летя в пыли на почтовых что значит
Загадка «Евгения Онегина». Что имел в виду Пушкин?
Вспомнилось мне тут, неожиданно, начало «Евгения Онегина»-
«Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог.
Его пример другим наука;
Но, боже мой, какая скука
С больным сидеть и день и ночь,
Не отходя ни шагу прочь!
Какое низкое коварство
Ему подушки поправлять,
Печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же чёрт возьмёт тебя?»
И стало мне интересно, что значит фраза «он уважать себя заставил» и как именно он сделал?
Первое что приходит на ум- написал завещание и тем самым заставил дорогого племянника за ним ухаживать.
НО, оказывается есть и другая и очень интересная версия- во времена Пушкина словосочетание «уважать себя заставил» распространенным фразеологизмом, который означал «он умер». Просто тогда это выражение было расхожим. Пушкин не догадывался что через много лет оно выйдет из употребления, и мы будем ломать голову, как именно дядя заставлял окружающих себя уважать.
И тут у меня все вообще перевернулось! Совсем же по другому все звучит! ГГ и так циник тот еще, а тут и вовсе- И лучше выдумать не мог.
Его пример другим наука;
В общем дошло до того что я позвонил теще (50 лет преподает русский язык и литературу), она на стороне версии о завещании, но 100% аргументов тоже привести не может.
Летя в пыли на почтовых что значит
Здравствуйте уважаемые.
Не так давно я спрашивал Вашего мнения о том, стоит ли разобрать нам с Вами совместно одно из самых моих любимых поэтических произведений не только «Нашеговсе»(с), но и вообще в принципе, и в общем и целом получил удовлетворительный ответ: http://id77.livejournal.com/831546.html А это значит, следует, как минимум, хотя бы попробовать 🙂 И, хотя, как метко отметил в своем комментарии многоумный и уважаемый мной 
eulampij я даже близко ни с Набоковым, ни уж тем более с Юрием Лотманом (чью работу я считаю превосходной) сравнится не могу, но я попытаюсь хотя бы немного рассказать Вам о тех вещах, которые, возможно не совсем понятны, кои мы можем обнаружить в строчках бессмертного произведения. Сразу хочу отметить, что я не буду разбирать порывы, суть, систему взаимоотношений и психологические нюансы героев. Теоретически мог бы, но я не литературовед и не психолог. Мое хобби – история, и для меня великое произведение, это еще и прекрасный повод окунуться в эпоху.
Ну, или так.
Начнем, пожалуй, с эпиграфа. Знаете, в школьные годы, я не особо обращал внимания на эпиграфы, считая их излишним выпендрежем. Однако прошло время, и для меня это не только неразрывная часть самого произведения, а иногда и вообще концентрированная его суть. Может быть, я старею, но теперь и сам не прочь даже в своих постах пользоваться инструментарием эпиграфа. Мне приносит это определенное удовольствие 🙂
В «Евгении Онегине» эпиграф есть перед самим произведением. Плюс еще там же и посвящение. Ну и отдельные эпиграфы, перед каждой главой. Иногда будем разбирать, иногда нет.
Первый эпиграф написан на французском и перевести его можно примерно так: «Проникнутый тщеславием, он обладал сверх того особой гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием в своих как добрых, так и дурных поступках, — следствие чувства превосходства, быть может, мнимого». Взят он якобы из частного письма, и служит для того, чтобы читатель поверил в то, что автор и Евгений Онегин добрые приятели, что автор как бы непосредственно участвует в событиях.
рисунок самого светоча русской литературы
Посвящение более многострочное, смысл его полностью приводит не имеется, но сделано оно Петру Александровичу Плетневу. Ректор кафедры словесности моей Alma mater Петр Александрович обладал чутким и мягким характером, писал стихи и был критиком. Но критиковал так обходительно и деликатно, что умудрялся быть другом почти всех литературных «звезд» того времени. В том числе и Пушкина.
П. Плетнев
Эпиграф перед первой главой состоит из одной строчки: «И жить торопится и чувствовать спешит». И подпись Кн. Вяземский. Это часть произведения Петра Андреевича Вяземского – блестящего и интереснейшего друга Александра Сергеевича. Произведение называется «Первый снег» и приводить тут его полностью смысла не вижу – при желании можете найти сами. Сам Вяземский тоже был поэтом, но своего рода уникальным – написал только один сборник стихов, даже еще и ближе к концу жизни.
герб князей Вяземских
Ну а значение эпиграфа…Тут – на Ваше усмотрение. Причем, думаю, выводы лучше сделать после того, как прочтете всю первую главу целиком 🙂
Пожалуй, пора перейти к самому тексту.
«Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог.
Его пример другим наука;
Но, боже мой, какая скука
С больным сидеть и день и ночь,
Не отходя ни шагу прочь!
Какое низкое коварство
Полуживого забавлять,
Ему подушки поправлять,
Печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя!»
Этот кусок помнят, наверное, все, кто ходил в советскую, русскую, украинскую, и прочие школы постсоветского пространства. Для большинства это буквально все, что они знают и помнят о романе 🙂 В общем, узнаваемо.
Для меня в приведенном отрывке главный строчки вот эти:
Какое низкое коварство
Полуживого забавлять,
Я думаю, их надо использовать в качестве девиза противником применения средств против мужской эрективной дисфункции по типу Viagra :-))))
Но пойдем дальше.
Так думал молодой повеса,
Летя в пыли на почтовых,
Всевышней волею Зевеса
Наследник всех своих родных.
Друзья Людмилы и Руслана!
С героем моего романа
Без предисловий, сей же час
Позвольте познакомить вас:
Онегин, добрый мой приятель,
Родился на брегах Невы,
Где, может быть, родились вы
Или блистали, мой читатель;
Там некогда гулял и я:
Но вреден север для меня.
Кстати, как Вы понимаете, за такое «такси» надо было платить. Ехал Евгений, скорее всего по Витебскому тракту В пушкинские времена такса (прогонная плата) на этом тракте составляла 5 копеек за версту, а значит поездка стоила в одну сторону около 19 рублей. Не так чтобы очень много (дилижанс в Москву стоил 70 рублей, а аренда ложи в театре на год и вовсе 500), но и не мало, ибо за 10-15 рублей можно было купить крепостного.
Про строчку «Но вреден север для меня», думаю все все знают 🙂 Так тонко потролил Пушкин власти по поводу своей ссылки.
Ну и окончим сегодня на этом.
Продолжение следует….
Приятного времени суток
Летя в пыли на почтовых что значит
ИЗ ЗАМЕТОК О ТЕКСТЕ «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА» (*)
1. «Летя в пыли на почтовых»
Родившись в Смоленске, Муравьев довольно много путешествовал, жил в Москве, Архангельске, Вологде, Твери, Петербурге. Дорожные впечатления вошли в ряд его произведений, в том числе в послание «К Феоне». Здесь описана поездка в Эстонию, созданы замечательные пейзажи, разработан четырехстопный ямб. Интонационно, отчасти ритмически это отдаленное предвестье пушкинского романа:
- Но что сказать вам о дороге?
Как вихрь, летя на почтовых,
Мы очутились на пороге
Желанных теремов своих. 4
Образ из второго стиха подхвачен Пушкиным в послании 1815 г. «К Пущину»:
- Пускай старик крылатый
Летит на почтовых:
Нам дорог миг утраты
В забавах лишь одних! 5
Подтверждением зависимости в данном случае Пушкина от Муравьева служит следующее наблюдение. И в послании Муравьева «К Феоне», и в послании Пушкина «К Пущину», и в «Евгении Онегине» интересующий нас образ занимает одно и то же место в стихотворной речи: он помещен во втором стихе катрена перекрестной рифмовки.
2. «И русской Н как N французский»
Eno (mettant la main sur sa hache d’arme).
J’ai hache!
И т. д. Эта заметка свидетельствует, что в сознании поэта славянская и французская азбука с присущим каждой из них способом называния букв были резко противопоставлены. Очевидно, как в этой заметке противопоставлено чтение НАШ и ЭН, так и ранее в «Евгении Онегине» предполагалось чтение «И русской НАШ как ЭН французский».
Когда я рассказал ныне покойному С. А. Рейсеру, что на конференции 1987 г., посвященной «Евгению Онегину», вновь возник вопрос о чтении этого стиха, он привел еще одно соображение, как нам кажется, весьма убедительное при всей его кажущейся субъективности. Он воскликнул: «Неужели Пушкин предполагал чтение И русской ЭН как ЭН французский? Это ведь так неинтересно!» Действительно, во французском алфавите названия всех букв произносятся без назализации, Н в русском алфавите звучит так же, как N во французском. Пушкин не пошел бы на плоскую тавтологию.
1 См. наши статьи в следующих изданиях: Известия АН СССР, серия лит. и яз. 1983. № 5; Временник Пушкинской комиссии. Вып. 20. Л., 1986; Вып. 21. Л., 1987; Вып. 24. Л., 1990; Смена (Смоленск). 1987. 10 февраля; Пушкин: Проблемы творчества, текстологии, восприятия. Калинин, 1989. Некоторые материалы перепечатаны в кн.: Баевский В. С. Сквозь магический кристалл. Поэтика «Евгения Онегина», романа в стихах А. Пушкина. М., 1990. Назад
2 Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 16 т. Т. 12. С. 277; Т. 6. С. 25, 192. Назад
3 Кулакова Л. И. Поэзия М. Н. Муравьева // Муравьев М. Н. Стихотворения. Л., 1967. С. 45. Назад
4 Муравьев М. Н. Стихотворения. Л., 1967. С. 181. Назад
5 Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 16 т. Т. 1. С. 119. Назад
6 Pushkin. A. Concordance to the Poetry. By J. Thomas Shaw. Slavica Publishers, Inc. Columbus, Ohio. Vol. 1. P. 118. Назад
7 Булаховский Л. А. Русский литературный язык первой половины XIX века. М., 1954. С. 12. Назад
9 Моисеев А. И. Как читался 6-й стих 33-й строфы 2-й главы «Евгения Онегина» // Филологические науки. 1975. № 2; Виленчик Б. Я. «Русский Н» среди аббревиатур «Евгения Онегина» // Русская литература. 1986. № 2. Назад
10 Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 16 т. Т. 12. С. 180. Назад
Летя в пыли на почтовых что значит
«Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог.
Его пример другим наука;
Но, боже мой, какая скука
С больным сидеть и день и ночь,
Не отходя ни шагу прочь!
Какое низкое коварство
Полуживого забавлять,
Ему подушки поправлять,
Печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя!»
Так думал молодой повеса[6],
Летя в пыли на почтовых,[7]
Всевышней волею Зевеса[8]
Наследник всех своих родных.
Друзья Людмилы и Руслана![9]
С героем моего романа
Без предисловий, сей же час
Позвольте познакомить вас:
Онегин, добрый мой приятель,
Родился на брегах Невы,
Где, может быть, родились вы
Или блистали, мой читатель;
Там некогда гулял и я:
Но вреден север для меня.[10]
Служив отлично-благородно,[11]
Долгами жил его отец,
Давал три бала ежегодно
И промотался наконец.
Судьба Евгения хранила:
Сперва Madame за ним ходила,
Потом Monsieur[12] ее сменил.
Ребенок был резов, но мил.
Monsieur l’Abbé,[13] француз убогой,
Чтоб не измучилось дитя,
Учил его всему шутя,
Не докучал моралью строгой,
Слегка за шалости бранил
И в Летний сад гулять водил.
Когда же юности мятежной
Пришла Евгению пора,
Пора надежд и грусти нежной,
Monsieur прогнали со двора.
Вот мой Онегин на свободе;
Острижен по последней моде;
Как dandy[14] лондонский одет –
И наконец увидел свет.
Он по-французски совершенно
Мог изъясняться и писал;
Легко мазурку танцовал
И кланялся непринужденно;
Чего ж вам больше? Свет решил,
Что он умен и очень мил.
Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь,
Так воспитаньем, слава богу,
У нас немудрено блеснуть.
Онегин был, по мненью многих
(Судей решительных и строгих),
Ученый малый, но педант,[16]
Имел он счастливый талант
Без принужденья в разговоре
Коснуться до всего слегка,
С ученым видом знатока
Хранить молчанье в важном споре
И возбуждать улыбку дам
Огнем нежданных эпиграмм.
Латынь из моды вышла ныне:
Так, если правду вам сказать,
Он знал довольно по-латыне,
Чтоб эпиграфы разбирать,
Потолковать об Ювенале,[18]
В конце письма поставить vale,[19]
Да помнил, хоть не без греха,
Из Энеиды[20] два стиха.
Он рыться не имел охоты
В хронологической пыли
Бытописания земли;
Но дней минувших анекдоты
От Ромула[21] до наших дней
Хранил он в памяти своей.
Высокой страсти не имея
Для звуков жизни не щадить,
Не мог он ямба от хорея,[22]
Как мы ни бились, отличить.
Бранил Гомера, Феокрита;[23]
Зато читал Адама Смита,[24]
И был глубокий эконом,
То есть умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.
Отец понять его не мог
И земли отдавал в залог.
Как рано мог он лицемерить,
Таить надежду, ревновать,
Разуверять, заставить верить,
Казаться мрачным, изнывать,
Являться гордым и послушным,
Внимательным иль равнодушным!
Как томно был он молчалив,
Как пламенно красноречив,
В сердечных письмах как небрежен!
Одним дыша, одно любя,
Как он умел забыть себя!
Как взор его был быстр и нежен,
Стыдлив и дерзок, а порой
Блистал послушною слезой!
Как он умел казаться новым,
Шутя невинность изумлять,
Пугать отчаяньем готовым,
Приятной лестью забавлять,
Ловить минуту умиленья,
Невинных лет предубежденья
Умом и страстью побеждать,
Невольной ласки ожидать,
Молить и требовать признанья,
Подслушать сердца первый звук,
Преследовать любовь, и вдруг
Добиться тайного свиданья.
И после ей наедине
Давать уроки в тишине!
Как рано мог уж он тревожить
Сердца кокеток записных!
Когда ж хотелось уничтожить
Ему соперников своих,
Как он язвительно злословил!
Какие сети им готовил!
Но вы, блаженные мужья,
С ним оставались вы друзья:
Его ласкал супруг лукавый,
Фобласа[26] давний ученик,
И недоверчивый старик,
И рогоносец величавый,
Всегда довольный сам собой,
Своим обедом и женой.
Бывало, он еще в постеле:<27>
К нему записочки несут.
Что? Приглашенья? В самом деле,
Три дома на вечер зовут:
Там будет бал, там детский праздник.
Куда ж поскачет мой проказник?
С кого начнет он? Всё равно:
Везде поспеть немудрено.
Покамест в утреннем уборе,
Надев широкий боливар,[28]
Онегин едет на бульвар[29]
И там гуляет на просторе,
Пока недремлющий брегет[30]
Не прозвонит ему обед.
Уж тёмно: в санки он садится.
«Пади, пади!» – раздался крик;[31]
Морозной пылью серебрится
Его бобровый воротник.
К Talon[32] помчался: он уверен,
Что там уж ждет его Каверин.[33]
Вошел: и пробка в потолок,
Вина кометы[34] брызнул ток,
Пред ним roast-beef окровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Страсбурга пирог нетленный
Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым.
Еще бокалов жажда просит
Залить горячий жир котлет,
Но звон брегета им доносит,
Что новый начался балет.
Театра злой законодатель,
Непостоянный обожатель
Очаровательных актрис,
Почетный гражданин кулис,[35]
Онегин полетел к театру,
Где каждый, вольностью дыша,
Готов охлопать entrechat,[36]
Обшикать Федру, Клеопатру,[37]
Моину вызвать (для того,
Чтоб только слышали его).
Волшебный край! там в стары годы,[38]
Сатиры смелый властелин,
Блистал Фонвизин, друг свободы,[39]
И переимчивый Княжнин;[40]
Там Озеров невольны дани
Народных слез, рукоплесканий
С младой Семеновой делил;[41]
Там наш Катенин воскресил
Корнеля гений величавый;[42]
Там вывел колкий Шаховской[43]
Своих комедий шумный рой,
Там и Дидло венчался славой,[44]
Там, там под сению кулис
Младые дни мои неслись.
Мои богини! что вы? где вы?[45]
Внемлите мой печальный глас:
Всё те же ль вы? другие ль девы,
Сменив, не заменили вас?
Услышу ль вновь я ваши хоры?
Узрю ли русской Терпсихоры[46]
Душой исполненный полет?
Иль взор унылый не найдет
Знакомых лиц на сцене скучной,
И, устремив на чуждый свет
Разочарованный лорнет,
Веселья зритель равнодушный,
Безмолвно буду я зевать
И о былом воспоминать?
Театр уж полон; ложи блещут;
Партер и кресла, всё кипит;
В райке нетерпеливо плещут,[47]
И, взвившись, занавес шумит.
Блистательна, полувоздушна,
Смычку волшебному послушна,
Толпою нимф окружена,
Стоит Истомина;[48] она,
Одной ногой касаясь пола,
Другою медленно кружит,
И вдруг прыжок, и вдруг летит,
Летит, как пух от уст Эола;
То стан совьет, то разовьет,
И быстрой ножкой ножку бьет.
Всё хлопает. Онегин входит,
Идет меж кресел по ногам,
Двойной лорнет скосясь наводит
На ложи незнакомых дам;[49]
Все ярусы окинул взором,
Всё видел: лицами, убором
Ужасно недоволен он;
С мужчинами со всех сторон
Раскланялся, потом на сцену
В большом рассеянье взглянул,
Отворотился – и зевнул,
И молвил: «Всех пора на смену;
Балеты долго я терпел,
Но и Дидло мне надоел».[50]
Еще амуры, черти, змеи
На сцене скачут и шумят;
Еще усталые лакеи
На шубах у подъезда спят;[51]
Еще не перестали топать,
Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать;
Еще снаружи и внутри
Везде блистают фонари;
Еще, прозябнув, бьются кони,
Наскуча упряжью своей,
И кучера, вокруг огней,
Бранят господ и бьют в ладони:
А уж Онегин вышел вон;
Домой одеться едет он.
Изображу ль в картине верной
Уединенный кабинет,
Где мод воспитанник примерный
Одет, раздет и вновь одет?
Всё, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильный[52]
И по Балтическим волнам
За лес и сало возит нам,
Всё, что в Париже вкус голодный,
Полезный промысел избрав,
Изобретает для забав,
Для роскоши, для неги модной,–
Всё украшало кабинет
Философа в осьмнадцать лет.
Янтарь на трубках Цареграда,
Фарфор и бронза на столе,
И, чувств изнеженных отрада,
Духи в граненом хрустале;[53]
Гребенки, пилочки стальные,
Прямые ножницы, кривые,
И щетки тридцати родов
И для ногтей и для зубов.
Руссо (замечу мимоходом)
Не мог понять, как важный Грим
Смел чистить ногти перед ним,
Красноречивым сумасбродом.
Защитник вольности и прав
В сем случае совсем не прав.
Быть можно дельным человеком
И думать о красе ногтей:
К чему бесплодно спорить с веком?
Обычай деспот меж людей.
Второй Чадаев,[54] мой Евгений,
Боясь ревнивых осуждений,
В своей одежде был педант
И то, что мы назвали франт.
Он три часа по крайней мере
Пред зеркалами проводил
И из уборной выходил
Подобный ветреной Венере,[55]
Когда, надев мужской наряд,
Богиня едет в маскарад.
В последнем вкусе туалетом
Заняв ваш любопытный взгляд,
Я мог бы пред ученым светом
Здесь описать его наряд;
Конечно б это было смело,
Описывать мое же дело:
Но панталоны, фрак, жилет,
Всех этих слов на русском нет;
А вижу я, винюсь пред вами,
Что уж и так мой бедный слог
Пестреть гораздо б меньше мог
Иноплеменными словами,
Хоть и заглядывал я встарь
В Академический Словарь.
У нас теперь не то в предмете:
Мы лучше поспешим на бал,
Куда стремглав в ямской карете[56]
Уж мой Онегин поскакал.
Перед померкшими домами[57]
Вдоль сонной улицы рядами
Двойные фонари карет[58]
Веселый изливают свет
И радуги на снег наводят:
Усеян плошками кругом,[59]
Блестит великолепный дом;
По цельным окнам тени ходят,[60]
Мелькают профили голов
И дам и модных чудаков.
Вот наш герой подъехал к сеням;
Швейцара мимо он стрелой
Взлетел по мраморным ступеням,
Расправил волоса рукой,
Вошел. Полна народу зала;
Музыка уж греметь устала;
Толпа мазуркой занята;
Кругом и шум и теснота;
Бренчат кавалергарда шпоры;[61]
Летают ножки милых дам;
По их пленительным следам
Летают пламенные взоры,
И ревом скрыпок заглушен
Ревнивый шепот модных жен.
Во дни веселий и желаний
Я был от балов без ума:
Верней нет места для признаний
И для вручения письма.
О вы, почтенные супруги!
Вам предложу свои услуги;
Прошу мою заметить речь:
Я вас хочу предостеречь.
Вы также, маменьки, построже
За дочерьми смотрите вслед:
Держите прямо свой лорнет!
Не то. не то, избави боже!
Я это потому пишу,
Что уж давно я не грешу.
Увы, на разные забавы
Я много жизни погубил!
Но если б не страдали нравы,
Я балы б до сих пор любил.
Люблю я бешеную младость,
И тесноту, и блеск, и радость,
И дам обдуманный наряд;
Люблю их ножки; только вряд
Найдете вы в России целой
Три пары стройных женских ног.
Ах! долго я забыть не мог
Две ножки. Грустный, охладелый,
Я всё их помню, и во сне
Они тревожат сердце мне.
Когда ж, и где, в какой пустыне,
Безумец, их забудешь ты?
Ах, ножки, ножки! где вы ныне?
Где мнете вешние цветы?
Взлелеяны в восточной неге,
На северном, печальном снеге
Вы не оставили следов:
Любили мягких вы ковров
Роскошное прикосновенье.
Давно ль для вас я забывал
И жажду славы и похвал,
И край отцов, и заточенье?
Исчезло счастье юных лет –
Как на лугах ваш легкий след.
Дианы грудь, ланиты Флоры[62]
Прелестны, милые друзья!
Однако ножка Терпсихоры
Прелестней чем-то для меня.
Она, пророчествуя взгляду
Неоценимую награду,
Влечет условною красой
Желаний своевольный рой.
Люблю ее, мой друг Эльвина,
Под длинной скатертью столов,
Весной на мураве лугов,
Зимой на чугуне камина,
На зе́ркальном паркете зал,
У моря на граните скал.
Я помню море пред грозою:
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!
Нет, никогда средь пылких дней
Кипящей младости моей
Я не желал с таким мученьем
Лобзать уста младых Армид,[63]
Иль розы пламенных ланит,
Иль перси, полные томленьем;
Нет, никогда порыв страстей
Так не терзал души моей!
Мне памятно другое время!
В заветных иногда мечтах
Держу я счастливое стремя.
И ножку чувствую в руках;
Опять кипит воображенье,
Опять ее прикосновенье
Зажгло в увядшем сердце кровь,
Опять тоска, опять любовь.
Но полно прославлять надменных
Болтливой лирою своей;
Они не стоят ни страстей,
Ни песен, ими вдохновенных:
Слова и взор волшебниц сих
Обманчивы. как ножки их.
Что ж мой Онегин? Полусонный
В постелю с бала едет он:
А Петербург неугомонный
Уж барабаном пробужден.[64]
Встает купец, идет разносчик,
На биржу тянется извозчик,
С кувшином охтинка спешит,[65]
Под ней снег утренний хрустит.
Проснулся утра шум приятный.
Открыты ставни; трубный дым
Столбом восходит голубым,
И хлебник, немец аккуратный,
В бумажном колпаке, не раз
Уж отворял свой васисдас.[66]
Но, шумом бала утомленный
И утро в полночь обратя,
Спокойно спит в тени блаженной
Забав и роскоши дитя.
Проснется за́ полдень, и снова
До утра жизнь его готова,
Однообразна и пестра.
И завтра то же, что вчера.
Но был ли счастлив мой Евгений,
Свободный, в цвете лучших лет,
Среди блистательных побед,
Среди вседневных наслаждений?
Вотще ли был он средь пиров
Неосторожен и здоров?
Нет: рано чувства в нем остыли;
Ему наскучил света шум;
Красавицы не долго были
Предмет его привычных дум;
Измены утомить успели;
Друзья и дружба надоели,
Затем, что не всегда же мог
Beef-steaks и стразбургский пирог
Шампанской обливать бутылкой
И сыпать острые слова,
Когда болела голова;
И хоть он был повеса пылкой,
Но разлюбил он наконец
И брань, и саблю, и свинец.
Недуг, которого причину
Давно бы отыскать пора,
Подобный английскому сплину,
Короче: русская хандра
Им овладела понемногу;
Он застрелиться, слава богу,
Попробовать не захотел,
Но к жизни вовсе охладел.
Как Child-Harold, угрюмый, томный[67]
В гостиных появлялся он;
Ни сплетни света, ни бостон,
Ни милый взгляд, ни вздох нескромный,
Ничто не трогало его,
Не замечал он ничего.
Причудницы большого света!
Всех прежде вас оставил он;
И правда то, что в наши лета
Довольно скучен высший тон;
Хоть, может быть, иная дама
Толкует Сея и Бентама,[69]
Но вообще их разговор
Несносный, хоть невинный вздор;
К тому ж они так непорочны,
Так величавы, так умны,
Так благочестия полны,
Так осмотрительны, так точны,
Так неприступны для мужчин,
Что вид их уж рождает сплин.
И вы, красотки молодые,
Которых позднею порой
Уносят дрожки удалые
По петербургской мостовой,
И вас покинул мой Евгений.
Отступник бурных наслаждений,
Онегин дома заперся,
Зевая, за перо взялся,
Хотел писать – но труд упорный
Ему был тошен; ничего
Не вышло из пера его,
И не попал он в цех задорный
Людей, о коих не сужу,
Затем, что к ним принадлежу.
И снова, преданный безделью,
Томясь душевной пустотой,[70]
Уселся он – с похвальной целью
Себе присвоить ум чужой;
Отрядом книг уставил полку,
Читал, читал, а всё без толку:
Там скука, там обман иль бред;
В том совести, в том смысла нет;
На всех различные вериги;
И устарела старина,
И старым бредит новизна.
Как женщин, он оставил книги,
И полку, с пыльной их семьей,
Задернул траурной тафтой.
Условий света свергнув бремя,
Как он, отстав от суеты,
С ним подружился я в то время.
Мне нравились его черты,
Мечтам невольная преданность,
Неподражательная странность
И резкий, охлажденный ум.
Я был озлоблен, он угрюм;
Страстей игру мы знали оба:
Томила жизнь обоих нас;
В обоих сердца жар угас;
Обоих ожидала злоба
Слепой Фортуны и людей
На самом утре наших дней.
Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей;
Кто чувствовал, того тревожит
Призра́к невозвратимых дней:
Тому уж нет очарований.
Того змия воспоминаний,
Того раскаянье грызет.
Всё это часто придает
Большую прелесть разговору.
Сперва Онегина язык
Меня смущал; но я привык
К его язвительному спору,
И к шутке с желчью пополам,
И злости мрачных эпиграмм.
Как часто летнею порою,
Когда прозрачно и светло
Ночное небо над Невою
И вод веселое стекло
Не отражает лик Дианы,[71]
Воспомня прежних лет романы,
Воспомня прежнюю любовь,
Чувствительны, беспечны вновь,
Дыханьем ночи благосклонной
Безмолвно упивались мы!
Как в лес зеленый из тюрьмы[72]
Перенесен колодник сонный,
Так уносились мы мечтой
К началу жизни молодой.
С душою, полной сожалений,
И опершися на гранит,
Стоял задумчиво Евгений,
Как описал себя пиит.[73]
Всё было тихо; лишь ночные
Перекликались часовые;[74]
Да дрожек отдаленный стук
С Мильонной раздавался вдруг;[75]
Лишь лодка, веслами махая,
Плыла по дремлющей реке:
И нас пленяли вдалеке
Рожок и песня удалая. [76]
Но слаще, средь ночных забав,
Напев Торкватовых октав![77]
Адриатические волны,
О Брента! нет, увижу вас[78]
И вдохновенья снова полный,
Услышу ваш волшебный глас!
Он свят для внуков Аполлона;
По гордой лире Альбиона[79]
Он мне знаком, он мне родной.
Ночей Италии златой
Я негой наслажусь на воле,
С венецианкою младой,
То говорливой, то немой,
Плывя в таинственной гондоле;
С ней обретут уста мои
Язык Петрарки и любви.[80]
Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! – взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
Под ризой бурь, с волнами споря,
По вольному распутью моря
Когда ж начну я вольный бег?
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии,
И средь полуденных зыбей,
Под небом Африки моей,[81]
Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.
Онегин был готов со мною
Увидеть чуждые страны;
Но скоро были мы судьбою
На долгий срок разведены.
Отец его тогда скончался.
Перед Онегиным собрался
Заимодавцев жадный полк.
У каждого свой ум и толк:
Евгений, тяжбы ненавидя,
Довольный жребием своим,
Наследство предоставил им,
Большой потери в том не видя
Иль предузнав издалека
Кончину дяди-старика.
Вдруг получил он в самом деле
От управителя доклад,
Что дядя при смерти в постеле
И с ним проститься был бы рад.
Прочтя печальное посланье,
Евгений тотчас на свиданье
Стремглав по почте поскакал
И уж заранее зевал,
Приготовляясь, денег ради,
На вздохи, скуку и обман
(И тем я начал мой роман);
Но, прилетев в деревню дяди,
Его нашел уж на столе,
Как дань готовую земле.
Нашел он полон двор услуги;
К покойнику со всех сторон
Съезжались недруги и други,
Охотники до похорон.
Покойника похоронили.
Попы и гости ели, пили
И после важно разошлись,
Как будто делом занялись.
Вот наш Онегин сельский житель,
Заводов, вод, лесов, земель
Хозяин полный, а досель
Порядка враг и расточитель,
И очень рад, что прежний путь
Переменил на что-нибудь.
Два дня ему казались новы
Уединенные поля,
Прохлада сумрачной дубровы,
Журчанье тихого ручья;
На третий роща, холм и поле
Его не занимали боле:
Потом уж наводили сон;
Потом увидел ясно он,
Что и в деревне скука та же,
Хоть нет ни улиц, ни дворцов,
Ни карт, ни балов, ни стихов.
Хандра ждала его на страже,
И бегала за ним она,
Как тень иль верная жена.
Я был рожден для жизни мирной,
Для деревенской тишины:
В глуши звучнее голос лирный,
Живее творческие сны.
Досугам посвятясь невинным,
Брожу над озером пустынным,
И far niente[82] мой закон.
Я каждым утром пробужден
Для сладкой неги и свободы:
Читаю мало, долго сплю,
Летучей славы не ловлю.
Не так ли я в былые годы
Провел в бездействии, в тени
Мои счастливейшие дни?
Цветы, любовь, деревня, праздность,
Поля! я предан вам душой.
Всегда я рад заметить разность
Между Онегиным и мной,
Чтобы насмешливый читатель
Или какой-нибудь издатель
Замысловатой клеветы,
Сличая здесь мои черты,
Не повторял потом безбожно,
Что намарал я свой портрет,
Как Байрон, гордости поэт,
Как будто нам уж невозможно
Писать поэмы о другом,
Как только о себе самом.
Замечу кстати: все поэты –
Любви мечтательной друзья.
Бывало, милые предметы
Мне снились, и душа моя
Их образ тайный сохранила;
Их после муза оживила:
Так я, беспечен, воспевал
И деву гор, мой идеал,[83]
И пленниц берегов Салгира.[84]
Теперь от вас, мои друзья,
Вопрос нередко слышу я:
«О ком твоя вздыхает лира?
Кому, в толпе ревнивых дев,
Ты посвятил ее напев?
Чей взор, волнуя вдохновенье,
Умильной лаской наградил
Твое задумчивое пенье?
Кого твой стих боготворил?»
И, други, никого, ей-богу!
Любви безумную тревогу
Я безотрадно испытал.
Блажен, кто с нею сочетал
Горячку рифм: он тем удвоил
Поэзии священный бред,
Петрарке шествуя вослед,
А муки сердца успокоил,
Поймал и славу между тем;
Но я, любя, был глуп и нем.
Прошла любовь, явилась муза,
И прояснился темный ум.
Свободен, вновь ищу союза
Волшебных звуков, чувств и дум;
Пишу, и сердце не тоскует,
Перо, забывшись, не рисует,[85]
Близ неоконченных стихов,
Ни женских ножек, ни голов;
Погасший пепел уж не вспыхнет,
Я всё грущу; но слез уж нет,
И скоро, скоро бури след
В душе моей совсем утихнет:
Тогда-то я начну писать
Поэму песен в двадцать пять.
1. «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН» – этот «роман в стихах» является основным произведением Пушкина. Закончив его вчерне в Болдине осенью 1830 г., Пушкин составил следующую табличку, содержащую перечень девяти написанных глав с их предположительными заголовками и с разделением романа на три части. В этой табличке намечены основные даты и места, где писаны отдельные главы:
Онегин
Часть первая. Предисловие
I песнь Хандра. Кишинев, Одесса.
II Поэт Одесса 1824.
III Барышня Одесса. Мих. 1824.
Часть вторая.
IV песнь Деревня Михайлов. 1825.
V Именины Мих. 1825. 1826.
VI Поединок Мих. 1826.
Часть третья.
VII песнь Москва Мих. П. Б. Малинн. 1827. 8.
VIII Странствие Моск. Павл. 1829 Болд.
IX Большой свет Болд.
Примечания.
1823 год 9 мая Кишинев – 1830 25 сент. Болдино. 26 сент. АП
И жить торопится и чувствовать спешит К. В.
7 лет 4 месяца 17 дней. (см. план ниже)
Работа Пушкина над романом на этом не кончилась. В дальнейшем он исключил из состава романа всю восьмую главу («Странствие»). Некоторые строфы из этой главы он перенес в последнюю главу романа, которая и стала восьмой. В эту главу он включил письмо Онегина к Татьяне, написанное в Царском Селе 5 октября 1831 г. Причины, по которым Пушкин выкинул первоначальную восьмую главу из окончательного текста, сообщил П. А. Катенин в письме П. В. Анненкову в 1853 г.: «Об осьмой главе Онегина слышал я от покойного в 1832-м году, что сверх Нижегородской ярмонки и Одесской пристани Евгений видел военные поселения, заведенные гр. Аракчеевым, и тут были замечания, суждения, выражения, слишком резкие для обнародования, и потому он рассудил за благо предать их вечному забвению и вместе выкинуть из повести всю главу, без них слишком короткую и как бы оскудевшую».
Кроме этих девяти глав, предназначавшихся для издания, Пушкин приступил к десятой главе, не предназначавшейся для печати. В этой главе Пушкин дал хронику движения декабристов. Десятую главу Пушкин сжег в Болдине 19 октября 1830 г., но предварительно зашифровал ее на отдельных листках. Из них до нас дошел один листок, содержащий (с некоторыми пропусками) первые четверостишия шестнадцати начальных строф. Кроме того, сохранились черновики (неполные) трех строф главы. Остальное пропало; пропали и те строфы из «Путешествия Онегина» (восьмой главы), где говорилось о новгородских поселениях. (вернуться)
2. Эпиграф – «Проникнутый тщеславием, он обладал сверх того еще особенной гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием в своих как добрых, так и дурных поступках, – следствие чувства превосходства, быть может мнимого». Из частного письма. (Франц.) (вернуться)
3. Посвящение – посвящение П. А. Плетневу. Плетнев Петр Александрович – (1792 – 1865) – поэт и критик, профессор российской словесности (с 1832). Один из ближайших друзей Пушкина. (см. подробнее на сайте «К уроку литературы») Посвящение («Не мысля гордый свет забавить») первый раз появилось при отдельном издании четвертой и пятой глав романа. В качестве общего посвящения к роману, без имени Плетнева, появилось в издании 1837 г.
Пушкин начал печатать отдельные главы романа задолго до его окончания. Первая глава появилась 15 февраля 1825 г. с кратким предисловием и стихотворением «Разговор книгопродавца с поэтом» в качестве введения. Вторая глава вышла в свет в октябре 1826, третья — в октябре 1827 г. Этой главе была предпослана следующая заметка: «Первая глава Евгения Онегина, написанная в 1823 году, появилась в 25. Спустя два года издана вторая. Эта медленность произошла от посторонних обстоятельств. Отныне издание будет следовать в беспрерывном порядке: одна глава тотчас за другой». Однако и дальнейшие главы печатались с большими перерывами. Четвертая и пятая появились в одной книжке около 1 февраля 1828 г., с посвящением П. А. Плетневу. Глава шестая вышла в конце марта того же года; в конце главы стояло: «Конец первой части», из чего можно было заключить, что Пушкин собирался написать еще шесть глав. Однако в свет вышли после этого только две главы: в марте 1830 г. седьмая и в январе 1832 г. последняя. Весь роман в одной книге вышел в свет в марте 1833 г. Второе издание романа (в январе 1837 г.) было последней книжкой Пушкина, вышедшей при его жизни. (вернуться)
5. Эпиграф – из стихотворения П. А. Вяземского «Первый снег». (вернуться)
6. Повеса – человек, ведущий праздный, эгоистический легкомысленный образ жизни, проводящий время в проказах. (вернуться)
7. Летя в пыли на почтовых – «на почтовых», т.е. на казённых лошадях, и на «долгих», или «на своих», т.е. на собственных лошадях. (вернуться)
8. Зевеса – Зевс – в древнегреческой мифологии бог неба, грома и молний, ведающий всем миром. Главный из богов-олимпийцев. (вернуться)
9. Друзья Людмилы и Руслана – обращение автора к своим читателям. Поэма А.С.Пушкина «Руслан и Людмила» была закончена в Петербурге 26 марта 1820 г. Отрывки поэмы печатались в журналах «Невский зритель», 1820, март (стихи 295 – 520 первой песни) и «Сын отечества», 1820, №№ XV и XVI (стихи 35 – 465 третьей песни). (вернуться)
10. вреден север для меня. – последний стих 2-ой строфы – намек на ссылку Пушкина на юг. (вернуться)
11. отлично-благородно – старинное выражение казённых служебных аттестатов. (вернуться)
12. Madame – мадам – гувернантка, воспитательница; Monsieur – мосьé – гувернёр, воспитатель (фр.). (вернуться)
13. Monsieur l’Abbé – господин аббат (фр.). (вернуться)
15. Строфа V. – К этой строфе относится черновой набросок:
Мой друг пылал от нетерпенья
Избавиться навек ученья:
Большого света блеск и шум
Давно пленяли юный ум.
В беловой рукописи строфа кончалась:
Подозревали в нем талант,
И мог Евгений в самом деле
Вести приятный разговор,
А иногда ученый спор
О господине Мармонтеле,
О карбонарах, о Парни,
Об генерале Жомини.
В черновиках к последним стихам, как темы разговоров Онегина, упоминаются Байрон, Мирабо, Бергами, Манюэль, Бенжамен (Констан), Геснер, гетерия, магнетизм.
Мармонтель, Геснер и Парни – писатели XVIII в.; Мирабо – деятель Французской революции; Манюэль и Бенжамен Констан – политические деятели, возглавлявшие левый фланг во французской палате депутатов в начале 20-х годов; Жомини – историк революционных и Наполеоновых войн; Бергами – герой процесса английской королевы Каролины. (вернуться)
15. Строфа VI. – После восьмого стиха в черновике следовало: Он знал немецкую словесность
По книге госпожи де Сталь.
После этой строфы:
Конфуций. мудрец Китая
Нас учит юность уважать,
От заблуждений охраняя,
Не торопиться осуждать.
Она одна дает надежды. (вернуться)
16. Педант – здесь: человек с принципами и взглядами, расходящимися со взглядами светского общества. (вернуться)
17. Строфа VII. – В черновике два последних стиха читались:
Отец с ним спорил полчаса
И – продавал свои леса. (вернуться)
18. Ювенал – римский поэт-сатирик. (вернуться)
19. vale – будь здоров (лат). (вернуться)
20. Из Энеиды – «Энеида» – поэма римского поэта Вергилия (I век до н. э.) (вернуться)
21. Ромул – легендарный основатель Рима. (вернуться)
22. ямба от хорея – стихотворные размеры. (вернуться)
23. Гомер, Феокрит – древнегреческие поэты. (вернуться)
24. Адам Смит – английский экономист XVIII века, считавший, что богатство страны определяется не золотым запасом, а объёмом производства продуктов хозяйства и промышленности. (вернуться)
25. «Которую воспел Назон. » – о поэме Овидия Назона «Искусство любви». Овидий Назон – римский поэт (43 г. до н. э. – 17 г. н. э.). Августом был сослан за свои стихи в устье Дуная, где и умер. (вернуться)
26. Фоблас – герой серии романов Луве де Кувре, появившихся в 1787–1790 годах, тип развращенного французского дворянина XVIII века. (вернуться)
27. «Бывало, он еще в постеле. » – распорядок дня Онегина сдвинут по отношению к средним нормам светского времяпрепровождения. День его начинается позже обычного («проснется за-полдень»). Ср.: «В высшем обществе день начинался довольно рано: в 10 часов вставали, обед происходил обыкновенно в 4—5 часов» (Северцев Г. Т. Петербург в XIX веке // Историч. вестник. 1903. Май. С. 621). (вернуться)
28. «Надев широкий боливар. » – шляпа á la Bolivar. По имени Боливар (Симон Bolivar) – освободитель южно-американских колоний из-под владычества Испании (род. в Каракасе 24 июля 178З г., умер в Санта-Марта 17 дек. 1830 г.(вернуться)
29. «Онегин едет на бульвар. » – Невский проспект в Петербурге до весны 1820 г. был засажен посередине аллеей лип и в бытовой речи именовался бульваром. Около двух часов дня он был местом утренней прогулки людей «хорошего общества». «. Чем ближе к двум часам, тем уменьшается число гувернеров, педагогов и детей: они наконец вытесняются нежными их родителями, идущими под руку с своими пестрыми, разноцветными, слабонервными подругами» (Н. В. Гоголь, «Невский проспект»).(вернуться)
30. Брегет – часы со звоном; по имени фабриканта подобных часов, парижского механика Брегета (вернее, Бреге) Абрахама-Луи (1747–1823). (вернуться)
31. «Пади, пади!» – раздался крик. » – «Пади!» – крик форейтора, разгоняющего пешеходов. Быстрота езды по людным улицам составляла признак щегольства. (вернуться)
32. Talon – известный ресторатор. Ресторан Талон существовал до весны 1825 г. Он находился на Невском проспекте (ныне д. 15). (вернуться)
33. Каверин – Петр Павлович Каверин (1794–1855) – приятель Пушкина в 1816–1820 гг., офицер лейб-гвардии Гусарского полка, член Союза благоденствия. (вернуться)
34. Вино кометы – шампанское сбора 1811 г. Вино этого урожая отличалось высоким качеством. Осенью этого года видна была комета, а потому на пробках этого вина было изображение кометы.
Roast-beef окровавленный – «кровавый ростбиф» – блюдо английской кухни, модная новинка в меню конца 1810-х – начала 1820-х гг.
Страсбурга пирог – паштет из гусиной печенки, который привозился в консервированном виде (нетленный), что было в то время модной новинкою (консервы были изобретены во время наполеоновских войн).
Лимбургский сыр – импортировавшийся из Бельгии очень острый сыр, с сильным запахом. Лимбургский сыр очень мягок и при разрезании растекается (живой). (вернуться)
35. «Почетный гражданин кулис. » – в 1810–1820-е гг. понятие «театрал» включало не только представление о завсегдатае театра, знатоке и ценителе игры актеров. Театрал поддерживал дружеские отношения с актерами, покровительствовал тем или иным актрисам, организуя в партере «партии» их поклонников, гордился любовными связями за кулисами и принимал активное участие в театральных интригах, «ошикивая» или «охлопывая» актеров и актрис. Главы театральных «партий», такие, как Катенин и Гнедич, были авторитетными ценителями актерской игры и наставниками в вопросах декламации. (вернуться)
36. entrechat – антраша, особый балетный прыжок. (вернуться)
37. Федра, Клеопатра, Моина – имена трагических героинь.
Федра – из одноименной трагедии Расина (шла на русской сцене в переводе М. Лобанова с 1823 г.);
Моина – из трагедии Озерова «Фингал» (1805);
о какой именно роли Клеопатры идет речь, не установлено. (вернуться)
38. «Волшебный край! там в стары годы. » – последние годы, проведенные в Петербурге Пушкиным перед ссылкой (совпадающие со временем действия первой главы), были периодом его напряженных театральных интересов и проходили под впечатлением оживленной полемики о комедии на страницах русских журналов. Имена, названные поэтом в XVIII строфе, неизбежно вызывали у читателя той поры ассоциации с острой перепалкой между театральными «партиями», распределявшими аплодисменты и свистки в зале, и столкновениями литературных группировок. (вернуться)
39. Фонвизин Денис Иванович (1745–1792) – драматург, автор комедии «Недоросль». (вернуться)
40. Княжнин Яков Борисович (1742–1791) – драматический писатель, автор трагедий «Росслав», «Вадим Новгородский», комедий «Хвастун», «Чудаки», «Несчастье от кареты», комической оперы «Сбитенщик» и др. Эпитет «переимчивый» связан с упреками в заимствовании сюжетов из репертуара французского театра и намекает на сатирическое изображение Княжнина в комедиях Крылова. (вернуться)
41. «Там Озеров невольны дани. / С младой Семеновой делил. » – Озеров Владислав Александрович (1769–1816) – драматург, автор пользовавшихся перед войной 1812 г. шумным успехом трагедий «Эдип в Афинах» (1804), «Фингал» (1805), «Дмитрий Донской» (1807).
Семенова Екатерина Семеновна (1786–1849) – трагическая актриса, ученица Гнедича. Пушкин высоко ценил ее драматический талант. (вернуться)
42. «Там наш Катенин воскресил. » – Катенин Павел Александрович (1792–1853) – активный участник движения декабристов, руководитель Военного общества.
«Корнеля гений величавый. » – первоначально было: «Эсхила Гений величавый» (VI, 259), что намекало на пристрастие Катенина к идее высокого трагического театра. Однако Пушкин предпочел биографически более конкретную ссылку на Корнеля. Катенин опубликовал монолог Цинны из одноименной трагедии Корнеля, политически заострив его при переводе и превратив в яркое декабристское стихотворение (Сын Отечества. 1818. № 12), и перевод трагедии Корнеля «Сид» (1822). Корнель Пьер (1606–1684) – один из основоположников и корифеев французского классицизма.(вернуться)
43. «Там вывел колкий Шаховской. » – Шаховской Александр Александрович (1777–1846) – драматург, режиссер и театральный деятель – был объектом сатирических нападок со стороны арзамасцев, в том числе и молодого Пушкина. Шаховской, считая, что комедия должна быть злой, злободневной, выводящей на сцене карикатурные образы современников, был создателем ряда пьес, вызвавших театральные скандалы («Новый Стерн» – против Карамзина, 1805; «Липецкие воды» – против Жуковского, 1815 и др.).
Эпитет «колкий» (франц. caustique – насмешливый) точно определял литературную программу Шаховского. (вернуться)
44. «Дидло венчался славой. » – Дидло Карл (1767–1837) – известный петербургский балетмейстер. (вернуться)
45. «Мои богини! что вы? где вы?» – активное посещение П театра приходится на 1817–1820 гг. В это время Пушкин тесно сближается с кружком молодых театралов, объединенных в общество «Зеленая лампа». Театральные интересы были неотделимы от многочисленных увлечений актрисами и балеринами. Так, в 1819 г. Пушкин увлекся Е. С. Семеновой. (вернуться)
46. «Узрю ли русской Терпсихоры» – Терпсихора (древнегреч. миф.) – муза танца. (вернуться)
47. «Театр уж полон; ложи блещут. / В райке нетерпеливо плещут. » – Спектакли в петербургских театрах начинались в 6 часов вечера. (см. ниже иллюстр. «Большой театр в Петербурге. Зрительный зал»)
Ложи посещались семейной публикой (дамы могли появляться только в ложах) и часто абонировались на целый сезон.
Партер – пространство за креслами; здесь смотрели спектакль стоя. Билеты в партер были относительно дешевы, и он посещался смешанной публикой, в том числе завзятыми театралами.
Кресла – несколько рядов кресел устанавливалось в передней части зрительного зала, перед сценой. Кресла обычно абонировались вельможной публикой. Онегин мог позволить себе относительно дорогой билет «в кресла».
Раёк – верхняя галерея – местопребывание демократического зрителя.
Определения Пушкина резко разграничивают состав и поведение различных частей зала: ложи блещут орденами и звездами мундиров, бриллиантами дам; партер и кресла – в движении (театральный хороший тон предписывал входить в зал в последнюю минуту, а появление людей света требовало выполнения этикета: обмена приветствиями, ритуала поклонов и бесед). Демократическая публика хлопает, требуя начать спектакль. (вернуться)
48. «Блистательна, полувоздушна. стоит Истомина. » – Истомина Авдотья Ильинична (1799–1848) – прима-балерина петербургского балета. Пушкин пережил увлечение Истоминой. Шумную известность Истоминой доставила трагическая дуэль (см. подробнее) из-за нее В. В. Шереметева и А. П. Завадовского. Дуэль, в которую были вовлечены Каверин, Грибоедов и Якубович, взволновала Пушкина, и он неоднократно возвращался к ней в своем творчестве. Поэт не описывает в строфах XX–XXII какой-либо один реальный спектакль, а создает художественный образ русского балета той поры. (вернуться)
49. «Двойной лорнет скосясь наводит / На ложи незнакомых дам. » – двойной лорнет – бинокль; рассматривать не сцену, а зрительный зал (к тому же еще – незнакомых дам) – дерзость поведения щеголя, глядеть скосясь – также оскорбительно для тех, на кого смотрят. (вернуться)
50. Строфа XXI. Вместо предпоследнего стиха сперва было:
Одна Лихутина мила.
А. Лихутина (1802–1875) – ученица Дидло, дебютировала в балете в 1817 г. с огромным успехом. (вернуться)
51. «Еще усталые лакеи / На шубах у подъезда спят. » – театры начала XIX в. не имели гардеробов, верхнее платье сторожили лакеи. (вернуться)
52. «Торгует Лондон щепетильный. » – щепетильный (неологизм В. И. Лукина) здесь: «связанный с торговлей галантерейными, парфюмерными товарами». (вернуться)
53. «Духи в граненом хрустале. » – духи в начале XIX в. были модной новинкой. (вернуться)
54. Чаадаев Петр Яковлевич (1794–1856) – общественный деятель, философ. Пушкин познакомился с ним в 1816 г., когда Чаадаев с гусарским полком стоял в Царском Селе. Чаадаев оказал огромное влияние на формирование воззрений Пушкина и в 1817–1820 гг. был одним из высших авторитетов для поэта. Чаадаев был известен не только свободолюбием, независимостью суждений, рыцарской щепетильностью в вопросах чести, но и утонченным аристократизмом и щегольством в одежде. Близко знавший Чаадаева М. Жихарев писал, что «искусство одеваться Чаадаев возвел почти на степень исторического значения» (Жихарев М. П. Я. Чаадаев // Вестник Европы. 1871. № 7. С. 183). См. о Чаадаеве подробнее на сайте «К уроку литературы». (вернуться)
55. «И из уборной выходил / Подобный ветреной Венере. » – уборная – «комната, в которой одеваются, наряжаются» (Словарь языка Пушкина Т. 4. С. 625);
Венера (древнеримск.) – богиня любви. (вернуться)
57. «Перед померкшими домами. » – балы начинались, когда трудовое население столицы уже спало. Фонари в пушкинскую эпоху давали весьма скудный свет, и улицы освещались в основном светом из окон. (вернуться)
58. «Двойные фонари карет. » – количество фонарей (один или два) или факелов зависело от важности седока. В 1820-е гг. «двойные фонари» (1, XXVII, 7) – это признак лишь дорогой, щегольской кареты. (вернуться)
59. «Усеян плошками кругом. » – плошки – плоские блюдца с укрепленными на них светильниками или свечками. Плошками, расставленными по карнизам, иллюминировались дома в праздничные дни. (вернуться)
60. «По цельным окнам тени ходят. » – цена стекла определялась его величиной. Использование для окон огромных стекол, делавших излишними оконные переплеты, составляло дорогостоящую новинку, которую могли позволить себе лишь немногие. (вернуться)
61. «Бренчат кавалергарда шпоры. » – кавалергард – офицер Кавалергардского полка, привилегированного полка гвардейской тяжелой кавалерии, созданного при Павле I в противовес уже существовавшему Конногвардейскому полку. Обязательный высокий рост и белый расшитый мундир делали фигуры кавалергардов заметными в бальной толпе.
В черновом варианте к тексту полагалось примечание: «Неточность. – На балах кавалергард[ские] офицеры являются также как и прочие гости в виц мундире в башмаках. Замечание основательное, но в шпорах есть нечто поэтическое. Ссылаюсь на мнение А. И. В.» (вернуться)
62. «Дианы грудь, ланиты Флоры. » – Диана (древнеримск.) – богиня Луны, девственница, в традиции условно-аллегорического иконизма изображалась в образе юной девы.
Флора (римск.) – богиня цветов, изображалась в образе румяной женщины; ланиты – щёки. (вернуться)
63. «Лобзать уста младых Армид. » – Армида – главная героиня поэмы Торквато Тассо (1544–1595) «Освобожденный Иерусалим», здесь: волшебница. (вернуться)
64. «Уж барабаном пробужден. » – сигналы утренней побудки и вечернего сбора в казармах подавались в начале XIX в. барабанной дробью. Казармы гвардейских полков были расположены в разных концах города, и барабанная дробь, разносясь в утренней тишине по пустынным улицам, будила трудовое население города. (вернуться)
65. «На биржу тянется извозчик, / С кувшином охтинка спешит. » – биржа здесь: «уличная стоянка извозчиков» (Словарь языка Пушкина. Т. 1. С. 114).
Охтинка – жительница Охты, окраинного района в Петербурге, здесь: молочница. Охта была заселена финнами, снабжавшими жителей столицы молочными продуктами. (вернуться)
66. «. не раз / Уж отворял свой васисдас. » – то есть продал уже не одну булку: купцы в небольших лавочках на окраинах города арендовали помещения с одним окном, через которое и велась торговля.
Васисдас (искаж. франц.) – форточка, германизм во французском языке, здесь: игра слов между значением слова «форточка» и русской жаргонной кличкой немца: Was ist das? – Что это? (нем.). (вернуться)
67. «Как Child-Harold, угрюмый, томный. » – Чайльд-Гарольд – герой поэмы Байрона «Странствование Чайльд-Гарольда» (1812–1818). Пушкин в период работы над первой главой романа читал поэму во французском прозаическом переводе: Oeuvres complètes de lord Byron / Traduites de l’anglais par A. E. Chastopallis. Paris, 1820.
Чайльд-Гарольд стал нарицательным именем для обозначения разочарованного байронического героя. (вернуться)
68. XXXIX–XLI – пропуск ряда строф в тексте романа носил фиктивный характер: данные строфы вообще никогда не были написаны. Пропуски строф становятся у Пушкина в дальнейшем композиционным приемом, создавая многоплановость художественного пространства текста (см.: Гофман М. Л. Пропущенные строфы «Евгения Онегина» // Пушкин и его современники. Вып. XXXIII–XXXV. Пб., 1922. С. 1–328; Тынянов Ю. Н. О композиции «Евгения Онегина» // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977). См. ниже фрагмент.
Пропуск имеет структурно-композиционный смысл, создавая, с одной стороны, временной промежуток, необходимый для обоснования изменений в характере героя, а с другой – эффект противоречивого сочетания подробного повествования («болтовни», по определению Пушкина) и фрагментарности.
Пропуски строф были существенным элементом создаваемого Пушкиным нового типа повествования, построенного на смене интонаций и пересечении точек зрения, что позволяло автору возвыситься над субъективностью романтического монолога. Однако современники воспринимали это часто именно как проявление романтической отрывочности текста. (вернуться)
69. «Толкует Сея и Бентама. » – Сей (Сэ) Жан-Батист (1767–1832) – французский публицист и экономист, последователь Д. Рикардо и А. Смита, автор «Курса политической экономии».
Бентам Иеремия (1748–1832) – английский либеральный публицист. (вернуться)
70. «Томясь душевной пустотой. » – реминисценция стиха Карамзина «Осталась в сердце пустота. «; ср. о Татьяне:
«Плоды сердечной полноты» (3, X, 8).
Реминисценция (от позднелат. reminiscentia – воспоминание, припоминание) – в художественном произведении (преим. поэтическом) к.-л. черты, наводящие на воспоминание о другом произведении.(вернуться)
71. «Не отражает лик Дианы» – Диана здесь: луна. Отсутствие луны на небосклоне для пушкинского пейзажа – характерный признак петербургских белых ночей. (вернуться)
72. «Как в лес зеленый из тюрьмы. » – автореминисценция из «Братьев разбойников».
Реминисценция (от позднелат. reminiscentia – воспоминание, припоминание) – в художественном произведении (преим. поэтическом) к.-л. черты, наводящие на воспоминание о другом произведении. (вернуться)
73. «Как описал себя Пиит. » – Пиит здесь: Муравьев Михаил Никитич (1757–1807) (см.: VI, 192) – поэт, один из основоположников русского сентиментализма.
Пиит (церковносл.) – «поэт», здесь имеет иронический оттенок. Текст строфы насыщен конкретными топографическими намеками, создающими атмосферу зашифрованности по принципу: «Понятно тем, кому должно быть понятно». (вернуться)
74. «. лишь ночные / Перекликались часовые. » – намек вводит в смысловую картину образ Петропавловской крепости со всем кругом вызываемых ассоциаций. (вернуться)
75. «С Мильонной раздавался вдруг. » – намек на возвращающегося в этот час из театра в свою квартиру на Миллионной, в казармах Преображенского полка, П. А. Катенина. (вернуться)
76. «Рожок и песня удалая. » – имеется в виду обычай богатых жителей Петербурга в начале XIX в. кататься по Неве, сопровождая прогулку хором песельников и игрой духового оркестра. (вернуться)
77. «Но слаще, средь ночных забав, / Напев Торкватовых октав!» – как и три последующие строфы, – намек на планы Пушкина бежать за границу. Зашифрованный характер строфы связан был с упорным желанием поэта приложить к ней иллюстрацию (см. ниже), на которой, как он настаивал, должны были быть изображены не только поэт и Онегин, но и Петропавловская крепость, расположение же героев делало очевидным, что они находятся на равном расстоянии от «гнезда либералов» на Миллионной и Зимнего дворца.
Октава – строфа из восьми стихов (Ав Ав Ав СС). (вернуться)
78. «Адриатические волны, / О Брента! нет, увижу вас. » – Брента – река, в дельте которой стоит Венеция. (вернуться)
79. «По гордой лире Альбиона. » – здесь имеется в виду творчество Байрона.
Альбион – Англия. (вернуться)
80. «Язык Петрарки и любви. » – Петрарка Франческо (1304–1374) – итальянский поэт (см. подробнее). Образы условно-романтической Венеции с обязательными атрибутами: гондольерами, поющими Тассо, венецианками и пр. – были широко распространены. (вернуться)
81. «Под небом Африки моей. » – в первом издании главы П сопроводил этот стих обширным автобиографическим примечанием: «Автор, со стороны матери, происхождения африканского. Его прадед Абрам Петрович Аннибал на 8 году своего возраста был похищен с берегов Африки и привезен в Константинополь» (VI, 654–655). (вернуться)
82. far niente (итал.) – «безделие», «ничегонеделание». Выражение это встречалось в речи и эпистолярной прозе современников. (вернуться)
83. «И деву гор, мой идеал..» – имеется в виду черкешенка, героиня «Кавказского пленника». (вернуться)
84. «И пленниц берегов Салгира. » – имеется в виду «Бахчисарайский фонтан».
Салгир – река в Крыму. (вернуться)
85. «Перо, забывшись, не рисует. » – рукописи П характеризуются обилием авторских зарисовок (см.: Эфрос А. Рисунки поэта. М., 1930; Цявловская Т. Рисунки Пушкина. М., 1970). См. рисунки Пушкина на сайте «К уроку литературы». (вернуться)