое очарование горами, ещё в начале 50-х: «Теберда, Теберда, голубая вода», «В облаках стоят вершины», «Синей дымкою горы подернулись». Горы, как одухотворенные существа, без идеалистической мистики, – таково его поэтическое видение.

«Что манит в горы? Наверное, прежде всего сами горы, прекрасные, неповторимые, разные. Каждый горный район – поток открытий… Горами можно любоваться бесконечно, смотреть на них как на огонь или бегущую воду» – говорил Визбор. Но если бы он остановился только на этом, то остался бы просто пейзажистом, эстетом.

«Лыжи у печки стоят, гаснет закат за горой». О чем эта песня? Разве о лыжах, о закате? Горнолыжные песни Визбора не про лыжи вовсе. Они – про особенное чувство жизни, гораздо более острое, чем на безлыжье. Про ту остроту ощущения бытия, ради которого люди покоряют горы, пересекают континенты и океаны, поднимаются в небо. Полнота жизни – счастье людей, балансирующих на ее гранях. И всевозможные средства этого экзистенциального балансира – те же горные лыжи – всего лишь метафора полноты бытия. А где метафоры – там поэзия и философия.

Гора, по Визбору, – объект творчества, а ее покоритель «возделывает сам себя, засевает поле своей судьбы мужеством, взращивает мощные и прекрасные всходы».

Отыщешь ты в горах
Победу над собой.

Самоутверждение, проверка самого себя, чтобы не забыть своего предназначения. И чем сложнее, тем дороже победа:

И потому, что путь туда опасней,
На эту гору выйти нам пора.

Для героя Визбора горы – убежище, пристанище, врачеватель, не попытка убежать от действительности, а возможность передышки:

Горы, мудры и туманны,
Встанут выше облаков,
И залижут наши раны
Языками ледников.

. Мы с тобой уедем в горы
К перевалам голубым
И к вершинам тем, с которых
Все несчастья – просто дым.

Визбор-альпинист и тренер по горнолыжному спорту, Визбор-журналист, Визбор-кинорежиссер побывал во многих горных районах бывшего СССР: на Кавказе, Памире, Тянь-Шане, в Хибинах, в Польских Татрах.

И отовсюду он вел свои репортажи. Историки радио вспоминают как в 1964 году, делая репортаж об открытии в Домбае новой горнолыжной трассы, Визбор надел репортерский магнитофон через плечо, встал на лыжи и проехал с включенным микрофоном от вершины горы до ее подножия. Все звуки и переживания во время спуска составили основу репортажа.

В 1967 году Визбор готовился подняться на пик Ленина, но на подходах сложилась аварийная обстановка и ему пришлось доставлять вниз пострадавшего. В 1977 году на Юго-Западном Памире он вместе со своими неизменными товарищами поднялся на одну из безымянных вершин высотой 5800 метров, названную ими по праву первовосходителей пиком Василия Шукшина. 3 июля в своём дневнике он записал: «Счастливейший день! Прошли в лоб кулуар и вышли на гребень. Огромные снежные поля. Вершина. Весь Памир!» А 5 июля появилась песня:

Ищите, ищите мой голос в эфире,
Немного охрипший, на то есть причины, –
Ведь наши палатки стоят на Памире,
А мы чуть повыше, чем эти вершины.

Горы давали Визбору толчок к творчеству. Большинство его песен, и не только связанных с горами, было написано в горах: и «Ходики», и «Сезон удачи», и «Сорокалетье», и «Речной трамвай», и «Многоголосье». Любовь Визбора к горам была взаимной. Он любил их, они любили его.

Нет, наверное, ни одного горнолыжника, альпиниста, скалолаза, не слышавшего песен Визбора. В любом альплагере он был желанным гостем. Он провожал и встречал советскую команду, совершившую восхождение на Эверест. Его песни звучали в их базовом лагере среди валунов ледника Кхумбу. «В голове крутятся одни и те же строчки:

Ну, как же тебе рассказать, что такое гора?
Гора – это небо, покрытое камнем и снегом», –
вспоминал Казбек Валиев своё ночное восхождение на Эверест. Песня Визбора оказалась не только неотъемлемой частью быта альпинистов в базовом лагере, но и составной частью победы над вершиной.

Прославим тех, кто был на Эвересте,
Кто третий полюс мира покорил,
Кто, кроме личной альпинистской чести,
Честь Родины своей не уронил!

Во время своей последней, как оказалось, поездки в Цей, он катался на горных лыжах, уже слегка недомогая. Здесь родилась его последняя песня:

Этот в белых снегах
Горнолыжный лицей —
Панацея от наших несчастий.
Мы не верим словам,
Но в альплагере «Цей»
Все мы счастливы были отчасти.

Он шел по жизни со своей гитарой счастливо и ярко; его ликующие искрящиеся песни звенели и над ледниками Кавказа, и над плато Расвумчорр, и над загадочной страной, которую он называл Хала–Бала.

«В нем было что–то от бродяги, от счастливого гуляки — в Визборе–репортере, Визборе–журналисте, Визборе–заводиле, но все это запойное кружение, вся эта «хала–бала» вдруг прерывалась в его стихе внезапной тревогой: «И лишь меня все ждут в порту, где замолчат турбины ТУ…». И вот все было кончено. Турбины замолчали. Таким он и остался в истории современной лирики — «рыжий Визбор» со смеющейся гитарой, веселый, живой, прячущий грусть под скупой мужской повадкой.»

Поэт, актер, автор книг, пьес, киносценариев уйдет от нас в 84-м. В его честь на Памиро-Алае, Тянь-Шане, Кавказе назовут несколько горных хребтов и перевалов. Его песни каждый год будут звучать на Грушинском фестивале под Самарой.

Что ж ты нигде не живёшь?
Мы-то пока поживаем,
Мало чего успеваем,
Но презираем за ложь,
Но бережем за тепло,
Старые добрые песни,
Ну, постарайся воскресни,
Время чудес не прошло…

Источник

немного о Юрии Визборе 21

Во второй половине 1960-х Визбор ездил в горы обычно с альпинистами «Спартака»: именно в этом обществе занимались и Аркадий Мартыновский, и Владимир Кавуненко.
Полученный в годы оттепели глоток свободы требовал продолжения, а жизнь «внизу», всё более инерционная, такой возможности не давала. Продолжая и в горах готовить репортажи для «Кругозора», Визбор выбирал именно таких героев и такие ситуации. Его привлекал человек, противостоящий грозной и гибельной стихии и одолевающий её силой своего духа.

В восьмом номере «Кругозора» за 1966 год был опубликован звуковой репортаж Визбора об альпинистах, попавших в землетрясение на восточном Домбае. История эта произошла в 1963 году: на сложном маршруте /по профессиональной классификации — степень сложности «5Б»/ находились три группы, которые возглавляли Юрий Коротков, Владимир Безлюдный и уже знакомый нам Владимир Кавуненко.

Сначала была просто непогода, дождь с грозой. Потом восходители вдруг услышали непонятный грозный гул и ощутили мощный толчок. Ребят подбросило, и им показалось, что под ними рушатся горы…

В особо тяжёлой ситуации оказалась группа Юрия Короткова: сам он получил восемь переломов, у Бориса Романова оказались сломаны четыре ребра, Юрий Кулинич сразу погиб, а Владимира Ворожищева, как рассказывал он сам на звуковой дорожке «Кругозора», «спасла каска» — спасла тем, что «разлетелась вдребезги», зато при этом осталась цела голова.

Ребята группы Короткова были отрезаны от мира. В лагере их считали погибшими. На третий день, когда непогода закончилась, и лужи с дождевой водой высохли, изломанных альпинистов начала мучить жажда. Казалось, положение безнадёжное, впереди гибель. Но есть неписаный закон гор: попавших в беду товарищей надо спасать. Группы Владимира Безлюдного и Владимира Кавуненко, пострадавшие не так сильно, добрались до Короткова, Романова и Ворожищева и спустили их вниз.
Легко сказать — спустили. Каково было спускать по камням того же Юру Короткова, которому малейшее движение причиняло невыносимую боль. Он мужественно терпел и молчал; друзья рассказывали репортёру, что Юра не издал ни единого стона. А чтобы напоить ребят, спасатели набрали два рюкзака снега.

Со своими друзьями Аркадием и Владимиром Визбор бывал не только на Кавказе, но и на Памире. Именно туда он отправился в 1966 году в экспедицию, которую Аркадий Мартыновский называет «первой серьёзной альпинистской экспедицией Визбора».

Группы восходителей «Спартака» собрались штурмовать пик Коммунизма высотой семь с половиной тысяч метров — самую высокую точку на территории бывшего Советского Союза /в настоящее время эта вершина находится на территории суверенного государства Таджикистан и переименована в пик Исмаила Самани/.

На пик Коммунизма Визбор, конечно, не ходил. Он трезво оценивал свои возможности и прекрасно понимал, что его миссия в горах — иная: участвуя посильно в альпинистских делах и проникаясь атмосферой этой профессии, воспеть её и сами горы. Но он отправился с ребятами на тренировочное восхождение на пик Космонавтов, высота которого тоже более чем приличная — около шести тысяч метров. До вершины не дошёл метров четыреста: началась горная болезнь /кислородное голодание/, пришлось отстать от группы и расположиться на маленькой площадке на весь день, до возвращения друзей — Юры Пискулова и Саши Воронова. С Визбором остался друг Аркадий, потому что одному в горах нельзя, и весь этот день они провели в замечательных задушевных разговорах обо всём на свете, скрасивших досаду от того, что не удалось дойти до цели. Правда, и Пискулову с Вороновым взять пик Космонавтов не случилось…

Памятной была и экспедиция следующего, 1967 года. Федерация альпинизма СССР устроила на Памире грандиозную альпиниаду, кульминацией которой должно было стать массовое восхождение на пик Ленина — «семитысячник» /сейчас — пик имени Абу Али ибн Сины/ и водружение на него титановой пирамиды с бюстом Ленина.
Собралось всё альпинистское начальство и, естественно, лучшие горновосходители страны, в том числе многие старые знакомые Визбора — например, Владимир Безлюдный, герой его репортажа о землетрясении в Домбае, Владимир Кавуненко, Вячеслав Мельников, Кирилл Кузьмин — не только альпинист, но и гидростроитель, специально прилетевший из Египта, где он «в рамках братской помощи СССР развивающимся странам» участвовал в строительстве Асуанской ГЭС. Был даже легендарный Михаил Хергиани.

На альпиниаду были приглашены и тоже участвовали в восхождении на пик Ленина ещё и итальянские, австрийские альпинисты, и спортсмены из Польши, Болгарии и других стран так называемого «социалистического лагеря». Это мероприятие носило идеологический характер и должно было в действии продемонстрировать «дружбу народов», о которой постоянно твердила советская пропаганда. На альпиниаде было много журналистов, и среди них, конечно, Визбор, командированный еженедельником «РТ-программы» — программы радио и телевидения, публикации которых сопровождались журналистскими материалами.
Вот во время этой альпиниады и родилась посвящённая Владимиру Кавуненко «Песня альпинистов»: Вот это для мужчин — рюкзак и ледоруб…
Визбор, как обычно, был в центре внимания. Его гитара и неиссякаемые байки ежевечерне привлекали альпинистский и журналистский народ к костру или в большую армейскую палатку, служившую своеобразным клубом.

Поскольку ниже я хочу рассказать о выдающемся альпинисте Михаиле Хергиани, который погибнет спустя два года во время рекордного восхождения на пик Суальто в Италии, в Доломитовых Альпах, а Юрий Визбор после гибели Хергиани будет посвящать его памяти исполнение написанной им раньше, ещё в 1965 году, песни «Поминки», то приведу здесь и текст песни «Поминки», которой Юрий проводил своего друга альпиниста Андрея Сардановского – поэта и радиожурналиста.

— Ну вот и поминки за нашим столом.
— Ты знаешь, приятель, давай о другом.
— Давай, если хочешь. Красивый закат.
— Закат то, что надо, красивый закат.
— А как на работе?
— Нормально пока.
— А правда, как горы, стоят облака?
— Действительно, горы. Как сказочный сон.
— А сколько он падал?
— Там метров шестьсот.
— А что ты глядишь там?
— Картинки гляжу.
— А что ты там шепчешь?
— Я песню твержу.
— Ту самую песню?
— Какую ж ещё… Ту самую песню, про слёзы со щек.
— Так как же нам жить? Проклинать ли Кавказ? И верить ли в счастье?
— Ты знаешь — я пас.
Лишь сердце прижало кинжалом к скале…
— Так выпьем, пожалуй…
— Пожалуй, налей…

Андрей Сардановский умер от тяжёлой болезни.

Но именно 600 метров и пролетел сорвавшийся в пропасть Хергиани во время своего последнего восхождения…

Сын одного из первых альпинистов Сванетии Виссариона Хергиани так рассказывал о своём имени: «У меня … три имени. Настоящее моё имя Чхумлиан. Так назвали меня при крещении в честь одного нашего далекого предка. Второе моё имя — Минан, так называют меня дома отец, братья, сестры, самые близкие родственники. И третье моё имя русское — Михаил. Мишей, Михаилом окрестили меня впервые в школе инструкторов альпинизма, не могли выговорить — Чхумлиан. А теперь у меня и в паспорте написано: «Михаил Хергиани».

Михаил Хергиани семь раз становился чемпионом СССР по скалолазанию. Он умел с невероятной быстротой проходить сложные скальные маршруты.

С 1956 года Михаил работал начальником отряда спасателей альплагеря «Спартак» в ущелии Шхельда.

Летом 1969 года группа советских альпинистов отправилась в Итальянские Альпы для совершения ряда эффектных восхождений, планируя завершить их подъемом на гору Су-Альто в горном массиве Чиветта.

На последний маршрут вместе с Михаилом Хергиани отправился московский хирург Вячеслав Онищенко*. Вячеслав остался жив. Чаще всего в такой ситуации погибают оба альпиниста.

Юрий Визбор, когда узнал о гибели Михаила, выдохнул:

Его девиз — назад ни шагу!
Стена высокая крута.
Его профессия — отвага.
Его призванье — высота.

Прожить бы так, не знав сомненья,
Высокой песней среди дня.
Он ставил горы на колени,
Пред ними голову склоня.

А дальше — будто бы в тумане
Весь без него двадцатый век.
Ах, Миша, Миша Хергиани!
Неповторимый человек.

*Про последний маршрут Михаила Виссарионовича Хергиани и про него самого, а также про Вячеслава Петровича Онищенко я постараюсь рассказать отдельно.

Источник

«КТО ХОТЬ РАЗ УВИДЕЛ ГОРЫ…»

«КТО ХОТЬ РАЗ УВИДЕЛ ГОРЫ…»

Пристрастившись к альпинизму ещё в студенческие годы, Визбор всегда оставался верен этой любви. Он ездил в горы — на Кавказ и на Памир — каждый год, иной раз ухитряясь за сезон побывать и там, и там. Появлялся в Карпатах, в знакомых нам уже Хибинах. Но горы начинались для Визбора ещё в Москве. И в Подмосковье.

К югу от центра столицы, если ехать с Курского вокзала в сторону Серпухова, находится старинная, построенная при Екатерине II, усадьба Царицыно — теперь отреставрированная, превращённая в музей с прекрасным дворцом в модном на исходе XVIII века псевдоготическом стиле и большим парком, а в 60-е годы XX века полузаброшенная и пустовавшая. Её облюбовали для своих тренировок альпинисты московского общества «Спартак», с которыми Визбор сдружился во время поездок в горы и с которыми тоже стал тренироваться. Альпинисты вообще часто используют для тренировок старые постройки, а царицынский дворец, с его башнями и выступами подходил для этого идеально. Тренировки начинались весной, перед летним отъездом в горы. Визбор, если не был в очередной командировке, старался их не пропускать, но не столько лазил по стенам дворца, сколько играл в футбол. Играл в нападении, с азартом, играл даже тогда, когда травмировал колено — только надевал наколенник. Всерьёз переживал за исход игры. Бывало и так, что возникали моменты почти конфликтные. Но каким бы ни был счёт — побеждала, как говорится, дружба, и после игры футбольная компания отправлялась в Сандуновские бани, в отделение повышенного разряда. Это удовольствие Визбор тоже старался не пропускать. Сандуны были идеальным местом и для юмора, для анекдотов и баек, и для серьёзных разговоров: здесь обсуждались планы на очередной горный сезон, да и на более отдалённое будущее.

Другим местом, где можно было «репетировать горы», была подмосковная станция Турист возле деревни Шуколово, что по Дмитровскому шоссе. Туда нужно было добираться уже с Савёловского вокзала. Глубокий парамоновский овраг позволял кататься на горных лыжах. Зимние выходные — святое дело, «катание в Туристе». Дмитровская электричка полна лыжников. В третьем вагоне — Визбор. С гитарой и с песнями, которые он всю недолгую дорогу поёт. Всем хотелось попасть в этот вагон, но он ведь не резиновый. А напротив, элитный — несмотря на то что в зимних подмосковных электричках третий вагон почему-то обычно не отапливался. Может, потому Визбор его и выбирал — чтобы было поменьше чужих?

В «Туристе» песни не только исполнялись, но и сочинялись. В 1961-м поэт написал там «Зимнюю песню», которую иногда вспоминают как классический пример его «лунной» метафорики, а исследовательница авторской песни Л. А. Левина называет «совершеннейшей сказкой»:

Синий вечер два окна стерегут,

В чёрной просеке две сказки живут,

И нанизано рожденье луны

На хрустальное копьё тишины.

Луну он действительно вспоминает в своих песнях постоянно, питая к этому образу какое-то особое поэтическое чувство. Пожалуй, после Жуковского в русской поэзии и не было такого «лунного» поэта, как Юрий Визбор. Но только его лирический герой видит луну не условно-поэтическим взором, как это бывает у Василия Андреевича; нет, он видит её обычно из палатки или с ночной трассы: «Будет всё, как ты хотела, / Будет долгий звон хрустальный, / Если стукнуть лыжной палкой / Ровно в полночь по луне» («Подмосковная зима»). Или: «Зажги свой костёр у подножья сосны. / Здесь горы о мужестве помнят, / Здесь в варежке держит фонарик луны / Глухая полярная полночь» («Хибины»). А ещё Визбор, как видно нам уже сейчас, — один из самых «пейзажных» русских лириков XX века; его поэтическая мысль — какой бы душевной ноты она ни касалась — очень часто выражает себя именно через пейзаж.

И сам посёлок Турист не мог не стать темой песни. Спустя годы, уже в середине 1970-х, Визбор такую песню напишет: «А ветер летит поперёк небосвода и ветви ломает, / И звёзды, представьте, сквозь тучи мигают / Над белой зимою посёлка Турист, над снегами / Нашей прекрасной любви» («Посёлок Турист»). К моменту сочинения этой песни Юрий Иосифович будет «туристом Туриста» уже полтора десятилетия. В ту же пору воспоёт он и соседнюю деревню Новлянки, в которой снимал вместе с друзьями избу и которая превратилась у него в некий поэтический оазис нормальных человеческих отношений («Там подлости никакой, / Там жисть — картофь да поленья, / А если уж бьют — то рукой, / А вовсе не заявленьем») — не то что в столице, в которую из этих мест не хочется и возвращаться:

За что же меня в Москву,

В ущелья её, в гулянки?

Деревня моя — Новлянки.

Визбор удивится, узнав как-то на концерте от одного из слушателей, что деревня с таким замечательным названием («Да слово само — Новлянки») есть ещё и во Владимирской области. Он-то знал только одни Новлянки — те, где было почти так же здорово, как в горах.

Ещё в самом начале своей журналистской биографии, в 1959 году, в альпинистском лагере Туюк-су, временно переименованном в Кок-Бас-Тау в память о другом, недавно закрытом, — так вот, в этом лагере под (лучше сказать: над!) Алма-Атой (ныне — Алматы), тогдашней столицей советской республики Казахстан, Юрий познакомился с Аркадием Мартыновским. Аркадий, прозванный в горах Арканом (так эта кличка и перейдёт потом в визборовские шутливые дружеские посвящения), — второкурсник Одесского инженерно-строительного института, по возрасту моложе Визбора на пять лет. Приехал в горы в составе целой одесской бригады (украинские фамилии прочих участников её явно контрастировали с фамилией Мартыновский: Кот, Смех и Рыбак!) во главе со своим наставником, Александром Владимировичем Блещуновым — уникальным человеком, родоначальником одесского альпинизма, инженером и строителем, коллекционером, создателем музея частных коллекций в Одессе и его директором до последних дней своей жизни, завершившейся в один год с «жизнью» Советского Союза. Аркадия же впереди ждала судьба крупного деятеля ракетно-космической отрасли, нуждавшейся не только в пилотах, но и в строителях. Он станет ещё при жизни своего друга Визбора заместителем генерального директора по строительству и реконструкции Научно-производственного объединения «Энергия» им. С. П. Королёва, расположенного в подмосковном Калининграде (в постсоветское время — Королёв; имя конструктора первых советских космических кораблей носит теперь не только предприятие, но и весь город).

А пока это юный и симпатичный, не без честолюбия, одессит, для которого «полный, лысоватый парень», каковым ему показался впервые увиденный им здесь Визбор, — конечно, не авторитет. Мол, играть на гитаре и петь мы в Одессе и сами умеем: «Одесса — это мама номер первый». Послушав, но не особенно вслушиваясь в пение Визбора, Аркадий произнёс фразу, о которой потом много лет вспоминал и которую воспроизводил как анекдот: мол, не умеешь играть — не берись. Дай покажу, как надо. Визбор, удивительное дело, не возражал, гитару дал, и Аркадий «с дикими воплями» пропел какие-то уличные одесские песенки, которые уже в те годы мудрый Визбор вместе со всей компанией терпеливо послушал, потом опять взял гитару и как ни в чём не бывало продолжал петь. И правильно сделал, потому что теперь внимательно слушать стал уже Аркадий. Слушать и понимать, что песни действительно стоящие и уж тем, что он самонадеянно прокричал под всё стерпевшую визборовскую гитару, точно не чета.

Так началась дружба Визбора с человеком, который займёт в его жизни одно из самых главных мест и будет постоянным спутником поэта в его дальних походах и в московской жизни. Хотя в ту, самую первую, встречу предсказать это было бы сложно. Но вот второй эпизод сблизил их заметно больше. Аркадий собрался идти в Алма-Ату за хлебом для всей группы (ребята приехали без путёвок, своим ходом, и потому питание им не полагалось, надо было кормиться самим). Легко сказать: идти за хлебом. Это не в магазин на соседней улице сходить. Надо было спускаться часа три почти бегом — ибо с горы, а потом с тяжёлым мешком (25 буханок!) обратно в эту самую гору подниматься. В общем, поход занимал весь день.

Визбор вызвался быть напарником, хотя Аркадий его предупредил, что дело это нелёгкое. Но Юра выдержал. Вот здесь-то они и разговорились и уже в самом деле друг другу понравились. И причиной были пока не песни, а человеческие качества. Как потом напишет в своих ценнейших воспоминаниях о друге Аркадий Леонидович, Визбор ему «запал в душу», ибо многое у них «как-то совпало по отношению к жизни, по духовным критериям, по манере общения. Как-то вместе всё срослось, связалось».

В эту же пору, в конце 1950-х годов, Визбора видели и в Домбае, в горном лагере «Красная звезда», в знакомых ему ещё по студенчеству краях, воспетых юным поэтом в песне «Теберда». Там с ним впервые встретился и подружился Владимир Кавуненко, начинающий горновосходитель, будущий ас, мастер спорта международного класса, почётный спасатель и заслуженный тренер Российской Федерации. Журналисты со временем назовут его «легендой российского альпинизма». Вскоре, в 1961-м, познакомился с Визбором на Домбае и Борис Левин, мастер спорта, будущий крупный учёный-геолог, членкор Российской академии наук, а в ту пору, как и Мартыновский, одессит. Левин, кстати, и сам сочинял песни. Строка одной из них — «С добрым утром, горы снежные» — даст название фильму, снятому вскоре в Алибеке как дипломная работа студентом ВГИКа (Института кинематографии) Марком Трахтманом. Визбор был соавтором сценария этого фильма и пел с экрана одну из любимых «своих чужих» песен — «Снег» Городницкого; когда он вернулся из Домбая в Москву, то участвовал в творческом доведении этой ленты «до кондиции», в озвучании её.

Так вот, Борис Левин вспоминает, что «белокурый обаятельный парень с мощными плечами и солнечной улыбкой» приехал в марте (март был излюбленным месяцем для любителей горных лыж) в альплагерь «Алибек» на 20 дней по профсоюзной путёвке, стоившей 27 рублей. Советская «распределительная» система, сковывавшая экономику, не позволявшая ей развиваться и в конце концов приведшая на рубеже 1980–1990-х к её полному краху, в то же время оставляла замечательные лазейки для отдыха, к которым надо было суметь только подобраться. 27 рублей — это всего-навсего четверть месячного оклада советского учителя или инженера. И столько удовольствия и впечатлений за целые три недели!

По этой дешёвой (можно сказать, даже выгодной) путёвке Визбор приехал в «Алибек» вместе с друзьями — геологом Сергеем Лабунцом, коллегой по радио Людмилой Москвиной и Валентиной Минаевой. Минаева была широко известна в узких альпинистских и горнолыжных кругах под прозвищем «Валяба». Ей Юрий посвятил в 1959 году шуточную песенку с припевом: «Валяба, Валяба, не уезжай в Китай. / Валяба, Валяба, ты сердце мне отдай…», где упомянут и Лабунец вкупе с другим общим приятелем: «…И будем пить коньяк со Шляпцевым, / А также с Лабунцом». Визбор держался в этой компании как старший и имел на то право, потому что «горный» опыт у него уже был, но теперь ребята, и Визбор в том числе, хотели научиться кататься на горных лыжах профессионально.

Инструкторы посовещались, кому именно заниматься с московской группой, и выбор пал на Бориса Левина. Опытные мастера не очень-то хотели иметь дело с Визбором как человеком уже известным и, как они успели заметить, независимым. Вот и поручили Визбора и его команду молодому инструктору: мол, пусть заодно и сам учится работать со сложным контингентом. Всё сложилось и получилось как нужно, и благодарный Визбор, даря спустя несколько лет Левину свою книгу «Ноль эмоций», неспроста напишет на ней: «…от ученика Алибекского». А спустя ещё много лет Левин, публикуя свои воспоминания о Визборе с выразительным названием «Лучший горнолыжник среди бардов», будет называть тот март временем «накопления и созревания настоящего Визбора». Но Визбор «накапливался и созревал» к тому времени уже лет десять, если вспомнить институтские походы, службу в армии, журналистские вояжи в самые экстремальные места…

Март 1961-го навсегда отпечатался в одной из самых знаменитых песен Визбора — его, можно сказать, поэтической визитной карточке. Это песня «Домбайский вальс»:

Лыжи у печки стоят,

Гаснет закат за горой.

Месяц кончается март,

Скоро нам ехать домой.

Здравствуйте, хмурые дни,

Горное солнце, прощай!

Мы навсегда сохраним

В сердце своём этот край.

Нас провожает с тобой

Гордый красавец Эрцог,

Нас ожидает с тобой

Марево дальних дорог.

Вот и окончился круг —

Помни, надейся, скучай!

Снежные флаги разлук

Вывесил старый Домбай…

Песня поначалу кажется непритязательной: ну что, мол, поэтического в этой строчке: «Лыжи у печки стоят…» Но, слушая песню дальше, проникаешься щемящей атмосферой прощания, навеянной образами «оживших» гор. И понимаешь Марию Григорьевну, маму Визбора, особенно любившую в творчестве сына (кроме, конечно, шутливой и тоже горной «Мама, я хочу домой») именно «Домбайский вальс». Оригинальность лирической ситуации в том, что не мы прощаемся с горами, а горы — с нами. Эрцог — одна из вершин Западного Кавказа, восхождение на которую начинается с Домбайской долины. И раз уж этот красавец провожает нас, то, значит, есть о чём жалеть. И старый Домбай с сочувствием отпускает вынужденных возвращаться домой ребят. Конечно, горы задают такую планку, что после них жизнь внизу («Снизу кричат поезда…») воспринимается как «хмурые дни», и дело здесь, конечно, не в погоде…

Семью годами раньше Визбор написал стихи «Карельского вальса» (музыка принадлежала, напомним, Светлане Богдасаровой). И вот теперь — ещё один вальс, на сей раз полностью авторский. Вальс на фоне северной природы уже был неожиданным, но вальс на фоне Домбая и альплагеря необычен вдвойне. Казалось бы, такая обстановка совсем не ассоциируется с классическим бальным танцем, но на то и самобытный поэт, чтобы сопрягать, как говорил великий Ломоносов, «далековатые идеи». Евгений Евтушенко был не вполне оригинален, когда в 1963 году в своём «Вальсе о вальсе», усиленно педалируя демократичность этого танца, написал: «Он с нами, вальс, в ковбойке, а не во фраке». Вальс «в ковбойке» — это, по сути, открытие Визбора, хотя самого слова «ковбойка» в его песне нет. Но у Визбора этот лирический парадокс звучит ненавязчиво, и уж во всяком случае без нарочитого противопоставления ковбойки фраку.

Спустя год, в конце зимы 1962 года, Визбор вновь приехал в Домбай и вновь не оставил его без песен. Во-первых, он написал (вновь на мелодию Светланы — из её песни «Я нисколько не печалюсь») песню «Зимний лагерь „Алибек“», своеобразный гимн замечательному поэтическому месту: «Не бубни ты эту фразу: / „Будь счастливым целый век“. / Нагадай мне лучше сразу / Зимний лагерь „Алибек“, / Зимний лагерь, за которым / Синих гор не сосчитать. / Кто хоть раз увидел горы — / Тот вернётся к ним опять». А во-вторых, воспел особое место, для альпинистов важнейшее и чрезвычайно ими ценимое, — «хижину». «Хижина» (так называется и посвящённая ей песня) — небольшая горная база, находящаяся выше лагеря и служащая для отдыха восходителей и горнолыжников. Это было двухэтажное здание с красивой остроугольной крышей, рассчитанной примерно на 70 человек. В общем — своеобразный «второй ярус» лагеря:

Лучами солнечными выжжены,

Красивые и беззаботные,

Мы жили десять дней на хижине

Под Алибекским ледником —

Там горы солнцем не обижены,

А по февральским вечерам

Горят окошки нашей хижины,

Мешая спать большим горам.

«Красивые и беззаботные…» Да, такими и были обитатели этого необычного жилища. Они катались на горных лыжах, готовили пищу (порой, если вдруг выходил из строя движок, делали это без света, так что «окошки горели» не всегда), сушили на печке промокшую от снега одежду, пели «по февральским вечерам» песни под визборовскую или чью-нибудь ещё гитару, влюблялись в девушек, казавшихся на этой высоте ещё прекраснее, чем они были на самом деле… Скажем, Ася Фесенко или Тамара Маслёнкова. С Тамарой дела были, похоже, сложные, но так в итоге ни к чему и не приведшие…

Однажды с Визбором вместе «на хижине» появился и другой известный бард — Евгений Клячкин, человек, от гор, если судить по его сугубо «городским» песням, далёкий, но под впечатлением восторженных рассказов друзей решивший своими глазами посмотреть на красоты Домбая и глотнуть горного воздуха. Трудно сказать, насколько оправдались его ожидания, но завсегдатаем тех мест он, в отличие от своего друга-ровесника, не стал. Сам же Визбор действительно полюбил бывать «на хижине» и раскрывался здесь иной раз с неожиданной стороны. Как-то вместе с Борисом Левиным они должны были донести туда из лагеря сырое мясо разделанной алибекским поваром туши. По дороге присели отдохнуть, и за разговором Визбор вдруг предложил… поесть сырого мяса. Предложил — и стал аппетитно есть, уверяя, что всегда это любил. Попробовал по его примеру и Борис, но быстро понял, что есть такое «блюдо» можно только с очень-очень большой голодухи и уж точно — без удовольствия… (Так же Визбор однажды удивит, но уже на Памире, Володю Кавуненко и Толю Овчинникова, когда станет ловить в ручье форель руками. И ведь поймает!)

Но дослушаем песню, мелодию которой сочинил, кстати, всё тот же Левин:

…Пускай в долинах будет хуже нам,

Но не привыкли мы сутулиться.

Всегда верны мы нашим хижинам

И не завидуем дворцам…

Присущее поэту обострённое чувство слова позволило ему очень метко обыграть название горного убежища. «Мир хижинам, война дворцам» — этот радикальный лозунг времён Великой французской революции часто повторяли большевики, и вообще в советское время он то и дело появлялся в прессе и в литературе. Его смысл в том, что мир богатых должен рухнуть, а те, кто сейчас бедны, будут процветать и благоденствовать; правда останется за простым людом. Но от строк Визбора тянется нить и к русской литературной традиции, к стихам поэтов пушкинской эпохи, например — Константина Батюшкова, противопоставлявшего как раз хижины и дворцы, но уже не в политическом, а в поэтически-бытовом отношении: «В сей хижине убогой / Стоит перед окном / Стол ветхий и треногий / С изорванным сукном… / Всё утвари простые, Всё рухлая скудель! / Скудель. Но мне дороже, / Чем бархатное ложе / И вазы богачей. » («Мои пенаты»). Понятно, что хижина у Батюшкова — не совсем хижина, что это условный поэтический образ, подразумевающий вольную, в сравнении с принуждённой атмосферой городской роскоши, жизнь в усадьбе, на лоне природы. Но ведь и Визбор, и его ровесники, спустя полтора столетия после появления батюшковских стихов, ощущали в горах нечто похожее — только что роскоши у них не было и в городах. А если уж шуколовский овраг и Новлянки по соседству со столицей давали ощущение «негородской» внутренней свободы («За что же меня в Москву…»), то что говорить о настоящих горах…

«В альпинизме Визбор звёзд с неба не хватал, сложных маршрутов не проходил», — вспоминает знавший Юрия по Алибеку и уже известный нам Александр Кузнецов. Наверное, и невозможно требовать от журналиста и поэта альпинистских рекордов; ему достаточно того, что он творчески проникается духом гор и способен выразить его в песнях и репортажах, познакомить тысячи далёких от этих вершин людей с настоящими скалолазами и горнолыжниками. Кстати, тот же Кузнецов замечает, что на горных лыжах Визбор катался «неплохо» и даже более того: «Красиво кататься тоже немалое искусство, и вот Юра это умел». Стало быть, и здесь он оставался художником, творцом красоты. Можно представить, какое поэтическое удовольствие доставляло ему это занятие… От самого же Визбора к альпинистам и горнолыжникам шли токи «обратной» энергии: его появление в горах оказывалось для них приятным и вдохновляющим сюрпризом.

А сам дух гор и альпинизма тем и привлекал поколение молодёжи 1960-х годов — поколение бардов, туристов и горнолыжников, что давал, по выражению Высоцкого, «другой сорт освобождения», возможность раскрепоститься в самом лучшем смысле этого слова, отрешиться от повседневных бытовых забот и максимально проявить себя в экстремальной обстановке. Кстати, Высоцкий, в первые годы своей творческой биографии от гор далёкий, в 1966-м побывал в Приэльбрусье на съёмках фильма «Вертикаль», открыл для себя мир альпинизма и посвятил ему несколько песен, в которых выразил жизненную философию идущего в горы человека и общечеловеческое содержание этой темы: «Кто здесь не бывал, кто не рисковал — / Тот сам себя не испытал, / Пусть даже внизу он звёзды хватал с небес: / Внизу не встретишь, как ни тянись, / За всю свою счастливую жизнь / Десятой доли таких красот и чудес». Любопытно, что поначалу для участия в фильме в качестве автора песен и исполнителя сыгранной Высоцким роли радиста планировался как раз Визбор, но ему не понравился сценарий и он отказался. Так вот, полученный в годы оттепели глоток свободы требовал продолжения, а жизнь «внизу», всё более инерционная, такой возможности не давала. Продолжая и в горах готовить репортажи для «Кругозора», Визбор выбирал именно таких героев и такие ситуации. Его привлекал человек, противостоящий грозной и гибельной стихии и одолевающий её силой своего духа.

В восьмом номере «Кругозора» за 1966 год был опубликован звуковой репортаж Визбора об альпинистах, попавших в землетрясение на восточном Домбае. История эта произошла в 1963 году: на сложном маршруте (по профессиональной классификации — степень сложности «5Б») находились три группы, которые возглавляли Юрий Коротков, Владимир Безлюдный и уже знакомый нам Владимир Кавуненко. Сначала была просто непогода, дождь с грозой; потом восходители вдруг услышали непонятный грозный гул и ощутили мощный толчок. Ребят подбросило, и им показалось, что горы под ними… рушатся! Чувство было такое: скорее бы провалиться, чтобы уже не мучиться… В особо тяжёлой ситуации оказалась группа Короткова: сам он получил восемь (!) переломов, у Бориса Романова оказались сломаны четыре ребра, Юрий Кулинич сразу погиб, а Владимира Ворожищева, как рассказывает он сам на звуковой дорожке «Кругозора», «спасла каска» — спасла тем, что «разлетелась вдребезги», зато при этом осталась цела голова. Ребята были отрезаны от мира; в лагере их считали погибшими. На третий день непогода закончилась, и лужи с дождевой водой высохли; мучила жажда. Казалось, положение безнадёжное, впереди гибель. Но выручил, как это часто бывает, неписаный закон гор: попавших в беду товарищей надо спасать. Группы Безлюдного и Кавуненко, пострадавшие не так сильно, добрались до Короткова, Романова и Ворожищева и спустили их вниз. Легко сказать — спустили. Каково было спускать по камням того же Юру Короткова, которому малейшее движение причиняло невыносимую боль. Он мужественно терпел и молчал; друзья рассказывали репортёру, что Юра не издал ни единого стона. А чтобы напоить ребят, спасатели набрали два рюкзака снега.

«К этому рассказу мне добавить больше нечего» — такими словами предваряет репортаж Визбор и действительно никак не комментирует звучащие свидетельства участников событий, только представляет каждого из них по мере того, как тот вступает в разговор. И всё же Визбору нашлось что «добавить»: на пластинке звучит фрагмент «Домбайского вальса», лирично оттеняя драматическую горную историю. Жаль, что не услышал этой пластинки Володя Ворожищев: выход номера журнала совпал с его похоронами на Ваганьковском кладбище. Альпинисты — народ крепкий, даже крепчайший; но горы, даря им счастье пути и восхождения, порой ещё и коварно подрывают здоровье. Владимир Владимирович Ворожищев, завсегдатай Сандунов, видный столичный хирург, мастер спорта, председатель Федерации альпинизма Москвы, умер при восхождении на тянь-шаньский семитысячник — пик Победы.

Вскоре, в пятом номере за 1967 год, появился ещё один необычный горный репортаж. Визбору хотелось, чтобы человек, совершающий спуск на горных лыжах по скоростной трассе, поделился со слушателями впечатлениями от него, причём поделился… во время самого спуска. Визбор попросил почётного мастера спорта Вячеслава Мельникова, которого на пластинке называет ради такого случая даже «специальным корреспондентом „Кругозора“», провести этот репортаж. К спине Мельникова, начавшего свой спуск со склона горы Чегет на высоте три тысячи метров (финиш находился на 800 метров ниже), был прикреплён портативный магнитофон, а у рта, под специальной каской, крепился микрофон. В начале репортажа Визбор предупреждает слушателей, что на пластинке не будет ни одного студийного шума, все шумы — документальны. Впрочем, к этому слушатели визборовских репортажей уже привыкли; мог бы и не предупреждать. Мог бы и не извиняться за «качество записи» — кстати, для такой экстремальной ситуации совсем неплохое; почти всё, что произносит горнолыжник, можно разобрать, даже при его напряжённом прерывистом дыхании:

«Трасса скоростного спуска — коварная штука. На ней не бывает простых мест. Кажется, вроде ровный склон и скорость небольшая… Всё время приходится идти внимательно, предельно внимательно обрабатывать каждый бугор, входить в каждый поворот… Чем выше скорость, тем труднее… Приходится кричать, иначе мои слова не доходят… Лыжи так сильно бьют, поэтому… едва слышу (себя. — А. К.)…» Голос становится более ровным, сама речь — более «правильной»; наверное, начался относительно спокойный (хотя какое тут может быть «спокойствие»!) участок: «Вот трасса входит в лес. Здесь нет солнца. Тень на трассе, ничего не видно. Все мелкие бугры слились, и очень трудно удержать равновесие. Неожиданно подкидывает какой-то бугор. Лыжи ныряют в какую-то яму. Поворот…» Но впереди самое сложное: разогнавшись до скорости 130 километров в час, Мельников преодолевает, подобно мотоциклисту на вертикальной стене, подъём на трассе под углом 35–40 градусов и при этом продолжает комментировать свой маршрут! Чем ближе к финишу, тем больше физическая усталость: «Ноги совсем уже… нет сил… устали, отваливаются… Бёдра как будто горят огнём… Хочется встать (то есть распрямиться в полный рост. — А. К.). Я немножко приподымаюсь, руки развожу в стороны, наклоняюсь вперёд и ложусь в тугую круглую струю воздуха, которая поддерживает меня… Финиш», — наконец произносит спортсмен с глубоким выдохом. И мы облегчённо выдыхаем вместе с ним. Ибо мы тоже напряжённо переживали: ведь это не придуманный сюжет с заранее намеченным хеппи-эндом, а реальный спуск. Впечатление очень сильное!

Вячеславу Мельникову Визбор посвятил одну из самых замечательных своих песен, там же, на Чегете, и написанную, — «Горнолыжник» (1966); впрочем, выделять у него «самые замечательные» так трудно… И всё же «Горнолыжник» — само поэтическое совершенство. Песня коротка и стремительна, как спуск на скоростной трассе; образность чрезвычайно насыщенна; лирический сюжет отточен, он конкретен и в то же время универсален, судьба героя песни разрастается до общечеловеческого масштаба, до притчи о жизни вообще, о её краткосрочности, и при этом — полноты:

О, как стартует горнолыжник!

Он весь в стремительном броске,

И дни непрожитые жизни

Висят, висят на волоске,

И снега жёсткая фанера

Среди мелькающих опор…

Он разбивает атмосферу —

Лети, но помни, крепко помни,

Что всё даётся только раз:

И снега пламенные комья,

И эта страшная гора.

Но мир не видим и не слышен:

Минуя тысячу смертей,

Ты жизнь свою несёшь на лыжах,

На чёрных пиках скоростей…

Вся природа словно сопротивляется движению горнолыжника. Он прямо-таки физически ощущает «снега жёсткую фанеру» (ещё бы, мы ведь помним, что его «подбрасывает»). Холодные комья снега кажутся ему «пламенными» (они не холодят, а обжигают), а атмосфера такова, что её надо «разбивать». Может быть, поэт и филолог вспомнил при этом гоголевские слова из «Мёртвых душ», лирическое отступление о «Руси-тройке», которое в его времена даже заучивали наизусть в школе: «…гремит и становится ветром разорванный в куски воздух…»

На этом поэтическом спуске одна из опорных точек — строка «Ты жизнь свою несёшь на лыжах…». В искусстве существует приём аллегории, суть которого — изображение отвлечённых понятий через конкретные образы. Скажем, в тех же «Мёртвых душах» «заросший и заглохлый», но при этом всё же ещё живой сад Плюшкина воплощает собой и жизнь самого персонажа, и вообще жизнь человека, дошедшего в своей деградации до края, но ещё не погрузившегося в окончательное духовное и душевное небытие. Этим приёмом поэт здесь и пользуется, уподобляя спуску с горы человеческую жизнь — слишком, увы, краткую. Но аллегория у него необычная: она строится на тонкой игре значениями фразы. Ведь помимо очевидного переносного смысла, здесь есть и смысл буквальный: герой в самом деле несёт на лыжах свою жизнь — то есть своё тело. Как раз от того, сумеет ли он «пронести» его как надо, не потерять равновесие, его жизнь и зависит.

Предваряя сюжет репортажа на пластинке «Кругозора», Визбор заметил: «Через две-три секунды этот человек будет испытывать на себе все законы, которые испытывает тело, двигающееся по законам механики, аэродинамики и баллистики». За этим нехитрым журналистским перифразом стоит, однако, очень точный смысл, особенно заметный, если, кроме репортажа, послушать и посвящённую его герою песню, особенно — её концовку:

…Зачем ты эту взял орбиту?

К чему отчаянный твой бег?

Ты сам себя ведёшь на битву,

И оттого ты — человек.

Несчастий белые кинжалы,

Как плащ, трепещут за спиной…

Ведь жизнь — такой же спуск, пожалуй,

И, к сожаленью, скоростной.

Эти строки словно напоминают нам о великих открытиях Ньютона — о законе всемирного тяготения и законе движения тела, сопровождающегося ускорением. Именно так мчится горнолыжник: чем меньше остаётся до финиша, тем больше скорость, тем стремительнее преодолевается маршрут. Но именно так проходит и человеческая жизнь: чем больше ты прожил, тем быстрее летит время, которое в молодости, кажется, шло медленнее. Это ощущение знакомо каждому, у кого за плечами уже немало лет. Но как мастерски поэт вновь соединил здесь «горнолыжную» конкретику и аллегорическую условность! Очевидно, и здесь — как и во многих других случаях — ему помог личный опыт, личная причастность к тому делу, о котором он пишет.

Поэтические горные сезоны Визбора были отмечены не только печатью мужества и драматизма; шумная молодая компания альплагеря и «хижины» ценила и жаждала юмора, весёлого солнечного слова, и эту жажду Визбор тоже умел утолить. Утолял он её, во-первых, песнями, отразившими и эту грань жизни на высоте. Ещё в 1961 году сочинил он песню «Слаломисты», которую распевали — выкрикивая, по примеру автора-исполнителя, в шутку имитирующее не то ауканье новичков, не то вой диких горных зверей междометие «у-а-у!» — все горнолыжники в альплагере Уллу-Тау в Кабардино-Балкарии, куда поэт приехал в 1964-м:

Три тыщи лет стоял Кавказ,

И было грустно так без нас,

Ходили барсы по тропе,

Но вот на склоне новички,

На грудь повесили значки

Они не едут, хоть кричи.

Мелодия опять была заимствована — на сей раз из австрийского фильма конца 1950-х годов «Двенадцать девушек и один мужчина», полудетективный-полулюбовный сюжет которого разворачивается как раз на горнолыжном курорте — но, конечно, не на Кавказе, а в Альпах. Но содержание песни самое что ни на есть визборовское и «алибекское», узнаваемое. КСП — контрольно-спасательный пункт, а «мукачи» — лыжи, выпущенные в городе Мукачево Львовской области. Бард явно иронизирует над отечественными изделиями, которыми приходится пользоваться новичкам. Он-то, уже знакомый с горнолыжным спортом, быстро перешёл на импортные — катался на вызывавших хорошую зависть товарищей лыжах «Snow King» фирмы «Kastle».

Коли зашла речь об экипировке, то нужно сказать, что касательно своего внешнего вида Визбор вообще был не то чтобы щёголем, но человеком стильным. Он одевался со вкусом, органично ощущая себя не только в спортивном свитере и походной ковбойке (в таком наряде, да ещё с отпущенной в горах бородой, с трубкой, он напоминал Хемингуэя, портреты которого можно было увидеть тогда во многих интеллигентских домах; висел такой портрет и у Визбора), но и в костюме. В то время как большинство бардов предпочитали на сцене «неофициальный» стиль одежды, Визбор как привык в молодости, так и продолжал выходить к аудитории при галстуке, хотя и пел при этом о горах и кострах. И в этом тоже был особый стиль и особый, если угодно, шарм.

Но вернёмся в горы. С особенным блеском визборовское умение пошутить разворачивалось в бесчисленных байках, которыми он щедро угощал тех, кому посчастливилось оказаться рядом. Он вообще был мастером розыгрышей, жертвами которых то и дело становились его московские друзья. Как-то в Москве звонит «графу» Толе Нелидову и на ломаном украинском языке (всё-таки украинские корни!) сообщает ему, что большой и голодной компании из Ивано-Франковска («одиннадцать человек, три девушки, одна из них пьяная, еле стоит на ногах») негде ночевать и сейчас мы к вам приедем… Ну а в горах — сам бог велел шутить и разыгрывать. Здесь юмор — и разрядка, и объединяющий фактор.

Приезжавшие на Чегет альпинисты и горнолыжники хорошо знали горное кафе «Ай» (название переводится с балкарского как «Луна»); находится оно на высоте 2750 метров. Кафе «Ай» выстроено в архитектурном стиле 1960-х годов, когда было модно общественным зданиям придавать закруглённую форму и делать фасад по преимуществу застеклённым, состоящим из больших оконных проёмов. После тяжёлых «архитектурных излишеств» позднесталинского времени такие постройки смотрелись как лёгкие и открытые, словно отвечавшие духу оттепели. Правда, в ветреную погоду в них бывало холодновато, иной раз не хотелось снимать куртку, но разве это главное, если вокруг — хорошая компания, есть вино и гитара…

Из окон кафе открывалась роскошная горная панорама, видны были и Эльбрус, и Донгузорун. В течение дня и в зависимости от погоды они словно меняли цвет, а к вечеру — как раз тогда, когда и было время и настроение ими любоваться, — окрашивались в закатные тона. «Розовеет ввечеру Донгузорун, / И Эльбрус пошит из красных облаков» — похоже, что эти строки из песни «Снегопад» (1966) навеяны видом из окна кафе «Ай».

Заведовала кафе предприимчивая Светлана Шевченко, которая уже в те социалистические времена поставила дело на рыночные рельсы. Компания Визбора и Мартыновского (в основном инженеры и научные сотрудники — «технарей» романтика притягивала как-то особенно сильно, видимо, компенсируя им отсутствие таковой на работе) «арендовала» у неё здание вместе с баром и складом, где хранилось спиртное. Аркадий как самый надёжный и основательный человек в команде (и вообще замечательный организатор, всегда ведавший хозяйством в экспедициях) вечером получал от бармена Бори ключи от склада, а утром отчитывался за выпитое накануне вечером, оплачивая, что называется, по счетам. Всё было по-честному. Провизию привозили с собой из Москвы и без изысков её готовили, дежуря по очереди. Располагались в комнате, вмещавшей 20 человек и заставленной двухъярусными нарами. Так что кафе превращалось в некое подобие хижины. Посвятив день горам, снегу и лыжам («рай для экстремалов» — так назвал склоны Чегета Аркадий), компания вечером приводила в порядок спортивную амуницию, читала, поигрывала в преферанс — не ради денег, а ради удовольствия, шуток и визборовских баек. Вот теперь, вечером, в часы отдыха, для них наступало раздолье!

Но кафе «Ай» знало, увы, и настоящие трагедии. В марте 1969 года визборовская компания собиралась со вкусом отметить здесь женский день. Вдруг сообщение: инструктор-горнолыжник Евгений Зарх, отправившийся вместе со своим напарником Костей Клецко на поиски группы туристов, не оповестившей спасательную службу о своём походе в сторону перевала Донгузорун, попал в снежную лавину (Косте повезло, он чудом спасся, но найти друга в одиночку никак не мог). Мужчины надели лыжи и вслед за опытным альпинистом из Ленинграда Юрием Коломенским двинулись искать Зарха. В какой-то момент Коломенский из соображений безопасности приказал (старший есть старший) снять лыжи и идти пешком; Визбор, правда, не подчинился: не хотел оставлять свои «кастлы» без присмотра — да куда бы они делись там, где нет абсолютно никого. Между тем поиск и сам по себе был нервным — над головами ребят висел готовый в любую минуту обвалиться и превратиться в такую же лавину кусок «снежной доски». Но главное и печальное — найти погребённого лавиной Зарха так и не удалось. Его тело было обнаружено лишь тогда, когда растаял снег…

После безуспешных двухдневных поисков настроение было, конечно, совсем не праздничным. Вернулись в «Ай», достали водку, еду, помянули Зарха. Постепенно пришли в себя, оттаяли… Не зря пел Визбор в одной из песен (сочинённой в 1964 году совместно с Адой):

Да обойдут тебя лавины

В непредугаданный твой час!

Снега со льдом наполовину

Лежат, как будто про запас,

По чью-то душу, чью-то душу…

Но, я клянусь, не по твою!

Тебя и горе не задушит,

Тебя и годы не убьют.

Во второй половине 1960-х Визбор ездил в горы обычно с альпинистами «Спартака»: именно в этом обществе занимались Мартыновский, Кавуненко, Юрий Пискулов (крупный экономист, видная фигура в Министерстве внешней торговли) и другие его товарищи. С ними он бывал не только на Кавказе, но и на Памире. Именно туда он отправился в 1966 году в экспедицию, которую Аркадий Мартыновский называет «первой серьёзной альпинистской экспедицией Визбора». Группы восходителей «Спартака» собрались штурмовать пик Коммунизма высотой семь с половиной тысяч метров — самую высокую точку на территории Советского Союза (в постсоветское время, «оказавшись» на территории суверенного государства Таджикистан, она была переименована в пик Исмаила Самани). В ожидании вертолёта, который должен был забросить альпинистов на ледник Бивачный (это высота четыре с половиной тысячи метров) и который неизвестно когда ещё прилетит, целую неделю просидели на поляне возле кишлака Дараут-Курган, питаясь только гречкой и тушёнкой. Вообще-то Аркан «баловал» свою команду хорошим и разнообразным рационом, но тут деваться было некуда: сиди и жди. В эти дни произошло ЧП, о котором в команде потом вспоминали с юмором, но в тот самый момент было не до смеха. Визбор и Пискулов гуляли вдоль каменистого русла горной реки, когда вода в ней вдруг стала резко подниматься. В считаные минуты возникла серьёзная опасность. Два друга, перепрыгивая с камня на камень, быстро побежали в сторону стоянки, но вода поднималась ещё быстрее и поволокла их за собой по течению. В конце концов они всё-таки выбрались из потока, но Пискулов потерял дорогие очки, и в группе весь сезон шутили, что Визбор спасся тем, что ухватился за пискуловские окуляры.

На пик Коммунизма Визбор, конечно, не ходил. Он трезво оценивал свои возможности и прекрасно понимал, что его миссия в горах — иная: участвуя посильно в альпинистских делах и проникаясь атмосферой этой профессии, воспеть её и сами горы. Но с Бивачного он отправился с ребятами на тренировочное восхождение на пик Космонавтов (высота тоже более чем приличная — около шести тысяч метров). До вершины не дошёл метров четыреста: началась «горняшка» — горная болезнь (кислородное голодание), пришлось отстать от группы и расположиться на маленькой площадке на весь день, до возвращения друзей — Юры Пискулова и Саши Воронова. С Визбором остался друг Аркадий (одному в горах нельзя!), и весь этот день они провели в замечательных задушевных разговорах обо всём на свете, скрасивших досаду от того, что не удалось дойти до цели. Правда, и Пискулову с Вороновым взять пик Космонавтов не случилось…

Источник