крепчает ветер значит жить старайся что значит
Поль Валери. Кладбище у моря. Перевод с французского Е. Витковск
ПОЛЬ ВАЛЕРИ
(1871-1945)
“Ищи себе, смертный, у богов уменья по уму,
ступени по стопе, помни, в какой мы доле.
Не пытай бессмертия, милая душа –
обопри на себя лишь посильное”.
Пиндар, III Пифийская песнь, 59 – 63.
(Перевод М. Л. Гаспарова).
Спокойный кров среди гробниц и пиний,
Где ходят голуби, где трепет синий;
Здесь мудрый Полдень копит пламена,
Тебя, о море, вновь и вновь слагая!
Внимать покой богов – сколь дорогая
За долгость мысли плата мне дана!
Как тонок труд молниевидных вспышек,
Сжигающих алмазных искр излишек,
Какая тишь на пенах зачата!
Возляжет солнце над пучиной водной –
Твореньем чистым истины исходной
Мерцает Время, явствует Мечта.
Минервин храм, сокровище, отрада,
Спокойства обозримая громада,
Надменный Зрак, и огнен, и суров,
Завесы чьи над толщей сна владычат!
Мое молчанье. Златочерепитчат
В душе воздвигнутый, Великий Кров.
Над Времени обзорною вершиной
Стою, вместив её во вздох единый,
Во взор морской – вбираю небосвод;
О круг богов, мой высший дар приемли –
Бестрепетные искры, что на земли
Верховное пренебреженье шлет.
Как для плода нет радости безбрежней,
Чем в сладость обратить свой облик прежний –
Вот он вошел в уста, и вот исчез, –
Так я вдыхаю дым, которым буду;
Душе сгоревшей внятен отовсюду
Прибой, представший пением Небес.
О Небо, вот я пред тобою ныне!
От праздности могучей, от гордыни
Себя отъемлю и передаю
Пространствам озарённым и открытым;
Скользящей хрупко по могильным плитам
Я приучаюсь видеть тень свою.
Душа, пред факелами равноденства
Предстань сиянью мудрого блаженства,
Оружью света ныне дай ответ,
Стань первой вновь, стань изначально чистой,
Узри себя. Но перед мраком выстой,
С которым власть над миром делит свет.
Лишь для меня, и лишь во мне едином,
Под сердцем, в роднике стиха глубинном,
Меж пустотой и чистым бытиём,
Величье, знаю, эхом отзовётся,
Чтоб горький сумрак гулкого колодца
Звенеть остался в будущем моём.
Ты знаешь ли, лжеузник сонной пущи,
Залив, решётки скудные грызущий
Слепящих тайн моих закрытых глаз –
Чью плоть ничтожишь утлым приговором,
К земле костистой гнёшь чело, в котором
О мёртвых просверк мысли не угас.
Утешен я священным сим отрезком
Земли, что напоён бесплотным блеском,
Где светочей господствует волшба, –
Здесь всё одето в камень, злато, хвою,
Здесь мрамор тенью шевелит живою,
И море стережет мои гроба.
Ты, псица полыхающего солнца,
Гони отсюда идолопоклонца,
Когда, блюдя пастушеский урок,
Пасу моих могил спокойных стадо –
Здесь робким голубям бывать не надо,
И любопытство ангелов не впрок.
Здесь будущему празднствовать так просто
Изглодана цикадами короста.
Здесь мир жарою пожран и угрюм,
Как вышедший из пламенного горна:
Небытием пьяна, здесь жизнь просторна,
И горечь сладостна, и ясен ум.
Спят мертвецы, – к их тайне благосклонно
Земли от зноя высохшее лоно;
Недвижен Полдень и самозабвен
Там, наверху, в пленительном безделье.
Чело, и совершенное очелье,
Я – смысл твоих глубинных перемен.
Лишь я служу тебе противоречьем,
Раскаяньем и страхом человечьим –
Алмаза твоего изъян живой,
Но, мрамором придавленный в дремоте,
В корнях дерев народ, лишённый плоти,
Уже неспешно сделал выбор свой.
Расплавленный отсутствием всецелым,
Стал красной глиной облик, бывший белым, –
Отъятой жизни дар – цветком возрос!
Где всё, что было некогда привычным,
Единственным, неповторимо личным?
В глазах – личинки ныне вместо слёз.
Стон девушки, заласканной в щекотке,
Уста, и миг стыдливости короткий,
Трепещет грудь в пленительном жару,
Кровь на губах, измученных защитой,
Последний дар, еще ладонью скрытый –
Всё станет прах, и вновь пойдёт в игру.
Ужель, душа, ты тянешься к покою,
Ко сну, который ни волной морскою,
Ни золотом обманно не цветёт?
В пар обратясь, возобновишь ли пенье?
Нет! Всё течёт! Святое нетерпенье
Иссякло, – бытие полно пустот.
Вы, пращуры, вы ныне персть земная,
Что спит, стопы идущих препиная,
Под них главы пустые подложив, –
Червь подлинный вам угрожать не может,
Он ничего под плитами не гложет,
Он лишь во мне, он только жизнью жив!
Любовью ли, иным огнём сугубым
Снедаем он, разящий тайным зубом –
Как ни зови его, итог един:
Он видит, алчет, мыслит, – год за годом
Он числит плоть мою своим феодом,
Он ведает – кто раб, кто господин.
Зенон Элейский, о Зенон жёстокий!
Меня ли ты в назначенные сроки
Стрелою нелетящей поразил?
Рождённый звуком, я простерт во прахе.
Ах! солнце. Жуткой тенью черепахи
Душе недвижный кажется Ахилл.
Нет, нет! Воспрять – и выжить в эрах новых!
Довольно, плоть, тебе дремать в оковах!
Вливайтесь прямо в грудь мою, ветра!
Мне душу и верни, и распечатай,
О море. О прибой солоноватый,
С тобою слиться мне пришла пора!
Да! Ты, о море, – бред, лишённый меры,
Хитон дырявый на спине пантеры,
Весь в идолах солнцеподобных звёзд, –
Мятеж, молчаньем налитой до края,
Сверхгидра, что пьянеет, пожирая
Свой собственный, свой ярко-синий хвост.
Крепчает ветер. Значит – жить сначала!
Страницы книги плещут одичало,
Дробится вал средь каменных бугров, –
Листы, летите! Воздух, стань просторней!
Раздёрнись, влага! Весело раздёрни
Спокойный кров – кормушку кливеров!
Перевод с французского Е.Витковского
«Ветер крепчает» Миядзаки: история настоящей звуковой мечты
«Крепчает ветер! Значит, жить старайся!» Эта цитата стала ведущим лейтмотивом не так давно вышедшего в кинотеатрах России последнего творения Хаяо Миядзаки «Ветер крепчает». Совершенно иная, выделяющаяся среди всех работ мастера японской мультипликации. Настоящий фильм для взрослых, где нет ни магии, ни волшебных существ, ни других миров. Только реальная жизнь, как она есть. История одной мечты.
Эта картина особенна еще и тем, что считается финальной работой классика японской мультипликации. Хаяо Миядзаки сделал заявление, что ставит точку в конце своей карьеры режиссера.
Самолет и правда – мечта. И мечта, прежде всего, людей со звуковым вектором – странных молчунов, нелепых чудаков, которые дышат свободой, пытаются выйти за рамки обычного, придумать то, что не было придумано до них. Звуковой человек – человек с вечными вопросами и поиском ответов. Тот, чей взор всегда направлен в небо. Тот, кто первый задал вопрос: «А что там, за горизонтом?» – и придумал самолет.
Самолет – это изобретение человека с кожным и звуковым вектором. Кожный вектор, вечно ищущий способ экономии сил и времени, и звуковой вектор, создающий что-то действительно полезное для общества. Кто из вас не мечтал летать? Но именно кожные звуковики нашли способ, как воплотить эту мечту в реальность.
Уретральники со звуковым вектором нередко этот самый самолет пилотируют. Именно ими движет непреодолимое желание лететь за горизонт, за флажки, все дальше и дальше…
Хаяо Миядзаки, как и многие другие звуковики, в детстве мечтал изобретать самолеты. Может, именно поэтому героем для своего финального произведения мастер мультипликации выбрал именно Дзиро Хорикоси – японского авиаконструктора, разработавшего модели самолетов Mitsubishi A5M и Mitsubishi A6M Zero, которые сыграли немалую роль во Второй мировой войне?
Мы видим маленького Дзиро, мечтающего о небе. Самолеты – его страсть, а Джанни Капрони, один из известных в то время авиастроителей, является кумиром. Дзиро – типичный звуковичок, проводящий долгие часы на крыше, в тишине, в мечтах о полете. Он смотрит на небо и мыслями улетает ввысь. Но он боится, что так и не сможет осуществить свою мечту: ведь у него очень плохое зрение, что, несомненно, помешает пилотированию самолета.
В одном из сновидений к Дзиро приходит тот самый знаменитый Джанни Капрони и помогает найти решение проблемы: для того, чтобы конструировать самолеты, великолепное зрение не обязательно. С тех самых пор Дзиро четко осознает свой путь и не сбивается с него ни на шаг.
Проходит время, и Дзиро Хорикоси становится авиаконструктором. Абстрактное мышление, коим обладают люди со звуковым вектором, помогает герою придумать особенную модель самолета. Так, например, только взглянув на кость макрели, он внезапно осознает, какими должны быть крылья. Путь Дзиро Хорикоси был нелегким, но он не сдавался, денно и нощно работая над своим проектом. И ничто, даже любовь всей его жизни, не могло сбить его с выбранного пути.
Трогательная история любви, позаимствованная Хаяо Миядзаки из книги Тацуо Хори, лишь помогает глубже раскрыть характер главного героя. Ведь нередко именно звуковиков упрекают в пренебрежении своими партнерами. Некоторые критики обвинили мультипликатора в «картонности» его героев. «Жена отправилась умирать в санаторий, а в это время Дзиро поехал запускать самолет. Как такое вообще может быть?» – писали они. Но, какими бы сильными чувствами ни обладал человек со звуковым вектором, он всегда остается человеком идеи. Идея, мечта – самое главное в жизни. Вот почему находиться рядом с таким человеком не всегда легко без понимания его свойств и желаний. Ведь мы с детства привыкли к тому, что «самое главное в жизни – любовь!», и не всегда задумываемся о том, что эта формула действует только для определенного рода людей.
Больная туберкулезом, кожно-зрительная Наоко Сатоми (избранница Дзиро) обладает высокой степенью эмпатии. Она интуитивно понимает своего чудаковатого мужа и всячески поддерживает его. Ни единого попрека, ни единого злого слова… «Живи, любимый, живи!» И душа улетела… туда, куда только что взлетели новые самолеты.
В данной картине нет ни слова о фашизме или войне. Речь вовсе не об этом и вовсе не о том, куда потом полетят самолеты Дзиро Хорикоси. Хаяо Миядзаки в фильме «Ветер крепчает» намеренно стирает черное и белое, выделяя жирным лишь главные ценности: способность любить, мечтать и, несмотря ни на что, жить полной жизнью.
Статья написана с использованием материалов онлайн-тренингов Юрия Бурлана «Системно-векторная психология»
Ветер Крепчает. Значит — жить старайся.
Ох, какая каша в голове. Мысли одна за другой возникают и ураганом проносится по сознанию. После просмотра последнего творения Миядзаки, возможно, самого спорного и странного, я, всецело поглощенный бурей эмоций, могу выдать только одну фразу: «Это одна из лучших картин, что я видел!» Но все же постараюсь слегка успокоиться и объясниться.
Постоянно ловлю себя на мысли, что данная картина — не такая. А что же значит, не такая? Что мне в ней кажется особенным, из ряда вон выходящим, не похожим на привычное представление кинематографа, анимации да и прочих работ гениального Миядзаки? Что вызывает бурю эмоций, желание пересмотреть это произведение еще, и еще, и еще раз, попытаться уловить каждую деталь и понять ее суть.
Не похожая ни на что. Сравнивать с аниме картину бессмысленно и даже в неком роде грубо. Не просто рисовка, персонажи, мир, конва повествования, но и сама суть «Ветер Крепчает» совсем другая. Не похожа она и на прочие работы Миядзаки. Нет здесь некой сказочности, нет в истории особой фантастичности, напротив она невероятно реалистична и правдива, даже документалистична. Но в тоже время бесконечно близка и далека от художественного кино: настоящую жизнь, настоящих персонажей, настоящую любовь, настоящую трагедию в таких красках помогли передать именно визуальные, рисованные образы. Но, пожалуй, хватит пустых фраз, перейдем к чуть более подробному изложению.
— Это — мой сон.
— Но ведь это мой сон!
История повествует о жизненном пути выдающегося авиаконструктора Дзиро Хорикоси, создателя легендарного истребителя «Zero». Не смотря на прирожденную близорукость, главный герой верит в свою мечту и, вдохновляясь примером знаменитого Капрони, прикладывает все усилия для ее достижения. В нем проявляются такие качества как целеустремленность, самоотверженность, бесстрашие, прямолинейная честность к себе и окружающим. Но в то же время, Дзиро воспитан и доброжелателен, не обделен чувством справедливости и ответственности.
— Видимо, американцы тоже едят макрель.
Жизнь у Хорикоси складывается не просто, все его достижения являются плодами его собственного упорного труда и выдающегося ума. Каждая деталь повествования, каждое решение и действие Дзиро, как кусочки мозаики, складываются в красочную, сложную картину, и невозможна она без даже единого элемента.
Кусочки эти существуют самые разные: маленькие и большие, незаметные и яркие, но красной нитью сквозь все повествования проходят сны главного героя. Именно сны, через свое визуальное, музыкальное, звуковое наполнение, через персонажей, принимающих в них участие, показывают решительные, переломные моменты в жизни Дзиро, рассказывают о его стремлениях, принципах и моральных ценностях. Вся толика фантастики в этой картины содержится именно в снах. Она помогает им создать именно то самое, необходимое впечатление и в то же самое время придает произведению знакомый, узнаваемый почерк автора.
Присутствует в картине и доля юмора, в минимальной, я бы даже сказал — идеальной пропорции. Исключительно уместный, приятный, не привлекающий изрядного внимания. Все-таки, в первую очередь, история является драмой. Драматичность проявляется и в образе довоенной Японии и в образе войны, и в образе творца, чьему гениальному произведению суждено служить во вред, и главное — в образе красивой, сказочной, но все же трагичной любви.
Надеюсь, мой плавный огиб сюжетной линии подогрел у вас интерес. Если все еще не решились — прекращайте сомнения. Определенно самое знаковое событие в мультипликации за последние несколько лет.
Крепчает ветер значит жить старайся что значит
Я под очень большим впечатлением от просмотренного
Это достоиный финал творчества достоинного мастера.
Так и должны уходить великие.
Наверное, немного спойлеров
На ночи кино, где я познакомилась с премьерой, фильмы показывали с субтитрами. Это большой плюс – слышать правильные интонации японской речи, эмоции, вложенные в первоначальную озвучку. Текстовый перевод был вполне грамотный, так что наслаждаться просмотром это не мешало.
История: нетипичная для Дзибли. Она не относится к миру Дзибли, скорее – к миру самого Миядзаки. На этот раз он не стремился порадовать искушенного зрителя волшебными мирами, заманить нас в мир грёз. Мастер поделился с нами чем-то личным, волнующим именно его. Как будто напоследок, устало вздохнув, он рассказывает нам о Жизни.
Драматургия: сразу надо сказать, сюжет не насыщен перипетиями, острыми конфликтами, не ставит своей задачей ошеломить зрителя кучей событий. Он, скорее, создан для созерцания. Вы как будто уже знаете эту историю. Ну да – она ваша. Вы – ребенок, у которого есть крылатая мечта. Вы – влюбленный человек, борющийся за право быть вместе. Вы – мастер, который не сдается и оттачивает свое мастерство.
Анимация: прекрасна, как всегда? Нееет. Сидя там, в кинотеатре, я думала о том, какие же «мазахисты» работали над фильмом) настоящие фанаты анимации. Может мне так показалось, потому что предыдущие работы я оценивала, как простой зритель. Теперь я больше понимаю в тонкостях анимирования и знаю, что существуют некоторые ограничения, тормоза реализации идеи. Но в данном фильме есть всё. Сфазовать сложный ракурс – не вопрос! Крупный план пишущей руки – ерунда! Землетрясение – без проблем! Сколько же труда вложено в идеально четкие линии конструкций самолетов, так они еще виражи выделывают в воздухе. Как замечательно сверкают блики на крыльях, действительно – «прекрасная мечта».
Аниматоры не отказывались от какого-либо кадра из-за его сложности. Они будто бросили вызов и специально усложняли себе задачи в некоторых сценах. Команда специалистов очень ответственно отнеслась к работе. Но, что важнее – они работали с любовью, лелея каждую фазу, доводя детали до совершенства. Фоны потрясающие, небо…
Любовь: особенная. Единственная картина, где столь важное место занимают отношения мужчины и женщины. Миядзаки говорит на языке взрослых, способных понять чувства главных героев, людей. Сколько нежности, верности, как печально…
Когда на экране показали крупный план поцелуя, я воскликнула «Да, наконец Миядзаки сделал поцелуй!». Софи с Хаулом тоже целовались, но здесь это принимает иное значение. А если подумать – сколько времени прошло после землетрясения, прежде чем они встретились вновь?
Персонажи: замечательные! У каждого свое лицо и свой характер. Второстепенные герои, такие как главный авиаконструктор, постоялец отеля, друг Дзиро – совершенно очаровательные. И такие юморные) Они настоящие, живые, похожие на нас, поэтому нам так смешно в некоторые моменты. Косточка макрели)))
Дзиро – мечтатель, художник, трудяга. Я так ему сопереживаю! Я и есть Дзиро, самолеты – моя мечта, а граф Капрони – это Миядзаки. И через этот образ он говорит с нами. Он велит нам жить, идти за своей мечтой, и нет ничего невозможного. Это Миядзаки-сан прощается с нами, когда Капрони прощается с Дзиро.
Фильм очень зрелый и метафоричный. Я бы сказала, что это послание Миядзаки, которое стало бы отличным жизненным кредо. Настоящим поклонникам его творчества нужно обязательно смотреть «Ветер крепчает». Как будто после долгих лет поддержки и учения, наставник принимает тебя за равного и открывает свою настоящую тайну. Как будто он поверил в тебя и последним наказом говорит «Живи».
Tania-Soleil Journal
Параллельные переводы. Фоторепортажи. Статьи об изучении иностранных языков.
Paul VALÉRY « Le Cimetière marin »
Стихотворение Поля Валери «Морское кладбище» на французском языке и в трёх переводах на русский язык.
Le Cimetière marin
Temple du Temps, qu’un seul soupir résume,
À ce point pur je monte et m’accoutume,
Tout entouré de mon regard marin ;
Et comme aux dieux mon offrande suprême,
La scintillation sereine sème
Sur l’altitude un dédain souverain.
Comme le fruit se fond en jouissance,
Comme en délice il change son absence
Dans une bouche où sa forme se meurt,
Je hume ici ma future fumée,
Et le ciel chante à l’âme consumée
Le changement des rives en rumeur.
Ici venu, l’avenir est paresse.
L’insecte net gratte la sécheresse ;
Tout est brûlé, défait, reçu dans l’air
À je ne sais quelle sévère essence…
La vie est vaste, étant ivre d’absence,
Et l’amertume est douce, et l’esprit clair.
Les morts cachés sont bien dans cette terre
Qui les réchauffe et sèche leur mystère.
Midi là-haut, Midi sans mouvement
En soi se pense et convient à soi-même…
Tête complète et parfait diadème,
Je suis en toi le secret changement.
Paul VALÉRY (1871-1945)
Морское кладбище
Как этот тихий кров, где голубь плещет
Крылом, средь сосен и гробниц трепещет!
Юг праведный огни слагать готов
В извечно возникающее море!
О благодарность вслед за мыслью вскоре:
Взор, созерцающий покой богов!
Как гложет молний чистый труд бессменно
Алмазы еле уловимой пены!
Какой покой как будто утверждён,
Когда нисходит солнце в глубь пучины,
Где, чистые плоды первопричины,
Сверкает время и познанье — сон.
О стойкий клад, Минервы храм несложный,
Массив покоя, явно осторожный,
Зловещая вода, на дне глазниц
Которой сны я вижу сквозь пыланье,
Моё безмолвье! Ты в душе — как зданье,
Но верх твой — злато тысяч черепиц!
Храм времени, тебя я замыкаю
В единый вздох, всхожу и привыкаю
Быть заключенным в окоём морской,
И, как богам святое приношенье,
В мерцаньи искр верховное презренье
Разлито над бездонною водой.
Как, тая, плод, когда его вкушают,
Исчезновенье в сладость превращает
Во рту, где он теряет прежний вид,
Вдыхаю пар моей плиты могильной,
И небеса поют душе бессильной
О берегах, где вновь прибой шумит.
О небо, я меняюсь беспрестанно!
Я был так горд, я празден был так странно
(Но в праздности был каждый миг велик),
И вот отдался яркому виденью
И, над могилами блуждая тенью,
К волненью моря хрупкому привык.
Солнцестоянья факел встретив грудью
Открытой, подчиняюсь правосудью
Чудесному безжалостных лучей!
На первом месте стань, источник света:
Я чистым возвратил тебя. Но это
Меня ввергает в мрак глухих ночей.
Лишь сердца моего, лишь для себя, в себе лишь —
Близ сердца, близ стихов, что не разделишь
Меж пустотой и чистым смыслом дня,-
Я эхо внутреннего жду величья
В цистерне звонкой, полной безразличья,
Чей полый звук всегда страшит меня!
Лжепленница зелёных этих мрежей,
Залив, любитель худосочных режей,
Узнаешь ли ты по моим глазам,
Чья плоть влечёт меня к кончине вялой
И чьё чело её с землей связало?
Лишь искра мысль уводит к мертвецам.
Священное, полно огнем невещным.
Залитое сияньем многосвещным,
Мне это место нравится: клочок
Земли, дерев и камня единенье,
Где столько мрамора дрожит над тенью
И моря сон над мёртвыми глубок.
Грядущее здесь — воплощенье лени.
Здесь насекомое роится в тлене,
Все сожжено, и в воздух всё ушло,
Всё растворилось в сущности надмирной,
И жизнь, пьяна отсутствием, обширна,
И горечь сладостна, и на душе светло.
Спят мертвецы в земле, своим покровом
Их греющей, теплом снабжая новым.
Юг наверху, всегда недвижный Юг
Сам мыслится, себя собою меря…
О Голова в блестящей фотосфере,
Я тайный двигатель твоих потуг.
Лишь я твои питаю [все] спасенья!
Мои раскаянья, мои сомненья —
Одни — порок алмаза твоего.
Но мрамором отягощенной ночью
Народ теней тебе, как средоточью,
Неспешное доставил торжество.
В отсутствии они исчезли плотном.
О веществе их глина даст отчет нам.
Дар жизни перешел от них к цветам.
Где мертвецов обыденные речи?
Где их искусство, личность их? Далече.
В орбитах червь наследует слезам.
Крик девушек, визжащих от щекотки,
Их веки влажные и взор их кроткий,
И грудь, в игру вступившая с огнем,
И поцелуям сдавшиеся губы,
Последний дар, последний натиск грубый —
Всё стало прах, всё растворилось в нём!
А ты, душа, ты чаешь сновиденья,
Свободного от ложного цветенья
Всего того, что здесь пленяло нас?
Ты запоёшь ли, став легчайшим паром?
Всё бегло, всё течет! Иссяк недаром
Святого нетерпения запас.
Бессмертье с черно-золотым покровом,
О утешитель наш в венке лавровом,
На лоно матери зовущий всех!
Обман высокий, хитрость благочестья!
Кто не отверг вас, сопряженных вместе,
Порожний череп и застывший смех?
О праотцы глубокие, под спудом
Лежащие, к вам не доходит гудом
Далекий шум с поверхности земной.
Не ваш костяк червь избирает пищей,
Не ваши черепа его жилище —
Он жизнью жив, он вечный спутник мой!
Любовь или ненависть к своей особе?
Так близок зуб, меня грызущий в злобе,
Что для него имен найду я тьму!
Он видит, хочет, плоть мою тревожа
Своим касанием, и вплоть до ложа
Я вынужден принадлежать ему.
Зенон! Жестокий! О Зенон Элейский!
Пронзил ли ты меня стрелой злодейской,
Звенящей, но лишённой мощных крыл?
Рождённый звуком, я влачусь во прахе!
Ах, Солнце… Чёрной тенью черепахи
Ахилл недвижный над душой застыл!
Нет! Нет! Воспрянь! В последующей эре!
Разбей, о тело, склеп свой! Настежь двери!
Пей, грудь моя, рожденье ветерка!
Мне душу возвращает свежесть моря…
О мощь соленая, в твоем просторе
Я возрожусь, как пар, как облака!
Да! Море, ты, что бредишь беспрестанно
И в шкуре барсовой, в хламиде рваной
Несчетных солнц, кумиров золотых,
Как гидра, опьянев от плоти синей,
Грызёшь свой хвост, сверкающий в пучине
Безмолвия, где грозный гул затих,
Поднялся ветер. Жизнь зовет упорно!
Уже листает книгу вихрь задорный,
На скалы вал взбегает веселей!
Листы, летите в этот блеск лазурный!
В атаку, волны! Захлестните бурно
Спокойный кров — кормушку стакселей!
Поль Валери
Перевод Бенедикта Константиновича Лившица
Кладбище у моря
Спокойный кров среди гробниц и пиний,
Где ходят голуби, где трепет синий;
Здесь мудрый Полдень копит пламена,
Тебя, о море, вновь и вновь слагая!
Внимать покой богов – сколь дорогая
За долгость мысли плата мне дана!
Как тонок труд молниевидных вспышек,
Сжигающих алмазных искр излишек,
Какая тишь на пенах зачата!
Возляжет солнце над пучиной водной –
Твореньем чистым истины исходной
Мерцает Время, явствует Мечта.
Минервин храм, сокровище, отрада,
Спокойства обозримая громада,
Надменный Зрак, и огнен, и суров,
Завесы чьи над толщей сна владычат!
Мое молчанье. Златочерепитчат
В душе воздвигнутый, Великий Кров.
Над Времени обзорною вершиной
Стою, вместив её во вздох единый,
Во взор морской – вбираю небосвод;
О круг богов, мой высший дар приемли –
Бестрепетные искры, что на земли
Верховное пренебреженье шлет.
Как для плода нет радости безбрежней,
Чем в сладость обратить свой облик прежний –
Вот он вошел в уста, и вот исчез, –
Так я вдыхаю дым, которым буду;
Душе сгоревшей внятен отовсюду
Прибой, представший пением Небес.
О Небо, вот я пред тобою ныне!
От праздности могучей, от гордыни
Себя отъемлю и передаю
Пространствам озарённым и открытым;
Скользящей хрупко по могильным плитам
Я приучаюсь видеть тень свою.
Душа, пред факелами равноденства
Предстань сиянью мудрого блаженства,
Оружью света ныне дай ответ,
Стань первой вновь, стань изначально чистой,
Узри себя. Но перед мраком выстой,
С которым власть над миром делит свет.
Лишь для меня, и лишь во мне едином,
Под сердцем, в роднике стиха глубинном,
Меж пустотой и чистым бытиём,
Величье, знаю, эхом отзовётся,
Чтоб горький сумрак гулкого колодца
Звенеть остался в будущем моём.
Ты знаешь ли, лжеузник сонной пущи,
Залив, решётки скудные грызущий
Слепящих тайн моих закрытых глаз –
Чью плоть ничтожишь утлым приговором,
К земле костистой гнёшь чело, в котором
О мёртвых просверк мысли не угас.
Утешен я священным сим отрезком
Земли, что напоён бесплотным блеском,
Где светочей господствует волшба, –
Здесь всё одето в камень, злато, хвою,
Здесь мрамор тенью шевелит живою,
И море стережет мои гроба.
Ты, псица полыхающего солнца,
Гони отсюда идолопоклонца,
Когда, блюдя пастушеский урок,
Пасу моих могил спокойных стадо –
Здесь робким голубям бывать не надо,
И любопытство ангелов не впрок.
Здесь будущему празднствовать так просто
Изглодана цикадами короста.
Здесь мир жарою пожран и угрюм,
Как вышедший из пламенного горна:
Небытием пьяна, здесь жизнь просторна,
И горечь сладостна, и ясен ум.
Спят мертвецы, – к их тайне благосклонно
Земли от зноя высохшее лоно;
Недвижен Полдень и самозабвен
Там, наверху, в пленительном безделье…
Чело, и совершенное очелье,
Я – смысл твоих глубинных перемен.
Лишь я служу тебе противоречьем,
Раскаяньем и страхом человечьим –
Алмаза твоего изъян живой,
Но, мрамором придавленный в дремоте,
В корнях дерев народ, лишённый плоти,
Уже неспешно сделал выбор свой.
Расплавленный отсутствием всецелым,
Стал красной глиной облик, бывший белым, –
Отъятой жизни дар – цветком возрос!
Где всё, что было некогда привычным,
Единственным, неповторимо личным?
В глазах – личинки ныне вместо слёз.
Стон девушки, заласканной в щекотке,
Уста, и миг стыдливости короткий,
Трепещет грудь в пленительном жару,
Кровь на губах, измученных защитой,
Последний дар, еще ладонью скрытый –
Всё станет прах, и вновь пойдёт в игру.
Ужель, душа, ты тянешься к покою,
Ко сну, который ни волной морскою,
Ни золотом обманно не цветёт?
В пар обратясь, возобновишь ли пенье?
Нет! Всё течёт! Святое нетерпенье
Иссякло, – бытие полно пустот.
Вы, пращуры, вы ныне персть земная,
Что спит, стопы идущих препиная,
Под них главы пустые подложив, –
Червь подлинный вам угрожать не может,
Он ничего под плитами не гложет,
Он лишь во мне, он только жизнью жив!
Любовью ли, иным огнём сугубым
Снедаем он, разящий тайным зубом –
Как ни зови его, итог един:
Он видит, алчет, мыслит, – год за годом
Он числит плоть мою своим феодом,
Он ведает – кто раб, кто господин.
Зенон Элейский, о Зенон жёстокий!
Меня ли ты в назначенные сроки
Стрелою нелетящей поразил?
Рождённый звуком, я простерт во прахе.
Ах! солнце… Жуткой тенью черепахи
Душе недвижный кажется Ахилл.
Нет, нет! Воспрять – и выжить в эрах новых!
Довольно, плоть, тебе дремать в оковах!
Вливайтесь прямо в грудь мою, ветра!
Мне душу и верни, и распечатай,
О море. О прибой солоноватый,
С тобою слиться мне пришла пора!
Да! Ты, о море, – бред, лишённый меры,
Хитон дырявый на спине пантеры,
Весь в идолах солнцеподобных звёзд, –
Мятеж, молчаньем налитой до края,
Сверхгидра, что пьянеет, пожирая
Свой собственный, свой ярко-синий хвост.
Крепчает ветер. Значит – жить сначала!
Страницы книги плещут одичало,
Дробится вал средь каменных бугров, –
Листы, летите! Воздух, стань просторней!
Раздёрнись, влага! Весело раздёрни
Спокойный кров – кормушку кливеров!
Поль Валери
Перевод с французского Е.Витковского
Кладбище у моря
То мирный кров, где меж могил и пиний
Крыл трепетанье, воркот голубиный;
Здесь полдень, в пламя обращая зной,
Рождает море — вечный акт творенья…
О! награди меня, по разуменью,
Дозволив созерцать богов покой!
Как тонки, невозвратны перемены
Алмазных искр неощутимой пены,
Какой покой из недр освобождён!
Здесь дремлет солнце над морской пучиной,
Творением чистым истинной причины
Мерцает время, явь видна сквозь сон.
Минервы храм — сокровище извечно,
Царит покой в пределах бесконечных,
Угрюмы воды. Взору нет границ,
Так много сна под огненной вуалью.
Молчание — души приют сакральный
Под сводом позлащенных черепиц.
Предел времен лишь вдох последний знает,
С его вершины чистой привыкаю
Обозревать бескрайних вод простор…
Как дар богам, что я вручить не смею,
Мерцание с высот небесных сеет
На землю свой презрительный укор.
Ты право, небо – я другой отныне!
Взгляни – во мне ни страсти, ни гордыни,
Ни праздности. Я полный сил опять,
Оставил всё. Тебе лишь верю слепо,
И тень свою, скользящую по склепам,
Учусь теперь по звуку узнавать.
Солнцестоянья факелы как милость
Прими, душа, ведь света справедливость –
Оружие безжалостней, чем враг.
Свет – чистота. Стань снова непорочной,
Вглядись в себя. будь света средоточьем,
Когда нет света, миром правит мрак.
Лишь для меня, а не для шумной славы,
Там, ближе к сердцу, где стихов октавы,
Меж бездной и несбыточной мечтой
Моё величье отзовётся, верно…
Пусть эхом, словно звук в пустой цистерне,
Но будет тайно навсегда со мной.
Ты знаешь, пленница тенистых кущей,
Залив, оградки хилые жующий,
Закрытых глаз сверкающий секрет,
Чья плоть влачит себя к концу лениво,
Чей мозг питает землю молчаливо? …
Лишь искрой мысль о тех, кого уж нет…
Огонь бесплотный – святости примета,
Клочок земли, распахнутый для света,
Здесь хорошо, здесь светлый дух царит,
Здесь золото на камне в дымке синей,
На мраморе трепещут тени пиний,
Как будто море на могилах спит.
Пылающее солнце, пёс астральный!
Когда я здесь с улыбкой пасторальной
Своих овец таинственных блюду —
Ряды могил – прочь голубей пугливых!
Прочь идолопоклонников крикливых
И любопытных ангелов орду!
Здесь было всё — нет ничего на вырост,
А саранча сухой остаток выест.
Всё сожжено, разрушен мир и сух.
Не воздух – жар, он воспалён, как рана.
Здесь жизнь пьяна отсутствием, пространна.
Печаль без горечи и светел дух.
Здесь мертвые укрыты и согреты
Землёй, что сохраняет их секреты.
В зените полдень, верный сам себе,
Задумался, задерживая время…
Светило в совершенной диадеме,
Загадка превращений, я – в тебе.
Не знаешь ты причин для опасений,
Лишь я — живой исток твоих сомнений,
На грани диаманта лёгкий скол.
Но в ночь, когда надгробье стало домом,
Народ с обличьем странным, но знакомым,
Взял сторону твою, когда пришел.
Теперь их суть – отсутствие. Отныне
Их плоть не различима в красной глине,
А вдох последний перешёл в цветок.
Где смех особый, разговор обычный,
Таланта мера, взгляд на мир различный?
Личинки там, где прежде – слёз исток.
Истошный крик заласканной девицы,
Глаза и зубы, влажные ресницы,
Прелестная пылающая грудь,
Кровь на губах, призывных, ярко-алых,
Последний дар, прикрытый запоздало…
Под землю всё! Всё вновь в игру вернуть!
Душа, ты мнишь, что в вечных сновиденьях
Избегнешь блеска лживых обольщений,
Как здесь волны и золота родство?
Вновь запоёшь ли, дымом улетая?
Жизнь наша не заполнена до края,
Святое нетерпение мертво.
Нет в ваших головах теперь сомнений,
О, предки! – вы истоки поколений,
Тех, что давно в подземной глубине,
Где червь-грызун хозяин настоящий
Не только вам, под мрамором лежащим,
Он жизнью жив и он давно во мне.
Что движет им? Ко мне любовь, быть может,
Иль ненависть? Каким орудьем гложет
Он плоть мою? Как мне его назвать?
Не всё ль равно? Когда ещё до тризны
Меня он выбрал. Должен я при жизни,
Ещё живым ему принадлежать.
Зенон Элейский, мыслию разящий,
Пронзил меня насквозь стрелой дрожащей,
Хоть сам её полётом пренебрег.
Рожден я звуком, поражён стрелою.
Ужель тень черепахи мне закроет
Недвижного Ахилла быстрый бег!
Нет!…Устоять! Своё продолжить время!
Сбрось, плоть моя, задумчивости бремя!
Пей, грудь, новорождённые ветра!
Ты освежи мой разум воспаленный,
Верни мне душу, властелин солёный!
Вперед, в волну, мне снова жить пора!
Да! Море, бред твой истинно неистов!
Из шкуры барса балахон пятнистый,
Весь в ярких бликах солнца, как в огне.
Ты — гидра, захмелев от вод лазурных,
кусаешь хвост свой искристый, ажурный,
в смятении подобном тишине.
Свежеет ветер! Жизнь вперед стремится!
Трепещут книги тонкие страницы,
На гребне скал – солёная роса!
Раздайтесь волны, расступитесь воды,
Стихи мои, летите на свободу,
Где мирный кров, где ветер в паруса!
Поль Валери
Перевод Джелала Кузнецова