чем занимались в деревне раньше
Древнерусская деревня. Как жили и чем питались наши предки.
Если вы думаете, что наши предки жили в просторных, приятно пахнущих сеном домах, спали на теплой русской печке и жили долго и счастливо, то вы ошибаетесь. Так, как вы думали, крестьяне стали жить сто, может сто пятьдесят или от силы двести лет назад.
До этого жизнь простого русского крестьянина была совсем иной.
Обычно человек доживал до 40-45 лет и умирал уже стариком. Взрослым мужчиной с семьей и детьми он считался лет в 14-15, а она и того раньше. Замуж выходили отнюдь не по любви, сватать невесту сыну ходил отец.
Времени на праздный отдых у людей не было вовсе. Летом абсолютно все время занимала работа в поле, зимой заготовка дров и домашняя работа по изготовлению инструмента и домашней утвари, охота.
Давайте посмотрим на русскую деревню 10-го века, которая, впрочем, мало чем отличается от деревни как века 5-го, так и века 17-го…
В историко-культурный комплекс «Любытино» мы попали в рамках автопробега, посвященного 20-летию группы компаний «Автомир». Он не зря носит название «Одноэтажная Россия» — посмотреть, как жили наши предки, было очень интересно и познавательно.
В Любытино на месте проживания древних славян, среди курганов и захоронений воссоздана настоящая деревня 10-го века, со всеми хозяйственными постройками и необходимой утварью.
Начнем мы с обыкновенной славянской избы. Изба рублена из бревен и покрыта берестой и дерном. В некоторых регионах крыши таких же изб крыли соломой, а где-то щепой. Удивительно, но срок службы такой крыши лишь немногим меньше срока службы всего дома, 25-30 лет, а сам дом служил лет 40. Учитывая время жизни в то время, дома как раз на жизнь человека и хватало.
Кстати, перед входом в дом крытая площадка — это те самые сени из песни про «сени новые, кленовые».
Топится изба по черному, то есть дымовой трубы печь не имеет, дым выходит через маленькое оконце под крышей и через дверь. Нормальных окон тоже нет, а дверь высотой всего лишь около метра. Это сделано для того, чтобы не выпускать тепло из избы.
При топке печи сажа оседает на стенах и крыше. В топке «по черному» есть один большой плюс — в таком доме нет грызунов и насекомых.
Разумеется, дом стоит на земле без всякого фундамента, нижние венцы просто опирают на несколько крупных камней.
Вот так сделана кровля (но далеко не везде крыша была с дёрном)
А вот и печь. Установленный на постаменте из обмазанных глиной бревен каменный очаг. Топили печь с раннего утра. Когда печь топится, находиться в избе невозможно, там оставалась только хозяйка, готовившая пищу, все остальные шли на улицу заниматься делами, в любую погоду. После того, как печь протапливалась, камни отдавали тепло до следующего утра. В печи и готовили пищу.
Вот так выглядит изба изнутри. Спали на лавках, расставленных вдоль стен, на них же сидели во время еды. Дети спали на полатях, на этой фотографии их не видно, они сверху, над головой. В зимнее время в избу брали молодняк домашнего скота, чтобы он не погиб от мороза. В избе также и мылись. Можете представить, какой воздух был там, насколько там было тепло и комфортно. Сразу становится ясно, отчего продолжительность жизни была такой небольшой.
Чтобы не топить избу летом, когда в этом нет необходимости, в деревне было отдельное небольшое здание — хлебная печь. Там пекли хлеб и готовили.
Зерно хранили в амбаре — постройке, поднятой на столбах от поверхности земли, чтобы оградить продукты от грызунов.
В амбаре были устроены сусеки, помните — «по сусекам поскребла…»? Это специальные дощатые ящики, в которые зерно засыпали сверху, а брали его снизу. Так зерно не залеживалось.
Также в деревне был утроен ледник — погреб, в который весной укладывался лед, пересыпался сеном и лежал там почти до следующей зимы.
Овин — эта постройка служила для сушки снопов, и обмолота зерна. Нагретые камни складывались в очаг, на жерди укладывались снопы, и крестьянин сушил их, постоянно переворачивая. Потом зерна обмолачивались и веялись.
Приготовление пищи в печи предполагает особый температурный режим — томление. Так, например, готовятся серые щи. Серыми они зовутся из-за своего серого цвета. Как их готовить?
Для начала берутся зеленые капустные листья, те, что не вошли в кочан, мелко секутся, подсаливаются и укладываются под гнет на неделю, для заквашивания.
Еще для щей нужна перловая крупа, мясо, лук, морковка. Ингридиенты укладываются в горшок, и он ставится в печь, где проведет несколько часов. К вечеру очень сытное и густое блюдо будет готово.
Снохачество, побои и бесконечная беременность: как жили крестьянки в российских деревнях?
Кратко
Когда речь заходит о Российской империи, сразу же представляется городская образованная публика: чиновники, дворяне, офицеры, театры, литературные салоны. Но насколько это корректно? По результатам переписи 1897 года, в стране было 125 миллионов человек, при этом 85% населения жило в деревне и занималось сельским хозяйством. И, если говорить о жителях того государства, в первую очередь надо упомянуть крестьян. В массе своей дореволюционное общество, как и мы сейчас, не особенно обращало на них внимания. А если все же интересовалось, то в основном мужчинами, теми, кто производил хлеб.
Мы почти ничего не знаем о том, как жили крестьянки. Чем они занимались? Как рожали и воспитывали детей? Кажется, они ткали ткани и носили сарафаны — вот и все, что приходит на ум.
В XIX веке первое, на что обращали внимание этнографы — все дела и обязанности в деревне строго разделялись по гендерному признаку. К принципиально мужским занятиям женщин не допускали, так же как и к женским делам мужчины и близко не подходили. Например, типичное массовое женское занятие — прядение. До сих пор провинциальные музеи по всей России заполнены деревянными прялками. Прялка была не просто женским атрибутом — это был магический предмет, связанный с женской жизненной силой. Новорожденной девочке перерезали пуповину на прялке. Мужчина не мог даже прикоснуться к прялке — по поверьям, от этого можно было потерять мужскую силу.
Сергей Прокудин-Горский, 1909 год.
Сельская учительница Михеева из Тамбовской губернии в конце XIX века так описывала распределение обязанностей: «Муж должен доставить семье прокормление и одежду, и обувь. Муж заботится, чтобы все было куплено, а жена, чтобы все приготовлено».
«Спихнули девку с хлеба», новая семья и бесконечное насилие
С момента свадьбы женщина находилась в полной власти мужа, которого зачастую могла увидеть впервые только на смотринах. В невесте больше всего ценилось крепкое здоровье и трудолюбие. Признаками женской красоты в деревне считались средний рост, длинные и толстые косы, белое и румяное лицо, средняя полнота. По свидетельству этнографа Звонкова: «Женихи ищут живых, сильных девушек, чтобы бровь была черная, грудь высокая, лицо “кровь с молоком”». В ум и характер они редко вглядываются».
Мнение жениха о желаемой невесте спрашивали редко, а невесты и того реже — вопрос брака решали их отцы. Браки при этом были ранними: с 14 лет дочь уже спешили отдать замуж, чтобы «спихнуть девку с хлеба», то есть не кормить. Женихи обычно были старше невест, но не сильно. Если жених был старше невесты на три года, то уже считался старым для девушки. Больше половины девушек выходили замуж до 20, иначе можно было легко остаться в девках, а это невыгодно. Социальный статус замужних женщин был выше, например, в волостных судах (судах нижней юрисдикции, где судьи выбирались из самих крестьян) оскорбление замужней бабы наказывалось строже, чем оскорбление вдовы или девицы.
Плач невесты перед свадьбой был вовсе не данью традиции: девушка навсегда уходила от матери в чужую семью. Даже если с матерью ей жилось несладко, то в другом доме она оказывалась во власти прежде незнакомых ей людей. Крестьянский двор в то время был не просто семьей, а производственной артелью, во главе которой стоял крестьянин-большак. Большак — это глава семьи, обладающий непререкаемой властью и авторитетом. В доме обычно жил большак с женой, его сыновья с женами, их внуки и незамужние дочери. Все вопросы — сева и сбора урожая, замужества, распределения работ, покупки и продажи имущества единолично решал большак. И он единственный от дома ходил на сельский сход, где решали вопросы жизни всей деревни. Всех в доме связывали в первую очередь хозяйственные отношения. Если, например, отец не кормил и не одевал сына, то должен был платить ему как наемному рабочему.
Сергей Прокудин-Горский, 1909 год. Крестьянка мнет лен, Пермская губерния.
Молодая сноха, то есть жена сына — это новая производственная единица, которая должна была оправдать свое существование неустанным трудом. За малейшую провинность женщин избивали: избивал муж, избивали братья мужа, избивал свекор, били даже тогда, когда вины не было — для профилактики. Александр Новиков, служивший в конце XIX века земским начальником, писал: «Горе той бабе, которая не очень ловко прядет, не успела мужу изготовить портянки. Да и ловкую бабу бьют, надо же ее учить».
Общественное мнение соседей в таких ситуациях всегда было на стороне мужа. «Свои собаки дерутся, чужая не приставай», — говорили в селе. Женщины тоже с одобрением относились к рукоприкладству. В журнале «Красный пахарь» от 1920-го года приводится такая сцена:
«На расправу сбежалась вся деревня и любовалась избиением как бесплатным зрелищем. Кто-то послал за милиционером, тот не спешил, говоря: “Ничего, бабы живучи!” “Марья Трифоновна, — обратилась одна из баб к свекрови, — За что вы человека убиваете?” Та ответила: “За дело. Нас еще не так били”. Другая баба, глядя на это избиение, сказала своему сыну: “Сашка, ты что ж не поучишь жену?” И Сашка, совсем парнишка, дает тычок своей жене, на что мать замечает: “Разве так бьют?” По ее мнению, так бить нельзя — надо бить сильнее, чтобы искалечить женщину. Неудивительно, что маленькие дети, привыкнув к таким расправам, кричат избиваемой отцом матери: “Дура ты, дура, мало еще тебе!”»
Били не только женщин: били и детей, чтобы приучить их к повиновению, били и стариков. Тот же земский начальник Александр Новиков писал: «В крестьянской семье, чем где-либо проявляется победа грубой физической силы; уже молодой муж начинает бить свою жену; подрастают дети, отец и мать берутся их пороть; стариться мужик, вырастает сын, и он начинает бить старика. Впрочем, бить на крестьянском языке называется учить: муж учит жену, родители учат детей, да и сын учит старика — отца, потому что тот выжил из ума. Нигде вы не усидите такого царства насилия, как в крестьянской семье».
45 лет — рожала 16 раз
Первый ребенок у крестьянок в среднем рождался в 18 лет, а к 40 годам из-за тяжелого труда, болезней и регулярных родов наступала стерильность. По подсчетам демографов, русская крестьянка рожала в среднем 7-9 раз, иногда чаще. В отчете гинекологического отделения тамбовской губернской земской больницы можно найти следующие случаи: «Евдокия Мошакова, крестьянка, 40 лет, замужем 27 лет, рожала 14 раз»; «Акулина Манухина, крестьянка, 45 лет, замужем 25 лет, рожала 16 раз».
Детская смертность была чрезвычайно высокой: до пяти лет доживало меньше половины детей. Крестьянки к смертям детей относились спокойно: «Да если бы дети не мерли, что с ними и делать, так и самим есть нечего, скоро и избы новой негде будет поставить». Аборт в Российской империи был уголовным преступлением, за которое ссылали на каторгу и которое в деревне считали грехом. Хорошего в жизни крестьяне видели мало, и вся надежда была на награду после смерти. Поэтому терять возможность попасть на небо никто не хотел, и аборты в деревне были делом исключительным. С другой стороны, молиться о выкидыше или смерти ребенка было допустимо.
Максим Дмитриев, конец XIX века, семья старообрядцев.
В родах в основном помогали повитухи. В начале ХХ века в крупных селах появляются земские больницы, в них иногда были акушерки, но крестьянки все же предпочитали помощь повитух: они в первые дни после родов еще и помогут по хозяйству, приготовят еду, последят за детьми. Всего этого, конечно, сложно было ожидать от барышень-акушерок. Одной из главных задач повитухи было как можно скорее поставить на ноги женщину, чтобы она опять смогла работать. В конце XIX века наблюдатель из Тамбовской губернии писал:
«Ни болезни, ни роды — ничто бабу не спасает. Если родила в рабочую пору, то на третий день иди вязать снопы. Можно после этого удивляться, что все они больны женскими болезнями».
Порядки в деревне были крайне патриархальными. В деревнях существовали довольно строгие правила, регламентирующие поведение замужних женщин: обычно после замужества женщина переставала ходить на посиделки, ей нельзя было заводить разговор на улице с холостым мужчиной. Женщины не могли вмешиваться в мужские разговоры и высказывать личное мнение по посторонним вопросам. Кое-где считалось предосудительным даже идти по деревне парой: жена должна была идти позади мужа, в трех метрах от него.
Однако к началу XX века гендерные стереотипы и патриархальность начали размываться. В крупных городах и в провинции начали появляться фабрики и заводы, города требовали извозчиков и дворников, официантов и строителей. Отцы семейств все чаще стали отправлять сыновей на работу в город, на отхожие промыслы, как это тогда называлось. Крестьяне при этом не теряли свою связь с деревней: бывало, что летом они работали в поле, а зимой — в городе. Могло быть и так, что дома они появлялись несколько раз в году. В любом случае заработки они отправляли домой, отцу: ведь семья — это не просто родственные узы, а еще и производственная артель. Один сын работает в поле, второй — в городе, и все трудятся на общее благо.
Одновременно при отправке сыновей в город на заработки глава семьи мог преследовать и другие цели. В сексуальном отношении нравы в деревне были невероятно просты, а тотальное подчинение женщин приводило к тому, что они редко могли отказывать мужчинам, чем те пользовались.
Традиционно север России был более строгим, а юг — распущенным, но в любом случае знакомство с сексуальной жизнью у мальчиков и девочек происходило рано. Семьи жили в тесноте, обычно в избе было только одно теплое помещение и, таким образом, отношения между взрослыми были на виду. Игры между подростками часто имели сексуальный подтекст, хвастовство своими подвигами (настоящими и мнимыми) среди парней было тоже обыкновенным делом. Публицист и политик Леонид Весин писал: «В Вятской, Вологодской губерниях по окончанию хороводов молодежь расходится попарно, и целомудрию здесь не придается особого значения». Этнограф Евгений Якушкин сообщал, что «во многих местах на посиделках, беседах и вечеринках по окончанию пирушки девушки и парни ложатся спать попарно. Родители смотрят на вечеринки как на дело обыкновенное и выказывают недовольство, только если девушка забеременеет».
С замужеством сексуальная свобода (если она практиковалась в этой местности) прекращалась. Муж воспринимал жену как собственность, однако, это не значило, что он будет ей верен или что их отношения станут частным делом. Частной жизни в деревне практически не существовало.
Информатор этнографов из Орловской губернии приводил следующий случай: «Муж поспорил, что жена его не посмеет отказаться при всех лечь с ним. Была призвана жена и беспрекословно исполнила требуемое, муж выиграл пари, а мужики даже поднесли бабе водки “за храбрость”».
При этом бедность в деревне была настолько ужасающей, что женщины могли хвататься за любую возможность заработать денег или получить городские вещи. Известный писатель и агроном Александр Энгельгардт писал: «Нравы деревенских баб и девок до невероятности просты: деньги, какой-нибудь платок, при известных обстоятельствах, лишь бы никто не знал, лишь бы все было шито- крыто, так делают все».
Это же описывается и в известном стихотворении Некрасова «Коробейники»: бродячий торговец, принесший в деревню фабричный ситец, получает оплату от деревенской бабы ночью:
Катя бережно торгуется,
Все боится передать.
Парень с девицей целуется,
Просит цену набавлять.
Знает только ночь глубокая,
Расступись ты, рожь высокая,
Тайну свято сохрани!
Подобные случаи были распространены не повсеместно и безусловно не одобрялись большинством крестьян. Однако, некоторые особенности их сексуальной жизни были распространены настолько, что даже получали собственные термины, например «снохачество». Бунин в повести «Деревня» писал:
«Был Яков, как многие мужики, очень нервен и особенно тогда, когда доходило дело до его семьи, хозяйства. Был очень скрытен, но тут нервность одолевала, хотя изобличала ее только отрывистая, дрожащая речь. И, чтобы уже совсем растревожить его, Тихон Ильич участливо спрашивал:
— Не радует? Скажи, пожалуйста! И все из-за бабы? Яков, озираясь, скреб ногтями грудь:
— Из-за бабы, родимец ее расшиби…
— Ревнует… В снохачи меня записала…»
Снохачами в деревне называли крестьян, которые спали со своими снохами. Крестьяне-большаки даже могли специально отправлять своих сыновей на заработки в город, чтобы без помех удовлетворяться их женами.
Сергей Прокудин-Горский, 1909 год
Из Орловской губернии писали: «Снохачество здесь распространено потому, что мужья уходят на заработки, видятся с женами только два раза в год, свекор же остается дома и распоряжается по своему усмотрению». Крестянин села Крестовоздвиженские Рябинки той же губернии рассказывал типичную историю: «Богатый крестьянин Семин 46 лет, имея болезненную жену, услал двух своих сыновей на “шахты”, сам остался с двумя невестками. Начал он подбиваться к жене старшего сына Григория, а так как крестьянские женщины очень слабы к нарядам и имеют пристрастие к спиртным напиткам, то понятно, что свекор в скорости сошелся с невесткой. Далее он начал “лабуниться” к младшей. Долго она не сдавалась, но вследствие притеснения и подарков — согласилась. Младшая невестка, заметив “амуры” свекра со старшей, привела свекровь в сарай во время их соития. Кончилось дело тем, что старухе муж купил синий кубовый сарафан, а невесткам подарил по платку».
Подобные случаи были скорее исключением, чем правилом, но в средней полосе России, снохачество, по крайней мере, не вызывало удивления. Еще более специфическими были случаи многоженства среди крестьян на русском Севере, причем в этих случаях между женами существовало строгое распределение ролей: «У меня они все работящие, одна в лес ездит, лошадка своя, это в лес по дрова, дрова возит. Другая по сено ездит, там не в один день, а через день, со скотиной ходит: корова, офцы — всё есть, двоё ходит со скотом — фсе при деле, фсе распределёны. Одна дома хлеб пекёт» или: «Распорядок такой был: одна печку знала, вторая двор, а эта детей носила, значит эта знала детей».
Самым печальным в деревне было положение молодых вдов, у которых не было взрослых сыновей. Их детей обычно забирали родственники. Другие крестьяне помогали им с севом и уборкой урожая, но, конечно, если только успевали со своими работами и, естественно, в последнюю очередь. Если обычные крестьяне жили бедно, то вдовы — в ужасающей нищете и выполняя самую тяжелую работу. Если у них появлялся незаконнорожденный ребенок (что было нередкость из-за полного бесправия вдов) то и она, и ребенок становились париями крестьянского мира. Незаконнорожденные дети в некоторых областях России не имели права на землю, их обходили в порядке наследования, но больнее всего было отношение сельского общества: их называли «выгонок», «половинкин – сын», «вы****ок», им доставалась самая плохая и тяжелая работа, и на удачную пару они рассчитывать не могли.
Как город изменил порядки в деревне
К началу XX века традиционная деревня начинала меняться все быстрее. Самое большое влияние на сельскую жизнь оказывали, конечно, отхожие промыслы: крестьяне, приезжая из города, приносили не только городской товар, одежду, сапоги и книжки, но и городские песни и городские порядки. В городе сексуальная жизнь была свободней, и это влияло на деревню. Еще в городе была выше грамотность, а грамотность на селе уважалась.
В начале XX века из Курской губернии информаторы этнографическго бюро сообщали: «Мнение стариков [теперь] не имеет решающего значения: говорят, что старик выжил из ума, что его слушать». Крестьяне говорили, что теперь «дела на сходе решаются с большим порядком и толковее, потому что теперь бывают на сходе многие знающие грамоту и прочитавшие не мало книжек. Вообще народ стал развитее».
С развитием грамотности и мобильности крестьян увеличивалось и значение женщин в деревне: они стали чаще браться за типично мужские дела. Даже на сельских сходах начали появляться женщины, что еще в середине XIX века было неслыханным делом. Сход собирался не менее двух раз в год, обычно на нем присутствовали только мужчины, да и то лишь крестьяне-большаки. Там решали вопросы податей, посева и другие важные вопросы. В конце XIX века на сход могла прийти женщина, если мужа не было в деревне или она была вдовой.
С каждым годом в деревенских школах становилось все больше девочек. Крестьяне чаще всего не видели смысла в обучении девочек грамоте, но учителя старались убеждать их в необходимости давать образование и дочерям. К началу Первой мировой войны в деревенских школах было уже до трети девочек.
Официально равноправие в деревне было объявлено только с приходом советской власти: новое государство стало активно пропагандировать женское образование и просвещать крестьян, но дело шло небыстро. Неграмотность ликвидировали только к началу 40-х, и примерно к тому же времени ушли в прошлое наиболее одиозные практики русской деревни. С другой стороны, советское государство ограничило мобильность крестьян, запрещая им покидать колхозы и выкачивая из села все соки. Только в 70-е крестьяне получили право по своему желанию получать паспорта и выезжать из деревни. К этому времени сельское население уменьшилось до 30%.
Сейчас, как и 150 лет назад, мы мало знаем, что происходит в деревне, и так же мало ей интересуемся, независимо от количества людей, работающих на земле. В XIX веке среди образованной публики существовал миф о благородности и наивной простоте сельских жителей. Сейчас, пожалуй, не осталось и его.
О жизни и быте в русской деревне. Начало ХХ века
О жизни и быте в русской деревне, в начале ХХ века. ч.3
Итак, продолжим рассказ о том, какие картины жизни и быта в русских деревнях Ново-Животинном и Моховатке Воронежской губернии увидел (и описал в своем «санитарном исследовании») один из авторитетнейших земских деятелей царской России А.И. Шингарев.
«Село Н.-Животинное с д. Моховаткой лежит в 23–25 верстах от города Воронежа, немного в стороне (в 1–2 верстах) от Воронежско-Задонского шоссе на левом берегу р. Дона. Ближайшим торговым центром и железнодорожной станцией является для них город Воронеж, почему оба они имеют в настоящее время некоторые черты, свойственные пригородным селениям.
Обратите внимание на будничное упоминание Шингаревым о «голоде 1891 года».
Никакого секрета в том, что в плодороднейших, черноземных районах России в 1891 году был самый настоящий ГОЛОД, для современников не было!
(Это сейчас нам либеральные публицисты старательно внушают, что голод в русской деревне появился только при советской власти, а раньше была сплошная благодать и «благорастворение воздухов»).
Про страшную эпидемию дифтерита, погубившую там множество детей, речь пойдет позднее.
Пока лишь подчеркнем, что владельцем единственной крупорушки там был местный староста-КУЛАК.
Этот «ругательный» термин, как видим, был вполне обычным и повсеместно употребляемым определением для богатых сельских «мироедов».
Теперь посмотрим, как там обстояло дело с грамотностью населения:
«Несмотря на то, что школа в Н.-Животинном существует уже десятка два с половиною лет, всё ещё грамотных весьма немного. Так в самом Животинном всего 43 грамотных мужчины и 4 женщины, 12 полуграмотных мужчин и 2 женщины, в Моховатке же грамотных мужчин 21 человек, полуграмотных – 4, женщин грамотных или полуграмотных нет ни одной.
Сопоставляя эти цифры с имеющимися данными о составе населения, получим следующее:
В Н.-Животинном мужчин от 10–60 лет 198 чел., из них грамотных и полуграмотных 74 чел., т.е. 32,7%; женщин от 10–60 лет 211 чел., из них грамотных и полуграмотных 6 человек, т.е. 2,2%.
В Моховатке мужчин от 10–60 лет 156 человек, из них грамотных и полуграмотных 25 чел., т.е. 16%; женщин от 10–60 лет 168 чел., грамотных и полуграмотных нет.
… в настоящее время в Животинном посещают школу меньше половины всех мальчиков и меньше 1/5 всех девочек. В Моховатке 3 школьника на всю деревню являются в своём роде исключением среди поголовного отсутствия детей в школе…»
Вот такая картина!
Еще раз подчеркну, что в Японии (которая до «революции Мэйдзи» 1868 года была дремучей средневековой страной) к началу ХХ века грамотным было ВСЕ население страны! Про Германию и другие европейские страны и говорить нечего…
Но почему же русские крестьяне тогда не отдавали своих детей в школу?!
Только ли «отсталость» их родителей тому виной?
«Необходимость с самого раннего возраста отдавать детей внаймы, недостаток тёплого платья и обуви для детей зимой и невозможность приобрести детям кое-какие учебные пособия – вот, по словам крестьян и местного учительского персонала, – главные причины малолюдства школы.
Да и те мальчики, которые посещают школу, уделяют ей очень немного времени. Занятия начинаются необычайно поздно, не раньше начала и даже половины ноября месяца, когда школьники, бывшие подпасками, подёнщиками, служившие в экономиях, покончат сельскохозяйственные занятия.
Короткое учебное время до начала, много средины марта, полно манкировок [прогулов – комм.], и многие ученики не могут аккуратно посещать школы, то в силу недостатка одежды, то занятые домашними работами.
Первые вешние дни уже разгоняют школьников окончательно, ибо родители спешат поотдавать их внаймы, чтобы не упустить времени.
… влияние школы на культурный уровень населения при этих условиях не могло сказаться резко, а всесильный гнёт нужды являлся здесь более могучим хозяином и учителем, лишая значительную часть подрастающего поколения возможности хотя бы как-нибудь пополнить своё образование. Этот основной фактор в исследуемых селениях проходит красной нитью во всех проявлениях их жизни…»
Тут – все понятно и комментариев не требуется.
«Гнет НУЖДЫ» являлся главным учителем и хозяином деревенской жизни и образования.
Понятно, что при такой «системе» учебы даже те, кто ходил зимой в школу, в лучшем случае становились полуграмотными людьми.
Один из читателей в комментариях к прошлой главе, прислал мне отрывок из сочинения современного «исследователя» М.М. Громыко («Мир русской деревни»), который утверждает буквально следующее:
«Одно из самых больших заблуждений относительно старой деревни — представление о неграмотности крестьян, об их оторванности от книжной культуры. Современные серьезные и объективные исследования опровергают это представление.
Круг чтения крестьянства привлек особенно активное внимание общественности России во второй половине 80-х — 90-х годах. Факт сам по себе примечательный: широко обсуждается, что читают, следовательно, чтение крестьянства — явление достаточно массовое.
…духовная литература — «любимое чтение огромного большинства крестьян». Особенно предпочитали ее «пожилые и среднего возраста крестьяне и крестьянки», «серьезно относящиеся к чтению».
Крестьянская молодежь — и парни, и девушки — любила, по мнению автора этого сообщения, светские книги: повести, рассказы и романы в лубочных изданиях
Крестьянин среднего достатка из Рязанской губернии, постоянно живущий в деревне, писал своему знакомому в Москву:
«На прилагаемые шесть рублей прошу Вас покорнейше похлопотать выслать книг из сочинений Пушкина, по Вашему выбору, какие найдете для меня больше подходящими, в числе коих непременно «Евг. Онегин», а том 8-й («Пугачевский бунт») и вовсе не надо, так как он у меня есть, стихотворения Некрасова в одном томе, Астырева «В волостных писарях» и если можно что-нибудь из изданий «Посредника»,
Разумеется, полные собрания сочинений классиков были редкостью в домашних библиотеках крестьян… Больше в ходу были доступные издания отдельных произведений. (М.М. Громыко «Мир русской деревни»).
«Хоть стой – хоть падай», как говорится в подобных случаях.
«Полных собраний сочинений классиков», оказывается, не хватало крестьянам тогда, для полного счастья!
А.И. Шингарев в двух, довольно больших, русских деревнях в то время, в крестьянских избах даже лубочные картинки почти не встречал, не говоря уже о «светских книгах», а, например, занавесок на окнах –там и вовсе не видел.
Такая была нищета…
А современный сочинитель сожалеет о том, что «полные собрания сочинений классиков были редкостью в домашних библиотеках крестьян».
Разумеется, вполне возможно, что среди крестьян-середняков и тогда были большие любители чтения.
Если это и правда написал какой-то крестьянин той поры (а не присочинил за него кто-то из нынешних борзописцев), то это наверняка был никакой не середняк, а богатый кулак – любитель чтения. Такие оригиналы, наверное, тогда тоже встречались.
Приведу и другой пример, уже из воспоминаний Л.Д. Троцкого (чей отец, как известно, владел мельницей, арендовал пахотную землю и считался богатым человеком в благодатной и урожайной Таврической губернии):
«После многих родов и трудов мать стала одно время хворать и ездила в Харьков к профессору. Такие поездки были большими событиями, к ним долго готовились. Мать запасалась деньгами, банками с маслом, мешком со сдобными сухарями, жареными курицами и прочим.
Впереди предстояли большие расходы.
Профессору надо было платить по три рубля за визит.
Об этом говорили друг другу и гостям, с поднятым вверх пальцем и с особенно значительным выражением лица; тут было и уважение к науке, и жалоба на то, что она так дорого обходится, и гордость тем, что есть возможность платить такие неслыханные деньги…»
(Л.Д. Троцкий «Моя жизнь»).
Теперь посмотрим, в каких же избах тогда рождались, жили, трудились и умирали русские крестьяне.
Это очень подробно в своем исследовании описывает А.И. Шингарев:
«Жилые строения Н.-Животинного и Моховатки расположены весьма тесно, избы и дворы непосредственно соединяются друг с другом и с соседними постройками, составляя почти непрерывную цепь строений. Это объясняется крайним малоземельем, что заставляет дорожить каждым аршином земли.
От печи к противоположной стене фасада идут под потолком полати, встречающиеся, впрочем, далеко не во всякой избе. Таково несложное внутреннее устройство жилья, почти лишённое всякой мебели за исключением 1–2 деревянных скамеек, без намёка на какое-либо убранство или украшение, кроме образов в углу над столом.
Даже лубочные картинки здесь большая редкость, а какие-либо оконные занавески, фотографии или комнатные цветы, нередко выглядывающие [из окон] в деревнях фабричных районов, – в Н.-Животинном совершенно отсутствуют. Немного домашней посуды, кое-какая одежда, зимою прялка или ткацкий станок дополняют убогую картину крестьянского жилья».
Все размеры в монографии А.И. Шингарева, естественно, приводятся в дореволюционных мерах длины: сажени, аршины, вершки и т.д.
Чтобы читателю было удобнее самому оценить размеры крестьянских усадеб, сообщу их перевод на метрические меры: 1 аршин = 1/3 сажени = 4 четверти = 16 вершков = 28 дюймов = 0,7112 метра.
Не слишком-то обширные «угодья» получаются…
Продолжим рассказ А.И. Шингарева:
«Крыша жилых строений не отличается по своему материалу от всех надворных построек – она всё та же солома, играющая в обиходе местной крестьянской жизни поистине универсальную роль. Это – и кормовое средство, и подстилка для скота, и постель для самого хозяина, это и топливо, это и строительный материал.
После ржаного хлеба солома – главный продукт сельского хозяйства, и отсутствие её – своего рода особенное бедствие; но главное её достоинство – дешевизна – не часто бывало явлено в Н.-Животинном и Моховатке.
Своей соломы почти нет, экономическая – дорога;.
Вот почему даже самая дешёвая хорошая соломенная крыша имеется далеко не во всех дворах.
На многих избах крыша очень ветха, местами уже прогнила и образовала ямы. Ни железных, ни тесовых, черепитчатых или каких-либо иных крыш здесь не было в 1900 г. ни у одной крестьянской избы. Все они были крыты соломой внатруску под ногу, а чтобы ветер не раскрывал, солома притянута сделанными из неё же жгутами, или придавлена положенными [сверху] деревянными жердями. Только 4 избы (всего 2,4 % всех) – 3 в Моховатке и 1 в Животинном – покрыты более совершенным способом, соломой под глину, при котором крыша составлена из скрученных соломенных пучков, смоченных в жидкой глине.
Такая крыша значительно прочнее обычной соломенной, дольше не гниёт, а главное –огнеупорнее. Однако она и дороже – требуется мастеров нанять, ибо под глину крыть умеют далеко не все, нужны стропила на избу более прочные, из более толстого леса, потому что крыша тяжела, наконец, и соломы нужно больше. Всё это в здешних условиях мало доступно.
…самый частый тип изб имеет длину в 7 или 7,5 аршин, а ширину в 6 и 6,5 аршин и таким образом в значительной части изб ширина жилья внутри меньше длины на 1 аршин.
Избы свыше 7,5 аршин длины встречаются редко, наоборот – меньше 6 аршин длины довольно часты.
Есть даже избы в 5 (3,5. М), 4,5 (3, 2 м) и 4 аршина (2, 85)м длины!
Эти последние представляются уже крайним minimum’ом, до которого может дойти жилищная нужда. В такой избе, где печь отнимает ; – 1/5 всего объёма воздуха, с трудом можно передвигаться между лавками, печью и столом…
…избы меньших размеров встречаются в три раза чаще, чем избы большие.
Наибольшее число изб имеют внутри 3; арш. или 3 арш. Вышины (2, 13 м)
( меньше 3-х арш. вышина только в 4-х избах, больше 3; арш. только в двух)».
Обратите внимание на фразу в отчете Шингарева о том, что солома тогда была основным ТОПЛИВОМ для крестьянских изб!
Дрова были дОроги и топить ими для крестьянских хозяйств было очень накладно.
Чуть позже мы поговорим об этом поподробнее.
Ну и конечно то, что даже в 1900 году «ни железных, ни тесовых, черепитчатых или каких-либо иных крыш НЕ БЫЛО ни у одной крестьянской избы в этих двух деревнях – просто потрясает!
Но, может быть, избы были маленькими, но уютными, комфортными для проживания в них?!
В тесноте – не в обиде», как говорится.
Давайте узнаем, что там было внутри.
Благо материалы исследования А.И. Шингарева на редкость подробные и дотошные:
«Под печью большею частью устроено подпечное пространство (такие печи делаются на особом примосте) вышиной от 6–8 вершков. Здесь лежат рогачи, ухваты, катки для чугунов, здесь же живут зимою и куры. Над сводом печи небольшая выстилка кирпича отграничивает снизу надпечное пространство вышиной от 10 вершков до 1 арш.
Здесь спят старые и малые члены семьи, а то и вся небольшая семья, лежат постельные принадлежности, сушится одежда, хлеб зерновой и пр.
Во многих избах зимой это единственно тёплое место, где отогреваются обитатели.
Такая примитивная «русская» печь призвана отправлять, и отправляет с грехом пополам, многоразличные функции в домашнем обиходе. В ней варят пищу, пекут хлебы, греют воду для стирки белья. Зимой она согревает помещение, на ней спят, сушат промокшую одежду, сбрую, в ней же, наконец, и. парятся изредка, как в бане, за неимением ничего другого…
Если вообще количество воздуха в избах недостаточно, а иногда и крайне недостаточно для живущих там людей, то к этому присоединяется ещё почти полное отсутствие искусственной вентиляции, так что зимой воздух избы вентилируется лишь естественным путём, т.е. через стены, потолок и прочее, или в те только моменты, когда топится печь или отворяется дверь.
А между тем именно зимой в избе находятся налицо, помимо людей, ещё всякие домашние животные: телята, овцы с ягнятами, поросята, куры. В иных случаях даже коров загоняют в избу телиться.
Животные не только потребляют кислород воздуха, но и отправляют свои естественные потребности здесь же, окончательно портя воздух. В больших избах, где со значительным численным составом семьи живёт обыкновенно и больше скотины, порча воздуха достигает крайних пределов.
– Если при этом добавить, что больные, старые хилые и малолетние члены семьи также отправляют свои нужды в избе, иногда прямо на пол, что в этой же избе «мычут намыки», т.е. треплют мятые стебли конопли, чтобы отделить волокна от мелкой кострики, что здесь же стряпают, сушат одежду, обувь и сбрую, курят махорку, то станет вполне понятным качество воздуха зимой в избе.
Когда дверь долго не отворялась, а печка ещё не топлена, т.е. рано утром после ночи, воздух во многих избах бывает так плох, так зловонен и переполнен всевозможными испарениями людей, животных, земляного пола и грязной одежды, что у вошедшего с улицы непривычного человека захватывает дух, начинает кружиться голова и теснит в груди чуть не до обморока.
Это и есть, по всей вероятности, тот сказочный «русский дух», который везде различишь, и в котором, по народной поговорке, «хоть топор вешай» (. )
…Стен, оклеенных обоями, нет ни в одной избе. В кирпичных избах изредка стены вместо одной побелки оштукатурены. Снаружи в деревянных избах стены почти всегда обмазаны глиной.
Так из 63 деревянных изб Н.-Животинного и Моховатки не обмазано снаружи только три избы.
В холодных избах стены снаружи кутаются навозом (. ) или редко соломой. Из 163 всего жилых изб обоих селений в 18 избах стены зимою обваливались навозом, а в одной избе кутались соломой. Это обыкновенно делается, когда избы деревянные, с тонкими стенками.
Пол чаще деревянный, т.е. из осиновых, вербовых, редко дубовых досок, лежащих прямо на земле или на переводинах, но без всякого подпольного пространства, или глиняный, т.е. из привезённой, плотно убитой глины, или просто земляной.
Про качество и санитарное значение земляных полов распространяться нечего – оно стало общеизвестным, да и a priori уже можно сказать, что это благодатная почва для развития всевозможнейших низших животных и растительных, болезнетворных и сапрофитных форм, удобрение которой человеческими и животными экскрементами, вместе с отброс ами стряпни – домашнего хозяйства, при постоянной влажности, темноте и тепле идёт в течение нескольких десятков лет.
Правда, – щелистые, неровные, лежание прямо на земле, без подпольного пространства, часто полусгнившие, – деревянные полы не далеко ушли от земляных по загрязнению почвенного пространства и немного стоят выше в санитарном отношении, но всё же при них хотя на некоторое время возможна небольшая чистка, т.е. и чистота помещения.
Потолок во всех избах деревянный, смазанный глиной, сверху на нём насыпается сухой навоз, торф или листья для большей теплонепроницаемости. Тепло, впрочем, встречается далеко не во всех избах, и промерзаемость стен отмечена для 49 изб; совсем в холодных избах встречается промерзаемость и пола – в 3-х избах.
При крайней недостаче главного горючего материала – соломы – топить приходится как можно меньше и как можно скорее закрывать печь, не упуская дорогого тепла.
Освежать в избе воздух, нарочно открывать дверь, или сделать в окне форточку не придёт в голову ни одному даже более или менее культурному домохозяину деревни.
В его глазах это значило бы упускать из избы тепло, т.е. совершать непростительную глупость.
Пускай в избе душно и сыро, зато тепло, то и хорошо: «пар костей не ломит» – по сложившейся народной поговорке.
– Таким образом, никаких приспособлений для вентиляции в избах нет, и только в 1 избе из 163 встретилась небольшая отодвижная часть рамы – вроде форточки, да и этой форткой хозяева не пользовались зимой и она представляла из себя лишь пережиток прежних лет, когда все рамы окон делались не створчатыми, а с небольшой, отодвигающейся по горизонтальному направлению форточкой, которая открывалась лишь с наступлением тёплого времени…
Необходимость сберечь тепло особенно сильна при топке соломой, которая быстро прогорает и почти не оставляет после себя жару.
А между тем, солома чуть не единственное топливо в Н.-Животинном; в Моховатке у иных домохозяев есть и мелкие дрова, хворост, который они покупают в экономическом лесу.
По качеству топлива домохозяева распределялись так:
Н.-Животинное: топили соломой 86 домохозяев, дровами – 2, тем и другим – 7
Моховатка: топили соломой 52 домохозяйств, дровами – 7, тем и другим – 11.
Навоз и кизяки, как топливо, вовсе не употребляются, ибо и скотины в сёлах очень мало…
Освещаются избы обыкновенно тремя окнами: два выходят на улицу, а одно во двор; в иных случаях окна расположены наоборот и на улицу выходит одно окно, а во двор два. Меньшее и большее число окон встречается редко.
Оконные рамы в большинстве изб всегда одинарные, двойные рамы в Н.-Животинном только в 15 избах (да и то не во всех окнах) а в Моховатке в 7 избах, т.е. только в 13,5% всех жилых помещений…
…Двойные рамы дороги, далеко не все могут их купить, затем они значительно затрудняют естественную вентиляцию, и сами крестьяне указывают, что в избе с двойными рамами большой семье жить нельзя: очень тяжкий воздух.
Крепкие стёкла, вставленные во все рамы, суть достояние, по-видимому, только новых построек.
В других же избах одно, два, три и больше стёкол либо вовсе отсутствуют, либо, будучи разбиты, заклеиваются бумагой, заставляются досками или просто дыры затыкаются тряпками, старой одеждой и пр. Зимой свободных стёкол остаётся и того меньше.
Стёкла все обледеневают и плохо пропускают свет, да, кроме того, в иных избах тепла ради, чтобы окна не выстуживали избу, они снаружи заваливаются соломой или навозом почти на половину (. ).
Так в одной избе с тремя окнами оказались свободными только 6 оконных стёкол из 18-ти.
Почти единственная мебель – обеденный стол – служит в то же время для стряпни; на нём же производятся разные домашние работы, чинится сбруя, шьётся верхняя одежда и бельё. Он почти никогда не покрывается скатертью в будни. Скатерть на столе во время обеда только по праздникам.
Далеко не во всех избах есть ещё скамейки или табуретки. Если семья невелика, то за обедом все члены её сидят за столом на лавках или скамейках.
В больших семьях, где все не могут поместиться, за столом сидят только взрослые мужчины и старухи; бабы и девки обедают стоя (. ) и берут ложками еду из общей миски через головы сидящих; маленькие ребятишки помещаются по лавкам поодаль от стола.
Летом в избах спят только малые, старые и больные – все остальные уходят спать на двор, в сени, в риги, в клети и т.д.
Зимой, конечно, спят все в избе. Лишь в двух-трёх семьях отмечено, что некоторые члены семьи (новобрачные, например) спят и зимой в холодных клетях. В одной семье всю зиму спал в сенях сам домохозяин с сыном: «сторожили, чтобы не украли лошадей».
Самым излюбленным местом для спанья в избах служат печи. На печи теплее всего и потому сюда укладываются дети, старики и больные. В 141 избе, т.е. в 83,8% всех изб, печь отмечена как место для спанья.
Собственно кроватей в избах почти нигде нет, и только у двух домохозяев Н.-Животинного (один плотник, другой каменщик) имеются деревянные кровати. Во многих избах спят ещё и на полатях (нарах). Это отмечено в 80 случаях, т.е. почти в половине всех строений. Постельными принадлежностями обычно служат дерюжка, верхняя одежда, солома.
Одеял нет совсем, а подушки из перьев имеются в незначительном количестве, далеко не во всех семьях и не для всех членов семьи. Наиболее распространённою подстилкой является солома, покрышкою – дерюга, а изголовьем либо верхнее платье, либо подушки…
Чистота помещения в условиях великорусской крестьянской жизни явление вообще мало встречающееся, а при незначительных размерах изб, большом количестве земляных полов и пр., она ещё более редкая случайность.
Этому способствует и недостаточное количество в домашнем обиходе посуды и кухонных принадлежностей. Умываются прямо над полом, если нет лохани; кое-какие отброс ы стряпни попадают тоже на пол. Питьевая вода не всегда находится в достаточно крепкой и закрытой посуде.
Так, металлическая посуда (вёдра, чугуны) встречаются только у 42% всех домохозяев, в 40,1% [случаев] – посуда деревянная, а в 15,4% – глиняная (горшки, корчажки, кувшины).
– Грязное бельё почти исключительно стирается в избе, и только в одном случае хозяйка сказала, что постоянно стирает бельё вне избы. Но даже и в этом случае, трудно допустить, чтобы зимой можно было стирать бельё где-нибудь снаружи. Вымытое бельё несут полоскать на реку.
– В большинстве изб, где, зимует скотина, а таких изб 87% в Животинном и 98% в Моховатке, на пол стелют солому.
– Больные, хилые и малолетние члены семьи отправляют свои естественные нужды именно на эту солому, которую убирают и заменяют свежей по мере загрязнения.
Особая посуда для человеческих экскрементов (горшок, старый битый чугун и пр.) встречается в иных избах; так в Н.-Животинном это отмечено для 36 изб, т.е. в 39,1% случаев, а в Моховатке только в 6 избах, т.е. в 8,5%.
Таким образом, обильное количество влаги, отброс ов, человеческих и животных экскрементов зимою сильно загрязняет помещение. К этому ещё прибавляется большое количество грязи, вносимой в сырое время года снаружи на обуви.
А в результате – пол зимой в избе, если он деревянный, всегда покрыт значительным слоем жидкой и вонючей грязи; если он земляной, его поверхность – вязкая, липкая и ещё более зловонная грязь.
Несмотря на весьма многочисленные источники загрязнения избы, общая чистка её производится весьма редко.
– Наиболее часто моется или чистится (скоблится ножом) обеденный стол; обычно он моется после каждого обеда или самое большее через день.
– Пол зимой подметается каждый день, а в грязное время и два раза в день, но моется пол не больше 2–3 раз в год, там где он деревянный, или мажется новой глиной 1–2 раза в год, где он земляной.
Вообще генеральная чистка помещения, когда мажутся или белятся стены, печь, вымываются лавки, двери, окна и пол, мажутся или белятся стены снаружи, – обычно происходит два раза в год: осенью под престольный праздник 8 ноября (так называемый Михайлов день ) и весной под Пасху или под Св. Троицу.
Чаще, чем два раза в год, чистка бывает в очень немногих избах, и например, для Н.-Животинного отмечена только у 4-х домохозяев.
Благодаря грязному содержанию жилища и редкой очистке его, избы кишат насекомыми.
Обыкновенный рыжий и восточный чёрный тараканы встречаются почти везде и отмечены для 90,7% всех жилых строений; клопы, наоборот, довольно редки и значатся лишь в 15,5% всех изб.
– Как это ни странно на первый взгляд, но присутствие тех или иных насекомых в избе является до известной степени показателем (хотя грубым, конечно) экономического благосостояния её обывателей.
Так, если взять те семьи, где есть клопы, то оказывается, что это большею частью зажиточные хозяева.
Это курьёзно, но это так, и факт находит своё объяснение.
Клопы встречались преимущественно в более зажиточных семьях, где было больше постоянных постельных принадлежностей, подушек и пр., тараканы – почти во всех избах.
Это было в зажиточной семье, где только что поморили тараканов мышьяком, раньше их было очень много; кроме того, в этой же избе есть и клопы. Очевидно, и таракан не со всякими условиями может мириться и с трудом уживается с крайней бедностью.
Любопытно, что местная народная наблюдательность отметила это явление: нередко можно услыхать из уст крестьян характеристику бедного житья семьи какого-либо их односельчанина: «уж так-то бедно они живут, что и тараканов нет, кормить нечем!» – говорят в этих случаях».
Прошу прощения за столь обширную цитату из исследования А.И. Шингарева, но что-либо «выбросить» из этого детального описания крестьянского быта той эпохи, у меня рука не поднимается…
Ну и как, прочитав обо всех этих подробностях деревенской жизни, в начале ХХ века, многие ли из читателей захотели бы, случись такое чудо, поехать «погостить» у своих пра-пра-бабушек и пра-пра-дедушек, в этих условиях, хотя бы недельку?!
Может возникнуть вопрос: а как же знаменитые деревенские бани, которые, как нам рассказывают современные сочинители, имелись чуть ли не в каждом крестьянском дворе и, где наши крестьяне, якобы, еженедельно парились и мылись?!
Как выясняется, с этим все было далеко не так благостно.
Вот, что рассказывает о тамошних банях А.И. Шингарев:
«Паразиты, живущие собственно на человеке, вши и блохи, встречаются, конечно, во всех избах без исключения, находя везде на человеческом теле и пищу и тепло. Недостаток смен белья, которое носят подолгу, не снимая, а особенно редкое омовение тела и грязь служат достаточными тому причинами.
Моются животинские и моховатские обыватели весьма редко и даже летом далеко не каждую неделю и не все купаются в Дону. Зимой моются и того реже.
Баня большая редкость.
В Моховатке их всего две и в них моются обитатели 36 дворов, а крестьяне из остальных 34-х дворов в бане вовсе не моются.
В Н.-Животинном тоже две бани, но одна из них уже почти развалилась, её никак не поправят и в ней почти не моются, другая баня весьма своеобразна и заслуживаете более подробного описания.
Это баня-землянка. Её крыша, соломенная с землёй, возвышается над уровнем почвы на поларшина, образуя еле заметный бугорок. Вниз сбоку ведёт вырытый в земле ход внутрь самой землянки.
Само помещение, выстланное внутри известняком, имеет 3 арш. 5 верш. ширины, 3,5 – длины и 2,5 арш. вышины, пол земляной, с положенным на него двумя дощечками. В правом углу землянки, против входа, русская печь без трубы, топящаяся по-чёрному (с открытой настежь дверью землянки), в левом – крохотный полок для мытья.
Стены, потолок и полок всё покрыто слоем осевшей во время топки сажи. В углу против печи стоит кадушка с водой. Всё помещение так мало, что на полок «двоим за нужду влезть и то ни стать, ни сесть».
Мыться приходится большею частью в избе, в лотке, или просто на соломе, на полу. Взрослые и здоровые члены семьи иногда моются зимой прямо на дворе под навесом.
«Только уже это не мытьё», – характеризуют они его сами, – «плеснёшь водой раза три-четыре, да и бежишь с мороза в избу греться».
Распространённый прежде обычай мыться в печах в названных селениях почти не встречается и может быть назван вымирающим.
По крайней мере его почти все отрицают и считают даже нехорошим, смущаясь когда про него расспрашивают.
Лишь в одной избе старик добродушно рассказывал, что иногда моются и в печке, и что однажды его жена обожгла себе спину, залезая мыться в горячую печь…
– В Моховатке мытьё в печке отмечено в трёх избах со слов самих хозяев.
Впрочем, здесь в бане моется почти половина всех жителей и бани топятся раза два, а то и три в месяц. Эти бани – обычные крестьянские деревянные избушки, очень небольшие, 4–5 арш. длины и ширины с русскою печью и плетнёвым предбанником – сенями.
Мытьё в избе у всех остальных жителей совершается не чаще, чем раз в месяц, а то и через два месяца раз. Бабы моют себе головы чаще, обычно каждую субботу под праздник, мужчины значительно реже.
– Маленьких ребятишек купают раза два в неделю, или раз в неделю на лавке, подстеливши соломы.
Мыло ни в бане, ни при мытье в избе почти не употребляется (оно мало идёт и на стирку белья) и вообще расход мыла – ничтожный…
Словом сказать, многие жители обходятся совсем без мыла или употребляют его в редких случаях. Оно оказывается слишком дорогим продуктом для крестьянского обихода обоих селений».
Думаю, что и в таких баньках немного бы сегодня нашлось охотников помыться, даже если бы тогдашние крестьяне расстарались, и как следует протопили бы их купленными для этого дровами и соломой.
Ну, и о тогдашних «местах общего пользования»:
«Особых отхожих мест для людей во дворах почти нигде не устраивается: в Моховатке их нет ни в одном дворе, в Н.-Животинном только в 8-ми дворах устроено что-то вроде небольших закоулков, оплетённых плетнём.
В большинстве же случаев человеческие экскременты рассеяны под навесами, на дворах или на задворках и пожираются свиньями, собаками и курами, являющимися в роли ассенизаторов».
Как видим, этот деликатный вопрос тогда, в крестьянских хозяйствах, нередко решался самым первобытным способом…
И немного о крестьянских домашних животных, их содержании и быте:
«В Моховатке устраивается по течению небольшого ручейка пруд, мелкий и не очень обширный по площади. Материалом для запруды служит исключительно навоз, который каждую весну свозится всеми домохозяевами на устраиваемую после полой воды плотину.
Прудовой водой поится скот.
В пруду же прополаскивается бельё и купаются детишки. В средине лета вода в пруду становится грязной, вонючей, с массою водорослей и других водяных растений.
Близость берегов Дона и стоячий, грязный пруд создают благоприятную почву для развития малярийных заболеваний, которые часты в обоих селениях. Колодцев, вода которых употребляется для питья и приготовления пищи, в Н.-Животинном 5 и в Моховатке 3, кроме того в Н.-Животинном есть один колодезь с плохою на вкус водою, служащей для водопоя скота…
Относительно трупов палых животных едва ли предпринимаются жителями какие-либо меры предосторожности. Трупы мелких животных: кошек, собак, кур, валяются по улицам и на задворках, пока не сгниют окончательно.
Палых лошадей и коров вывозят в поле, где обдирают с них шкуры, а трупы бросают где-нибудь в овраг или просто у края дороги на произвол судьбы и бродячих собак.
Однако, так поступают не всегда, и много палых коров и лошадей зарыто прямо на дворах, там же, где были ободраны. Причиной этому значительное количество безлошадных дворов и дворов с одною лошадью.
Когда в таких дворах падёт корова или лошадь, вывозить труп в поле не на чем, соседи дают лошадей неохотно, а то я вовсе не дают, боясь заразы, и приходится зарывать скотину у себя же на дворе. Понятно, что может случиться, если скотина пала от какой-либо заразной болезни.
Особенно поразительной, является история, рассказанная мне одним домохозяином Н.-Животинного, безлошадным.
В течение 15 лет его хозяйствования (ему около 40 лет) у него пало 7 коров, одна за другой. Сдохнет корова, он её обдерёт и закопает у себя же на дворе (на глубине 1,5-2 аршин), потом кое-как соберётся с деньжонками, вновь купит корову (у него 3 маленьких детей), она через несколько месяцев падёт, новый труп закапывается опять таки на дворе и т.д.
Все семь коров зарыты у него на дворишке в 50 кв. сажен!
«Разве сам дотащишь дохлую корову в поле, а лошади никто не даёт», говорит он в своё оправдание.
Весьма вероятно, что такое «кладбище» на дворах найдётся не только у него одного, но и у нескольких подобных ему горемык, даже не понимающих, какой экономический вред наносят они своему же хозяйству, если не говорить уже о санитарной стороне вопроса».
Но, может быть, это только в этих двух несчастных деревнях Воронежской губернии была такая нищета, антисанитария и беспросветность?!
И Шингарев специально выбрал их, чтобы «опорочить» привольную жизнь крестьян при царях?!
Посмотрим на другое свидетельство крестьянина той эпохи.
На сайте Румянцевского музея (http://www.rummuseum.ru/portal/taxonomy/term/205) размещены интереснейшие воспоминания бывшего военфельдшера Петра Сергеевича Гончаренко.
Он родился в одной из деревень Саратовской губернии, в семье довольно зажиточного крестьянина-середняка. (Мы еще несколько раз потом обратимся к его мемуарам в других главах этого повествования).
П.С. Гончаренко написал свои воспоминания еще в 60-х г.г. прошлого века, посвятив их своим сыновьям.
Его мемуары были написаны, что называется, «в стол», т.к. в советское время их издать было невозможно, слишком уж откровенно описывалась там как царское, так и советское время, со всеми присущими им недостатками и достоинствами.
И вот что он писал о проблемах с лошадьми в хозяйстве своего отца (зажиточного середняка, подчеркну):
«В нашем хозяйстве было неблагополучно в отношении лошадей. Лошадь поживет месяц, два, редко полгода или год и пропадает, т.е. заболевает и издыхает. Сколько ни старается дед Макар лечить, все напрасно.
Дед Макар жил напротив нашего дома, он славился знахарем, его звали «дед Макарец», потому что он был ростом мал.
Так вот этот лекарь дед Макарец был приглашен для лечения заболевшей лошади. Он общупал, осмотрел и решил, что помочь может только соль, которую насыпать в ухо и ухо завязать на всю ночь. Так было и сделано.
А лошадь через 2-3 часа околела.
Это стихийное бедствие разорило хозяйство, за период 6-7 лет околело 12 лошадей. А лошадь у крестьянина основная опора!
И вот это бедствие устранил дядя Иван Иванович, который не верил ни в Бога, ни в черта. Он читал разные книги и, видимо, где-то прочитал о существовании болезни «сибирской язвы», которой заражаются животные и человек.
Он посоветовал перенести конюшню на новое место, колоду и ясли уничтожить. Трудно было убедить в этом суеверных людей, но все же согласились перенести конюшню и вместе с этим избежали бедствия. Лошади водились и никогда не заболевали».
Хорошо, что у П.С. Гончаренко был такой замечательный дядя Иван Иванович, который читал разные умные книжки, и вычитал в них о существовании страшной болезни «сибирская язва», от которой, скорее всего, и дохли их лошади.
И очень хорошо, что размеры приусадебного участка у отца П.С. Гончаренко позволяли перенести конюшню на другое место!
Миллионы русских крестьян-бедняков, разумеется, не имели таких возможностей, вот люди и закапывали своих сдохших коров прямо у себя под окнами, «на дворе»…
Посмотрите, что П.С. Гончаренко вспоминает о том, как он жил в своей избе:
«Не изгладилось из памяти время, проведенное в детском возрасте.
Отец с матерью жили в саманке, одна комната, нас было детей 3 человека: старшая сестра, я и младшая сестра. Мне было в то время 5-6 лет. Спали дети на печке все.
В комнате духота, спертый воздух, ибо кроме нас, людей, в комнате жили ягнята 8-10 шт., теленок, а то и два. Иногда зимой опорос свиньи 10-12 поросят, которых держали в комнате, боясь заморозить. Скоту делали подстилку из соломы, в комнате пол был земляной, сырой, от которого шли удушливые пары аммиака.
После такого воздуха попадая на улицу, ощущаешь сразу какое-то умиротворяющее, освежающее действие. Я очень боялся тараканов, которых было в нашем жилище несметное количество, и часто на ночь уходил к дедушке и бабушке, которые жили в этом же дворе, в отдельном домике с двумя окнами, выходящими на улицу».
Такое впечатление, что П.С. Гончаренко тут просто дословно цитирует исследование А.И. Шингарева, не правда ли?!
А теперь о том, в каких условиях жила тогда семья разбогатевшего землевладельца Давида Бронштейна (батюшки «демона революции» Льва Давыдовича Троцкого).
Сам Л.Д. Троцкий рассказывает об этом в книге «Моя жизнь»:
Он построил в степи землянку, крытую соломой, и такие же незамысловатые надворные строения. С хозяйством у него, однако, не пошло. После смерти полковника семья его поселилась в Полтаве. Отец купил у Яновского свыше 100 десятин да десятин 200 держал в аренде. Полковницу, сухонькую старушку, помню твердо: она приезжала не то раз, не то дважды в год получать арендную плату за землю и поглядеть, все ли на месте…
Жили мы в том самом земляном домике, который был построен старым полковником.
Крыша была соломенной, с бесчисленными воробьиными гнездами в застрехе. Стены снаружи давали глубокие трещины, и в этих трещинах заводились ужи. Их иногда принимали за гадюк, лили в щели горячую воду из самовара, но безуспешно.
В большие дожди низкие потолки протекали, особенно в сенях: на земляной пол ставили чашки и тазы.
Комнаты были маленькие, окна подслеповатые, в двух спальнях и детской полы были глиняные и плодили блох.
В столовой настлали дощатый пол и раз в неделю натирали его желтым песком. А в главной комнате, шагов восемь длиною, которая торжественно называлась залом, пол был крашеный. Там помещали полковницу…
Конюшни, коровник, свиной хлев и птичник помещались по другую сторону дома. Все это было кое-как слеплено из глины, лозы и соломы.
Тоже – не шибко-то богато и комфортно жила семья Давида Троцкого, согласитесь. Немногим комфортнее совсем уж нищих крестьян из исследования А.И. Шингарева.
Про отсутствие в доме Д. Бронштейна электричества и водопровода и говорить не приходится.
Сортир (полагаю, что у домика отставного полковника он был-таки сколочен), тоже наверняка был «полевого» типа.
Из восьми рожденных от этого брака детей выжило четверо. Я был пятым в порядке рождения. Четверо умерли в малых летах от дифтерита, от скарлатины, умерли почти незаметно, как и выжившие жили незаметно. Земля, скот, птица, мельница требовали всего внимания без остатка.
Времена года сменяли друг друга, и волны земледельческого труда перекатывались через семейные привязанности…»
В следующей главе мы продолжим анализ исследования А.И. Шингарева о крестьянской жизни и быте в начале ХХ века.