лиза алерт что значит стоп проверка информации
Лиза алерт что значит стоп проверка информации
Какие новости? Ну что там? Нашелся? — подобные вопросы вы часто задаете нам в комментариях, когда статус поиска — «Стоп, проверка информации». Сегодня мы хотим рассказать о том, в каких случаях ставится такой статус и почему он порой не меняется несколько дней, недель или даже месяцев. Каждый поиск — уникален, поэтому в конкретной ситуации могут быть свои обстоятельства: мы постараемся разобрать несколько стандартных историй.
Итак. Статус «Стоп, проверка информации» по поиску ставится, если:
— Пропавший найден прозвоном в больнице, морге, отделении полиции или другом учреждении. Вне зависимости от того, проходит он по своим ФИО и возрасту или как неизвестный по одежде и приметам.
— Пропавший обнаружен добровольцами во время поиска (вне зависимости от состояния), но его еще не видели родные.
— Пропавший вышел на связь с родными (по телефону, в мессенджере или социальных сетях), но они еще не встретились.
— Обнаружены останки, предположительно принадлежащие пропавшему.
— В случае лесных поисков: пропавший найден в лесу, но еще не выведен (эвакуирован) из леса к бригаде скорой помощи.
Статус «Стоп, проверка информации» меняется на статус «Найден, жив» только когда родственники пропавшего увидят его своими глазами. Когда пропавший доедет до дома или когда родственники приедут к нему в больницу. В некоторых случаях статус «Найден, жив» может быть поставлен без личной встречи, после разговора по телефону — как правило, так делается по просьбе родственников, если они живут в другом городе и физически не могут лично встретиться с найденным.
Статус «Стоп, проверка информации» меняется на статус «Найден, погиб» в двух случаях: родственники пропавшего лично опознали тело в морге или по результату экспертизы ДНК. Из-за графика работы моргов, оформления процедур и документов, проживания родственников в другом городе или даже стране — опознание может затянуться на дни и недели. В случаях, когда невозможно опознать тело и проводится экспертиза ДНК, это может занять несколько месяцев. В этом случае, даже если косвенные свидетельства (обстоятельства и место обнаружения тела) подтверждают, что это наш пропавший — по поиску будет стоп до результата экспертизы.
Зачем такие сложности? Основной принцип отряда — достоверность информации. Для нас важна не скорость закрытия поиска, а факт того, что пропавший человек действительно найден. У отряда нет задачи выдать сенсацию и первыми, раньше СМИ и полиции, сообщить о нахождении человека. Задача отряда — найти пропавшего. Для нас важно, чтобы «Найден, жив» или «Найден, погиб» — действительно были финальными статусами по поиску.
Почему мы не пишем, на основании чего ставится стоп? Ответ простой — чтобы не вводить наших подписчиков в заблуждение. Иногда в больнице обнаруживается бабушка с нужным нам именем, отчеством и возрастом — но не наша; в морге — молодой человек в похожей одежде и найденный в нужном районе, так что весь инфочат уже взгрустнул — оказывается не наш. Или человек в больнице был — но уже ушел в неизвестном направлении. Ситуации бывают разные, а стоп — один.
Лиза алерт что значит стоп проверка информации
Поисковый отряд «ЛизаАлерт» запись закреплена
«Поиск завершен» – статус, который вызывает много вопросов в наших социальных сетях. Человек найден? Нет? А почему тогда поиски прекратили? Вы больше не хотите искать?
Сегодня мы постараемся подробно рассказать, когда отряд останавливает поиски пропавшего.
Этот статус означает, что отряд #ЛизаАлерт более не принимает участия в уже начатом поиске, но пропавший на этот момент ещё не найден. Причины для этого бывают разные:
1. Мы приостановили поиск по просьбе заявителя. Заявитель может принять такое решение, и по его желанию мы закрываем заявку на поиск.
2. Поиск приостановлен по просьбе полиции или других правоохранительных органов, потому что наши действия могут помешать проведению следственных мероприятий либо это небезопасно для нас.
3. В процессе поиска выяснились обстоятельства, по которым принять участие в поиске мы далее не можем, так как это противоречит нашим алгоритмам: например, выясняется, что это семейная ссора, в которой родители делят ребенка, либо пропавший разыскивается как преступник, дезертир или другие факты, которые не позволяют нам далее искать человека.
4. В процессе поиска выяснилось, что произошла утеря родственных связей: на самом деле человек, совершеннолетний и дееспособный, не терялся, но по каким-то причинам он не желает общаться с родственниками или заявителем.
Что значит статус “Стоп, проверка информации”
Какие новости? Ну что там? Нашелся? — подобные вопросы вы часто задаете нам, когда статус поиска — «Стоп, проверка информации». Сегодня мы хотим рассказать о том, в каких случаях ставится такой статус и почему он порой не меняется несколько дней, недель или даже месяцев. Каждый поиск уникален, поэтому в конкретной ситуации могут быть свои обстоятельства. Постараемся разобрать несколько стандартных историй.
Итак. Статус «Стоп, проверка информации» по поиску ставится, если:
— Пропавший найден прозвоном в больнице, морге, отделении полиции или другом учреждении. Вне зависимости от того, проходит он по своим ФИО и возрасту или как неизвестный по одежде и приметам.
— Пропавший обнаружен добровольцами во время поиска (вне зависимости от состояния), но его еще не видели родные.
— Пропавший вышел на связь с родными (по телефону, в мессенджере или социальных сетях), но они еще не встретились.
— Обнаружены останки, предположительно принадлежащие пропавшему.
— В случае лесных поисков: пропавший найден в лесу, но еще не выведен (эвакуирован) из леса к бригаде скорой помощи.
Статус «Стоп, проверка информации» меняется на статус «Найден, жив» только когда родственники пропавшего увидят его своими глазами. Когда пропавший доедет до дома или когда родственники приедут к нему в больницу. В некоторых случаях статус «Найден, жив» может быть поставлен без личной встречи, после разговора по телефону — как правило, так делается по просьбе родственников, если они живут в другом городе и физически не могут лично встретиться с найденным.
Статус «Стоп, проверка информации» меняется на статус «Найден, погиб» в двух случаях: родственники пропавшего лично опознали тело в морге или по результату экспертизы ДНК. Из-за графика работы моргов, оформления процедур и документов, проживания родственников в другом городе или даже стране опознание может затянуться на дни и недели. В случаях, когда невозможно опознать тело и проводится экспертиза ДНК, это может занять несколько месяцев. В этом случае, даже если косвенные свидетельства (обстоятельства и место обнаружения тела) подтверждают, что это наш пропавший, по поиску будет “стоп” до результата экспертизы.
Зачем такие сложности? Основной принцип отряда — достоверность информации. Для нас важна не скорость закрытия поиска, а факт того, что пропавший человек действительно найден. У отряда нет задачи выдать сенсацию и первыми, раньше СМИ и полиции, сообщить о нахождении человека. Задача отряда — найти пропавшего. Для нас важно, чтобы «Найден, жив» или «Найден, погиб» действительно были финальными статусами по поиску.
Почему мы не пишем, на основании чего ставится стоп? Ответ простой — чтобы не вводить наших подписчиков в заблуждение. Иногда в больнице обнаруживается бабушка с нужным нам именем, отчеством и возрастом, но не наша; в морге — молодой человек в похожей одежде и найденный в нужном районе, так что весь инфочат уже взгрустнул — оказывается не наш. Или человек в больнице был, но уже ушел в неизвестном направлении. Ситуации бывают разные, а стоп — один.
Почему «Лиза Алерт» не всегда принимается за поиск пропавших
Когда шансов нет
Волей-неволей приходится чему-то учиться, иногда каким-то неожиданным вещам, казалось бы, не имеющим непосредственного отношения к поисковой деятельности.
Очень тяжелые обстоятельства пропажи туриста в природной среде, однозначно указывающие на то, что пропавший погиб, причем погиб на воде, где мы не ищем. Тело по объективным причинам найти почти невозможно. Все это далеко-далеко не только от Москвы, но и вообще от какой-либо цивилизации. Родственники обратились к нам спустя неделю. В регионе нас нет. У нас пик сезона; ребята, которые могли бы участвовать в таком сложном поиске, разрываются на части в своих регионах, где ежедневно пропадают те, кого пока еще можно найти живыми. Мы не можем ехать (больше суток дороги) туда, где с 99%-ной долей вероятности будем искать погибшего, лишая шансов многих живых.
По всем этим объективным причинам заявителям отказано в поиске.
Но они не сдаются, и я их прекрасно понимаю. Сын пропавшего звонит напрямую мне, потому что у нас есть общие знакомые, и рассказывает про отца. Он немногословен, явно повторяет сказанное уже, возможно, не один десяток раз, особенно подчеркивает отменное состояние здоровья папы и его опыт службы в десантных войсках. Я запрашиваю у него необходимые данные и иду к нашим, которые, изучив еще раз карту и вводные, снова объясняют мне, почему мы ничем не можем помочь.
Моя задача очень проста — позвонить сыну, раз уж он вышел на меня, и сказать: «Мы все перепроверили, очень сожалеем, но ничего сделать не можем». Я мысленно репетирую эту фразу, шлифую ее в голове, закругляю и округляю, выкидываю и вставляю вводные слова. Говорить «ну вы же сами все понимаете» или нет? А «мы рады были бы вам помочь, но. » — уместно ли в таком контексте вообще говорить о радости? Я не общаюсь с заявителями с утра до вечера, как наши инфорги и операторы горячей линии, поэтому у меня почти нет опыта отказа человеку, для которого звонок мне был фактически последней надеждой.
Я набираю в грудь воздуха и звоню. Сын хватает трубку сразу же. И вся моя секундная решимость рушится, как карточный домик. Я жую какие-то слова, теряя на ходу отрепетированную фразу. Кое-как, мекая и бекая, добираюсь до конца мысли:
Голос его сразу гаснет.
— Да. спасибо вам. я все понимаю.
И тут я совершаю роковую ошибку. Я просто не выдерживаю.
— Там есть еще один координатор, он тоже посмотрит карту. Может, он скажет что-то другое.
Это правда, но я же знаю, что скажет этот координатор.
Голос моего собеседника меняется в одну секунду. Теперь это не просто сын, которому протянули руку надежды, — это четкий и деловой человек, который увидел цель и готов на все, чтобы ее добиться.
— Когда он посмотрит? Когда я могу перезвонить? Что нужно сделать, чтобы он принял положительное решение?
Потому что надежда — это то, что дает силы и возвращает человека к жизни.
Издательство: Бомбора
Причины, по которым мы отказываем в поиске
Мы не ищем людей, потерявшихся давно, не ищем пропавших без вести и погибших солдат Великой Отечественной войны, не занимаемся поиском животных. Причина в том, что наши инструменты разработаны для оперативного поиска недавно пропавших людей, и мы просто не владеем методиками, позволяющими нам эффективно искать тех, кто потерялся, к примеру, 30 лет назад, а также никогда не учились искать собак и кошек. Это принципиально другие процессы, предполагающие и работу в архивах, и поиск по разным базам свидетелей, и работу со специализированными группами, и так далее.
Изначально, после поиска четырехлетней Лизы Фомкиной в Орехово-Зуевском районе, отряд создавался как структура для поиска пропавших детей. И на горячей линии отряда до последнего времени можно было услышать: «Вы позвонили на горячую линию по поиску пропавших детей», хотя к тому моменту мы уже давно и успешно искали людей всех возрастов. Но когда в отряд стали поступать заявки на поиски взрослых, мы просто не могли отказать. Поэтому на сегодняшний день из всех добровольческих организаций, осуществляющих поиск пропавших, мы, наверное, закрываем самый широкий диапазон поисков. Есть отряды, которые ищут только детей; есть отряды, которые специализируются только на поиске в природной среде; есть те, кто не ищет, например бегунков, алкоголиков и наркоманов, — мы же берем в работу все виды заявок, если речь идет о недавней пропаже человека.
Однако за годы существования отряда сформировался список ситуаций, когда мы можем отказать в поиске, несмотря на то что это не заявление на поиск дедушки, пропавшего в Великую Отечественную.
— Заявитель отказывается подавать в полицию заявление о пропаже человека. Наличие заявления — обязательное для нас условие, чтобы начать поиск. Оно подтверждает серьезность намерений заявителя и позволяет нам быть более или менее уверенными, что нас не хотят использовать для поиска должника, бывшего возлюбленного, исчезнувшего с горизонта, которому хотят отомстить, и так далее. В исключительных случаях (пропал ребенок, и ситуация требует немедленного реагирования) мы можем начать поисковые работы без заявления в полицию, но с условием, что заявитель подаст его при первой возможности.
— Человек пропал давно. Мы понимаем, что бывают ситуации, когда вам позарез надо найти школьную подругу, с которой вы виделись последний раз на выпускном 20 лет назад, а она потом переехала и пропала, или вы вдруг забеспокоились о приятеле, который полгода назад перестал отвечать на звонки, но, к сожалению, помочь тут ничем не можем. Для нас с точки зрения эффективности как раз принципиально важен срок пропажи, потому что, если поиск начат в первые сутки, вероятность найти человека живым составляет 95%, а вот если за помощью обратились на третьи и позднее, она падает до 50%. Это связано с тем, что чем раньше начат поиск, тем больше у нас возможностей быстро найти человека: во-первых, еще недалеко ушли свидетели, во-вторых, записи на камерах еще не заслоились более поздними, ну и, наконец, даже собака еще может взять след. Все это важные нюансы, позволяющие успешно закрыть поиск за короткое время.
— Критическая ситуация, когда мы объективно не можем помочь (человек с большой долей вероятности погиб) и рискуем впустую потратить ресурсы в условиях высокого сезона, лишая шансов тех, кого можно спасти живыми.
— Человек совершал правонарушения, и его разыскивают как подозреваемого. Это тоже не наш профиль, тем более что такая заявка входит в противоречие с одним из основных постулатов отряда — не подвергать опасности самих поисковиков.
— Пропавший — военнобязанный, его своими силами ищет военная прокуратура и просит нас не вмешиваться в этот поиск.
— На внутреннем языке это называется «семейные разборки». Это ситуация, когда родители в разводе, не лишенные родительских прав, делят детей: «Помогите! Муж забрал дочь на выходные и не отдает!» Если муж не лишен родительских прав и обладает равными обязанностями в отношении ребенка, мы ничего с этим сделать не можем, это его право — общаться с ребенком. И если при первоначальном опросе становится очевидным, что второй супруг не лишен родительских прав, мы отказываем в поиске.
Есть ситуации, когда мы начинаем поиск, но прекращаем его, убедившись, что человек в порядке — просто по какой-то причине решил перестать общаться со своими близкими и сделал это, уйдя из дома. (Речь идет, естественно, о совершеннолетних.) Уволился с работы, уехал из города, однажды не пришел домой, перестал отвечать на звонки. Такие заявки называются УРС — утрата родственных связей, и эти люди пропавшими без вести не считаются и в соответствующую статистику не попадают. Если мы находим человека и убеждаемся в том, что: а) это действительно тот, кого мы ищем, и б) с ним все в порядке — просто он больше не хочет общаться со своей семьей, мы, конечно, ничего с этим сделать не можем, никаких усилий по возвращению его домой не предпринимаем и от дальнейших действий по поиску отказываемся. Иногда такие заявки поступают к нам и в том случае, если даже человек отчетливо дал понять своим родным, что он уходит и просит его не искать, с ним все в порядке — просто он решил радикально изменить свою жизнь. К примеру, жена ушла к любовнику или взрослый сын решил начать жить отдельно. Естественно, это выбор взрослых дееспособных людей, на который мы никак не можем и не должны влиять. Сложнее ситуация, если человек ушел в секту, уехал на поселение в общину, сделал это формально добровольно, но. В каждом конкретном случае мы анализируем обстоятельства и принимаем решение. Но всегда стараемся убедиться, что пропавший жив и с ним все в порядке, в помощи он не нуждается.
«В том, что мы делаем, есть страшное»: как работает «Лиза Алерт»
25 мая — Международный день пропавших детей. Руководитель пресс-службы поисково-спасательного отряда «Лиза Алерт» Ксения Кнорре-Дмитриева в своей книге «Найден, жив!» рассказывает о самых сложных моментах работы. Публикуем отрывок из нее.
В том, что мы делаем, есть страшное. Далеко не всегда мы готовы этим делиться. И как передать словами эти ощущения? Например, рассказать, как нервное, очень подгоняющее желание скорее найти вдруг сменяется полной апатией, когда приходит новость о том, что пропавший найден погибшим. И кто-то, кто в штабе схватил рацию и компас и уже практически убежал с группой в лес (регистратор только и успел на ходу записать номера оборудования), разворачивается, медленно расстегивает на ходу только что тщательно застегнутую куртку, кладет рацию на стол регистратора и куда-то идет с перекошенным лицом.
Хорошо помню, как я приехала в Липецкую область, когда ребенка нашли погибшим. Мы ехали вчетвером около 450 километров, поиск шел уже не первый день, и мы очень надеялись все-таки успеть, спешили как могли, останавливались только на заправках на пять минут, ели на ходу, гнали от себя и друг от друга плохие мысли.
Потянулись поля подсолнухов — бесконечные поля огромных мясистых растений выше человеческого роста, выпирающих из пушистого чернозема. В тот день я узнала, что эти посадки — страшная история для маленького ребенка: выйти из них он не может, не видит, где конец и начало, полностью лишен возможности сориентироваться, и все это под палящим летним солнцем. Еще сложнее в них искать.
С тех пор я всегда, когда заезжаю в эти летние поля Черноземья, снова оказываюсь в том солнечном и трагичном июльском дне.
Съехав на местную дорогу, мы увидели какого-то деда и, понимая, что где-то рядом, спросили его: мол, тут ребенка ищут, не знаете, нет ли новостей?
— А как же не знать, — охотно отозвался дед и тут же удивился: — А вы не в курсе, что ли? Нашли его!
Как же я ненавижу это «нашли» без уточнений!
— Живой? — задыхаясь, спросила я. — Живо-о-о-ой, — радостно отозвался дед. — Что ему, засранцу, сделается?
И мы, воодушевленные, рванули дальше, радуясь за «засранца» и наших ребят и удивляясь, почему нам не позвонили.
Как раз тут и пробился звонок — связь была так себе, слышно с пятого на десятое, еще и с помехами:
— Да! — кричу я радостно. — Знаем уже, что нашли!
И по этому воплю все мои спутники понимают, что произошло.
Дима на заднем сиденье выкрикивает короткое ругательство. Дима, который никогда не ругается матом. Я швыряю телефон, он летит куда-то на пол. в машине наступает тишина.
Через 15 минут мы на месте.
С места поиска, по дороге вдоль полей вереницей тянутся легковые машины. Это местные, приехавшие на поиск, — позже мы узнали, что часть из них отправили туда в приказном порядке, и они ехали в неподходящей для поиска в природной среде одежде — в машинах сидят люди в платьях, майках и смотрят на нас через стекло. Машины идут и идут, нет никакой возможности проехать, и чтобы хоть чем-то себя занять, я их считаю: 10. 20. 30. 40. В моей машине тихо. Всю дорогу мы болтали о чем-то, обсуждали все подряд, как это часто бывает с не очень близкими людьми, когда вы вместе долго едете, говорили и говорили о поисках, а сейчас молчим и смотрим на этот змеящийся вдоль кромки поля поток машин.
Наконец мы подъезжаем к штабу. Солнце уже перевалило за середину, и тени от растений длинные. Длинные тени от наших ребят, которые стоят возле штабной машины. От скорой, от машины МЧС, полиции. За штабом кострище, навалены горой консервы, мусор в мешке, ребята сидят у костра, лежит собака.
Возле штаба стоят наши, еще о чем-то спорят, тыкая в навигатор.
Тимур, координатор поиска, — в стороне. Мы встречаемся глазами. У него будто обиженное лицо — как у ребенка, который ждал чуда, а его обманули. Мы долго смотрим друг другу в глаза, и я не знаю, что ему сказать.
Говорить не о чем. Нет ни одного слова, которое могло бы утешить. Только подойти и обнять — я уже знаю, что некоторым даже самым крепким ребятам нужно женское плечо рядом в такие минуты.
Звонит Гриша, спрашивает меня, как Тимур. Я вяло отвечаю. Он слышит мой голос, понимает мое состояние — сколько у него было таких разговоров? — и говорит в трубку (я по его голосу понимаю, что он говорит это каждому, кто превратился в груду обломков после вот такого завершения поиска):
— Но ты же понимаешь, что мы сделали то, что никто, кроме нас не сделал бы?
Я киваю. Я понимаю. Мне не легче. Обняла наших ребят, отдала им пакет с едой, и мы уехали в Москву.
Как жить дальше после трагических детских поисков
Это очень сложный вопрос. Не каждый из нас готов даже говорить на эту тему. Обычно это сильно влияет на каждого, кому довелось пережить подобное. Иногда — меняет всю жизнь и мировоззрение.
Все реагируют по-своему, и каждый справляется с этим как может. Кто-то замыкается в себе, кто-то идет к психологу, кто-то выплакивает это на плече у соотрядников, хорошо понимающих то, что происходит с человеком. Но всем нам обычно очень тяжело. Все мы ощущаем свое бессилие — что мы, взрослые обученные люди с методиками и оборудованием, не смогли спасти маленького человека. Это очень болезненное ощущение, которое, однако, заставляет нас двигаться дальше, чтобы пытаться предотвратить, предупредить, чтобы искать лучше и эффективнее.
В 2019 году в отряде было создано направление «Психология», одна из задач которого — помочь пережить подобные ситуации тем, кому довелось в них оказаться. И это очень важное для нас событие, потому что такие истории могут сломать кого угодно, в том числе очень опытных и ценных поисковиков.
Это тот самый случай, когда можно увидеть, как плачут спасатели…
Сергей Клецин, федеральный куратор, региональный представитель «Лиза Алерт» Брянской области, координатор (интервью проекту «Гордость России», октябрь 2019 года):
«У меня было два раза, когда я хотел уйти после детских поисков. Я не подхожу к этому спонтанно: захотел — поехал, захотел — ушел, я обдумываю свои решения. И в обоих случаях я думал: сейчас я могу позволить себе эту слабость, поддаться ей и уйти, но что будет потом? Будет другой детский поиск, на который, возможно, кто-то не сможет поехать, и я не поехал, потому что пожалел себя и ушел. Наверное, поэтому оставался.
Как и семь лет назад, я продолжаю считать, что дети не должны пропадать, а если это произошло, их должны искать, и надо, чтобы это делали специалисты. Мы не можем себе позволить непрофессионализм на таких поисках. Отряд „Лиза Алерт“ на сегодня — это самая мощная поисковая организация, у которой есть лучшие инструменты для поиска человека. Мы действительно умеем это делать. И если ребенок все-таки пропадает, мы должны успевать его найти — или, по крайней мере, делать все, чтобы успеть.
Я никогда не считал, сколько у меня найдено живых. Но я помню каждый свой поиск, когда был „найден, погиб“ или „не найден“. И все равно самые запоминающиеся — это детские поиски и, к сожалению, детские с печальным концом.
Я научился с эмоциями после таких поисков справляться сам. Наверное, с помощью той самой мысли, что да, ты можешь сейчас поддаться слабости и слиться, но это слабость. В последний раз это было два года назад, когда мы искали в Липецкой области Артема, утонувшего в выгребной яме. И хотя я понимал, что он погиб почти сразу, еще до того, как к нам поступила заявка, от понимания того, что я не мог ничем помочь, не стало легче. Почему? Не знаю, как это объяснить. Ну просто в принципе тяжело, когда ты находишь погибшего ребенка.
Так было и в Стечне Брянской области, когда ребенок утонул в школьном туалете. Там вообще было полное непонимание: как. Была злость на весь мир. Ведь родители знали про эту яму в туалете, директор школы знала, все знали, у нас XXI век, а ребенок погибает на территории школы — там, где ему ничего не должно угрожать в принципе! Дети пришли туда, и они должны быть защищены. Четырехлетний ребенок, который никому ничего плохого не сделал, — просто пришел поиграть на территорию школы, погибает — вот так страшно, в туалете, и это было реально тяжело. Помимо туалета мы нашли на территории школы еще два незакрытых резервуара: колодец с металлической торчащей из него арматурой и открытую трансформаторную будку. И когда все это видишь, ты понимаешь, что это было не какое-то случайное роковое событие — нет, это когда-то должно было произойти, и вот оно произошло. И еще ты понимаешь, что таких школ — миллион, в любое село заезжай — и увидишь ту же картину».