Главные герои

Другие персонажи

Краткое содержание

Глава 1. Развалины

Повествование начинается с истории семьи героя – рассказчика. Мальчик Вася потерял маму, когда ему было всего лишь 6 лет. Отец же предался горю и как будто не замечал своего сына, вся его любовь выливалась на младшую сестренку Васи, Сонечку, которой было 4 года.

«Я же рос, как дикое деревце в поле, — никто не окружал меня особенною заботливостью, но никто и не стеснял моей свободы»

«…на примере старого замка я узнал впервые истину, что от великого до смешного один только шаг. Великое поросло в замке плющом, …а смешное казалось мне отвратительным… так как ирония этих контрастов была мне еще недоступна»

Глава 2. Проблематические натуры

Повествователь показывает нам галерею «проблематических натур», «дурного общества», выделяя особые черты каждого из таких представителей. Слишком уж часто видит их он на улицах своего городка, куда они приходят воровать и попрошайничать.

Жители городка предполагали, что вся эта шайка живет в старой часовне на горе. Эта гора пользовалась дурной славой.

Глава 3. Я и мой отец

Рассказчик Вася редко бывает дома после смерти матери. Рано утром он убегал из дома, любил встречать новый день наедине с природой, но, проголодавшись, возвращался к завтраку.

Сестре Соне было 4 года. Вася очень любит ее. Но, думая, что он отпетый разбойник, няня запрещает им играть вместе. И тогда-то герой и начал бродяжничать. Он жаждет приключений, новых открытий. И Вася, собрав банду из нескольких дворовых мальчишек, решает предпринять вылазку на гору, чтобы обследовать часовню.

Глава 4. Я приобретаю новое знакомство

Глава 5. Знакомство продолжается

«С тех пор я весь был поглощен новым знакомством»

«Здесь что-то неведомо-страшное было налицо. Что-то бесформенное, неумолимое, твердое и жестокое, как камень, склонялось над маленькой головкой, высасывая из не румянец, блеск глаз и живость движений»

Это открытие умерило пыл и резвость главного героя. Все чаще с Валеком они садились возле Маруси и беседовали целыми днями напролет, все более и более проникаясь друг к другу чувством дружбы и привязанности.

Однажды разговор зашел об их отцах. Валек и Маруся сказали, что Тыбурций очень их любит. В ответ о своем отце такого сказать не мог Вася. Дети же говорят, что Тыбурций считает судью – лучшим человеком в городе. И не может быть такого, чтобы лучший человек не любил своего сына.

«Валек указал мне моего отца с такой стороны, с какой мне никогда не приходило в голову взглянуть на него…но нота щемящей любви, смешанной с горьким сознанием: никогда этот человек не любил и не полюбит меня так, как Тыбурций любит своих детей»

Глава 6. Среди «серых камней»

Прошло несколько дней, члены «дурного общества, перестали приходить в город, и Вася забеспокоился, ведь так он не мог видеться со своими друзьями. Но однажды гуляя по улице, встретил Валека, а тот позвал его к себе в гости на гору. Только попросил Васю идти вперед, сам он должен был задержаться в городе по делу.

«Чувство суеверного страха закралось в мое сердце; мне казалось, что я ощущаю на себе невидимый каменный взгляд, пристальный и жадный. Мне показалось, что это подземелье чутко сторожит свою жертву»

Вася просит Валека взять Марусю и выйти на воздух.

Вася увидел, что Валек дал Марусе булку и та с жадностью принялась уплетать хлеб. Валек своровал хлеб в городе, пока повествователь ждал его на горе. Он пытается объяснить детям, что воровать – плохо. Но что такое голод герой и не подозревал. Я уходил потому, что не мог уже играть в этот день с моими друзьями безмятежно. Чистая детская привязанность моя как-то замутилась…

Глава 7. На сцену является пан Тыбурций

Он начинает расспрашивать, что сын судьи делает в их подземелье, не проболтался ли Вася кому-нибудь об их укрытии. Вася же отвечает, что хоть он и сын судьи, но судить Валека и Марусю не собирается. Тыбурций же, усмехнувшись, говорит:

«Я – Тыбурций, а он – Валек. Я нищий, он – нищий. Я краду и он будет красть. А твой отец меня судит, и ты когда-нибудь будешь судить…вот его!»

Разговор заканчивается и Валек начинает готовить ужин из принесенных Тыбурцием продуктов. Вася интересуется происхождением продуктов. Понимает, что они украдены. Возвращается домой с неясной головой, полной мыслей об этой семье.

«Странные речи Тыбурция ни на одну минуту не поколебали во мне убеждения, что воровать нехорошо. Нищие…Воры…У них нет дома. От окружающих я давно уже знал, что со всем этим соединяется презрение»

Идя домой, Вася натыкается на отца и впервые в жизни солгал ему, что просто гулял.

«Я всегда боялся отца, а теперь тем более. Теперь я носил в себе целый мир смутных вопросов и ощущений. Мог ли он понять меня?»

Глава 8. Осенью

С каждым днем Марусе становилось все хуже и хуже, хотя Валек и рассказчик выносили ее на улицу.

Спеша однажды к своим друзьям, Вася увидел в саду старого Януша, который что-то рассказывал его отцу. Отец в гневе прогнал бездомного. Вася понял, что разговор был о его дружбе с детьми Тыбурция. Когда же повествователь рассказал Тыбурцию об увиденном, тот расстроился. Это были плохие новости. У твоего отца есть сердце, он знает много…Но твой отец служит господину, имя которого закон. Вся моя беда в том, что у меня с законом вышла некоторая ссора! С этими словами Тыбурций взял Марусю на руки и ушел в дальний угол. А Вася снова стал думать о своем отце:

«Вот он какой, но все же он меня не любит»

Глава 9. Кукла

Маруся увядала, чтобы хоть как-то ее развлечь, Вася обратился за помощью к своей сестре Соне: уговорил ее на время отдать свою куклу, подарок их мамы.

Как только кукла появилась в подземелье, Маруся сразу же ожила, начала вставать с постели и даже смеяться. Но вот Васе дома приходилось оправдываться, нянюшка увидела, что куклы нет и стала ее искать. Отец, имея еще одну встречу с Янушем, запретил сыну выходить со двора. Но Вася сбегает рано утром, пока отец еще спит.

Маруся, лежа на кровати и находясь в бреду, обнимает куколку, Тыбурций пребывает в грусти.

Вася, вернувшись домой, застает отца, который строжайше запрещает всякие прогулки вне их двора, а затем и вовсе вызывает ребенка к себе на разговор в кабинет.

Разговор этот был очень тяжелым. Отец настойчиво спрашивает, куда подевалась кукла. Но Вася твердо не рассказывает ничего отцу. Лицо отца было бледно. Глаза горели гневом. Я весь съежился…

«В моей груди, навстречу его угрозам, подымалось едва осознанное оскорбленное чувство покинутого ребенка и какая-то жгучая любовь к тем, кто пригрел меня там, в старой часовне»

В этот момент в комнате появляется пан Тыбурций и объясняет все отцу Васи:

Тыбурций приглашает Васю проститься с Марусей, она умерла, сам он уходит. Мальчик смотрит вопросительно на отца: В этом именно человеке я нашел что-то родное, что тщетно искал в нем прежде Вася и отец обнимают и нежно целуют друг друга. Судья отпускает Васю на гору и передает деньги для пана Тыбурция.

В подземелье на лавочке лежала Маруся. «Темные личности» готовили для нее гробик, Лавровский осыпал девочку цветами, а Валек спал в углу и нервно всхлипывал.

Заключение

Вскоре после этих событий все члены «дурного общества» рассыпались кто куда. Остались только «профессор» и Туркевич. Тыбурций и Валек совершенно неожиданно исчезли. Старая часовня все сильнее разрушалась.

Но Вася и Соня ухаживают за могилой Маруси. Часто вместе с отцом приходят сюда, читают, делятся мыслями, планами.

«Когда же пришло время и нам оставить тихий родной город, здесь же в последний день мы оба, полные жизни и надежды, произносили над маленькою могилкой свои обеты»

Источник

В дурном обществе

История создания

Известно, что Владимир Галактионович, придумывая место, где будут происходить события, вдохновлялся своим родным городом под названием Ровно (находится в Украине, в произведении назван, как Княжье-Вено), о чём сам признаётся в одной из автобиографических книг. В нём он учился, начиная с третьего класса гимназии. В образ судьи автор также вложил черты характера своего отца.

Прообразом замка послужил дворец Любомирских, известного польского рода. Этот замок был построен в XV веке, а позже перестроен князьями Любомирскими, которые владели городом Ровно начиная с 1723 года. Во времена детства Короленко замок уже был заброшен, он послужил пристанищем для больных, бездомных, бродяг и других крестьян, которые по некоторым причинам сбежали.

Замок Любомирских, Ровно, 1900 год. Фотограф неизвестен.

Короленко также включил рассказ в свою первую книгу и по совместительству сборник «Очерки и рассказы» 1886 года, который позже неоднократно переиздавался. В этом же году в февральском номере журнала «Родник» был опубликован сокращённый вариант рассказа, переименованный в «Дети подземелья». Сам автор негативно относился к публикации из-за сокращений, о чём жаловался в письме своему другу и товарищу Сергею Яковлевичу Елпатьевскому.

Сюжет

Детство главного героя произведения по имени Вася проходило в маленьком городе Княжье-Вено Юго-Западного края. Вася был сыном городского судьи. Мать умерла, когда сыну было всего шесть лет, а отец, поглощённый своим горем, обращал на мальчика мало внимания. Вася целыми днями бродил по городу, и картины городской жизни оставляли в его душе глубокий след.

Город был окружён прудами. Посреди одного из них на острове стоял старинный замок, принадлежавший некогда графскому роду. Ходили легенды, что остров насыпан пленными турками, и замок стоит «на костях человеческих». Хозяева давным-давно покинули это мрачное жилище, и оно постепенно разрушалось. Его обитателями стали городские нищие, не имевшие иного пристанища. Но среди нищих произошёл раскол. Старый Януш, один из бывших графских слуг, получил некое право решать, кто может жить в замке, а кто нет. Он оставил там лишь «аристократов»: католиков и бывшую графскую челядь. Изгнанники нашли себе пристанище в подземелье под старинным склепом у заброшенной униатской часовни, стоявшей на горе. Однако это их местопребывание никому не было известно.

Старый Януш, встречая Васю, приглашает его заходить в замок, ибо там теперь «порядочное общество». Но мальчик предпочитает «дурное общество» изгнанников из замка. Вася жалеет их.

Многие члены «дурного общества» хорошо известны в городе. Это полубезумный пожилой «профессор», который всегда что-то тихо и грустно бормочет; свирепый и драчливый штык-юнкер Заусайлов; спившийся отставной чиновник Лавровский, всем рассказывающий неправдоподобные трагические истории о своей жизни. А именующий себя генералом Туркевич знаменит тем, что «обличает» почтенных горожан (исправника, секретаря уездного суда и других) прямо под их окнами. Это он делает для того, чтобы получить на водку, и достигает своей цели: «обличаемые» спешат откупиться от него.

Руководитель же всего сообщества «тёмных личностей» — пан Тыбурций Драб. Его происхождение и прошлое никому не ведомы. Иные предполагают в нем аристократа, но наружность его — простонародная. Он известен необыкновенной учёностью. На ярмарках Тыбурций развлекает публику пространными речами из античных авторов. Его считают колдуном.

Однажды Вася с тремя приятелями приходит к старой часовне: ему хочется заглянуть туда. Друзья помогают Васе проникнуть внутрь через высокое окно. Но увидев, что в часовне ещё кто-то есть, приятели в ужасе убегают, бросив Васю на произвол судьбы. Оказывается, там дети Тыбурция: девятилетний Валек и четырёхлетняя Маруся. Вася начинает часто приходить на гору к своим новым друзьям, носить им яблоки из своего сада. Но ходит он лишь тогда, когда его не может застать Тыбурций. Вася никому не рассказывает об этом знакомстве. Струсившим приятелям он говорит, что видел чертей.

У Васи есть сестра, четырёхлетняя Соня. Она, как и ее брат, весёлый и резвый ребёнок. Брат и сестра очень любят друг друга, но Сонина нянька препятствует их шумным играм: она считает Васю дурным, испорченным мальчишкой. Такого же взгляда придерживается и отец. Он не находит в своей душе места для любви к мальчику. Отец больше любит Соню, потому что она похожа на свою покойную мать.

Как-то раз в разговоре Валек и Маруся говорят Васе, что Тыбурций их очень любит. Вася отзывается о своём отце с обидой. Но неожиданно узнает от Валека, что судья — очень справедливый и честный человек. Валек — мальчик очень серьёзный и смышлёный. Маруся же совсем не похожа на резвую Соню, она слабенькая, задумчивая, «невесёлая». Валек говорит, что «серый камень высосал из неё жизнь».

Вася узнает о том, что Валек ворует еду для голодной сестры. Это открытие производит тяжёлое впечатление на Васю, но все же он не осуждает друга.

Валек показывает Васе подземелье, где живут все члены «дурного общества». В отсутствие взрослых Вася приходит туда, играет со своими друзьями. Во время игры в жмурки неожиданно является Тыбурций. Дети испуганы — ведь они дружат без ведома грозного главы «дурного общества». Но Тыбурций разрешает Васе приходить, взяв с него обещание никому не рассказывать, где все они живут. Тыбурций приносит еду, готовит обед — по его словам Вася понимает, что еда краденая. Это, конечно, смущает мальчика, но он видит, что Маруся так рада еде. Теперь Вася беспрепятственно приходит на гору, и взрослые члены «дурного общества» тоже привыкают к мальчику, любят его.

Наступает осень, и Маруся заболевает. Чтобы как-то развлечь больную девочку, Вася решается попросить на время у Сони большую красивую куклу, подарок покойной матери. Соня соглашается. Маруся в восторге от куклы, и ей даже становится лучше.

К судье несколько раз приходит старый Януш с доносами на членов «дурного общества». Он рассказывает, что Вася общается с ними. Нянька замечает отсутствие куклы. Васю не выпускают из дому, и через несколько дней он убегает тайком.

Марусе становится все хуже. Обитатели подземелья решают, что куклу нужно вернуть, а девочка этого и не заметит. Но увидев, что куклу хотят забрать, Маруся горько плачет. Вася оставляет ей куклу.

И снова Васю не выпускают из дому. Отец пытается добиться от сына признания, куда он ходил и куда делась кукла. Вася признается, что куклу взял он, но более не говорит ничего. И вот в самый критический момент появляется Тыбурций. Он несёт куклу.

Тыбурций рассказывает судье о дружбе Васи с его детьми. Тот поражён. Отец чувствует себя виноватым перед Васей. Словно рухнула стена, долгое время разделявшая отца и сына, и они почувствовали себя близкими людьми. Тыбурций говорит, что Маруся умерла. Отец отпускает Васю проститься с ней, при этом он передаёт через Васю деньги для Тыбурция и предостережение: главе «дурного общества» лучше скрыться из города.

Вскоре почти все «тёмные личности» куда-то исчезают. Остаются лишь старый «профессор» и Туркевич, которому судья иногда даёт работу. Маруся похоронена на старом кладбище возле обвалившейся часовни. Вася с сестрой ухаживают за ее могилкой. Иногда они приходят на кладбище вместе с отцом. Когда же Васе и Соне приходит время оставить родной город, над этой могилкой произносят они свои обеты.

Источник

В дурном обществе. В. Г. Короленко

Рассказ Короленко «В дурном обществе» с иллюстрациями В. Минаева

Из детских воспоминаний моего приятеля

Содержание

I. Развалины

Моя мать умерла, когда мне было шесть лет. Отец, весь отдавшись своему горю, как будто совсем забыл о моем существовании. Порой он ласкал мою маленькую сестру и по-своему заботился о ней, потому что в ней были черты матери. Я же рос, как дикое деревцо в поле, — никто не окружал меня особенною заботливостью, но никто и не стеснял моей свободы.

Местечко, где мы жили, называлось Княжье-Вено, или, проще, Княж-городок. Оно принадлежало одному захудалому, но гордому польскому роду и представляло все типические черты любого из мелких городов Юго-западного края, где, среди тихо струящейся жизни тяжелого труда и мелко-суетливого еврейского гешефта, доживают свои печальные дни жалкие останки гордого панского величия.

Если вы подъезжаете к местечку с востока, вам прежде всего бросается в глаза тюрьма, лучшее архитектурное украшение города. Самый город раскинулся внизу над сонными, заплесневшими прудами, и к нему приходится спускаться по отлогому шоссе, загороженному традиционною «заставой». Сонный инвалид, порыжелая на солнце фигура, олицетворение безмятежной дремоты, лениво поднимает шлагбаум, и — вы в городе, хотя, быть может, не замечаете этого сразу. Серые заборы, пустыри с кучами всякого хлама понемногу перемежаются с подслеповатыми, ушедшими в землю хатками. Далее широкая площадь зияет в разных местах темными воротами еврейских «заезжих домов», казенные учреждения наводят уныние своими белыми стенами и казарменно-ровными линиями. Деревянный мост, перекинутый через узкую речушку, кряхтит, вздрагивая под колесами, и шатается, точно дряхлый старик. За мостом потянулась еврейская улица с магазинами, лавками, лавчонками, столами евреев-менял, сидящих под зонтами на тротуарах, и с навесами калачниц. Вонь, грязь, кучи ребят, ползающих в уличной пыли. Но вот еще минута и — вы уже за городом. Тихо шепчутся березы над могилами кладбища, да ветер волнует хлеба на нивах и звенит унылою, бесконечною песней в проволоках придорожного телеграфа.

Речка, через которую перекинут упомянутый мост, вытекала из пруда и впадала в другой. Таким образом, с севера и юга городок ограждался широкими водяными гладями и топями. Пруды год от году мелели, зарастали зеленью, и высокие густые камыши волновались, как море, на громадных болотах. Посредине одного из прудов находится остров. На острове — старый, полуразрушенный за́мок.

Я помню, с каким страхом я смотрел всегда на это величавое дряхлое здание. О нем ходили предания и рассказы один другого страшнее. Говорили, что остров насыпан искусственно, руками пленных турок. «На костях человеческих стоит старое замчи́ще», — передавали старожилы, и мое детское испуганное воображение рисовало под землей тысячи турецких скелетов, поддерживающих костлявыми руками остров с его высокими пирамидальными тополями и старым за́мком. От этого, понятно, за́мок казался еще страшнее, и даже в ясные дни, когда, бывало, ободренные светом и громкими голосами птиц, мы подходили к нему поближе, он нередко наводил на нас припадки панического ужаса, — так страшно глядели черные впадины давно выбитых окон; в пустых залах ходил таинственный шорох: камешки и штукатурка, отрываясь, падали вниз, будя гулкое эхо, и мы бежали без оглядки, а за нами долго еще стояли стук, и топот, и гоготанье.

А в бурные осенние ночи, когда гиганты-тополи качались и гудели от налетавшего из-за прудов ветра, ужас разливался от старого за́мка и царил над всем городом. «Ой-вей-мир!» [1] — пугливо произносили евреи; богобоязненные старые мещанки крестились, и даже наш ближайший сосед, кузнец, отрицавший самое существование бесовской силы, выходя в эти часы на свой дворик, творил крестное знамение и шептал про себя молитву об упокоении усопших.

Потомки этого графа давно уже оставили жилище предков. Большая часть дукатов и всяких сокровищ, от которых прежде ломились сундуки графов, перешла за мост, в еврейские лачуги, и последние представители славного рода выстроили себе прозаическое белое здание на горе, подальше от города. Там протекало их скучное, но все же торжественное существование в презрительно-величавом уединении.

Изредка только старый граф, такая же мрачная развалина, как и за́мок на острове, появлялся в городе на своей старой английской кляче. Рядом с ним, в черной амазонке, величавая и сухая, проезжала по городским улицам его дочь, а сзади почтительно следовал шталмейстер. Величественной графине суждено было навсегда остаться девой. Равные ей по происхождению женихи, в погоне за деньгами купеческих дочек за границей, малодушно рассеялись по свету, оставив родовые за́мки или продав их на слом евреям, а в городишке, расстилавшемся у подножия ее дворца, не было юноши, который бы осмелился поднять глаза на красавицу-графиню. Завидев этих трех всадников, мы, малые ребята, как стая птиц, снимались с мягкой уличной пыли и, быстро рассеявшись по дворам, испуганно-любопытными глазами следили за мрачными владельцами страшного за́мка.

В западной стороне, на горе, среди истлевших крестов и провалившихся могил, стояла давно заброшенная униатская часовня. Это была родная дочь расстилавшегося в долине собственно обывательского города. Некогда в ней собирались, по звону колокола, горожане в чистых, хотя и не роскошных кунтушах, с палками в руках, вместо сабель, которыми гремела мелкая шляхта, тоже являвшаяся на зов звонкого униатского колокола из окрестных деревень и хуторов.

Отсюда был виден остров и его темные громадные тополи, но за́мок сердито и презрительно закрывался от часовни густою зеленью, и только в те минуты, когда юго-западный ветер вырывался из-за камышей и налетал на остров, тополи гулко качались, и из-за них проблескивали окна, и за́мок, казалось, кидал на часовню угрюмые взгляды. Теперь и он, и она были трупы. У него глаза потухли, и в них не сверкали отблески вечернего солнца; у нее кое-где провалилась крыша, стены осыпались, и, вместо гулкого, с высоким тоном, медного колокола, совы заводили в ней по ночам свои зловещие песни.

Но старая, историческая рознь, разделявшая некогда гордый панский за́мок и мещанскую униатскую часовню, продолжалась и после их смерти: ее поддерживали копошившиеся в этих дряхлых трупах черви, занимавшие уцелевшие углы подземелья, подвалы. Этими могильными червями умерших зданий были люди.

Было время, когда старый за́мок служил даровым убежищем всякому бедняку без малейших ограничений. Все, что не находило себе места в городе, всякое выскочившее из колеи существование, потерявшее, по той или другой причине, возможность платить хотя бы и жалкие гроши за кров и угол на ночь и в непогоду, — все это тянулось на остров и там, среди развалин, преклоняло свои победные головушки, платя за гостеприимство лишь риском быть погребенными под грудами старого мусора. «Живет в за́мке» — эта фраза стала выражением крайней степени нищеты и гражданского падения. Старый за́мок радушно принимал и покрывал и перекатную голь, и временно обнищавшего писца, и сиротливых старушек, и безродных бродяг. Все эти существа терзали внутренности дряхлого здания, обламывая потолки и полы, топили печи, что-то варили, чем-то питались, — вообще, отправляли неизвестным образом свои жизненные функции.

Однако настали дни, когда среди этого общества, ютившегося под кровом седых руин, возникло разделение, пошли раздоры. Тогда старый Януш, бывший некогда одним из мелких графских «официалистов», выхлопотал себе нечто вроде владетельной хартии и захватил бразды правления. Он приступил к преобразованиям, и несколько дней на острове стоял такой шум, раздавались такие вопли, что по временам казалось, уж не турки ли вырвались из подземных темниц, чтоб отомстить утеснителям. Это Януш сортировал население развалин, отделяя овец от козлищ. Овцы, оставшиеся попрежнему в за́мке, помогали Янушу изгонять несчастных козлищ, которые упирались, выказывая отчаянное, но бесполезное сопротивление. Когда, наконец, при молчаливом, но, тем не менее, довольно существенном содействии будочника, порядок вновь водворился на острове, то оказалось, что переворот имел решительно аристократический характер. Януш оставил в за́мке только «добрых христиан», то есть католиков, и притом преимущественно бывших слуг или потомков слуг графского рода. Это были все какие-то старики в потертых сюртуках и «чамарках», с громадными синими носами и суковатыми палками, старухи, крикливые и безобразные, но сохранившие на последних ступенях обнищания свои капоры и салопы. Все они составляли однородный, тесно сплоченный аристократический кружок, взявший как бы монополию признанного нищенства. В будни эти старики и старухи ходили, с молитвой на устах, по домам более зажиточных горожан и среднего мещанства, разнося сплетни, жалуясь на судьбу, проливая слезы и клянча, а по воскресеньям они же составляли почтеннейших лиц из той публики, что длинными рядами выстраивалась около костелов и величественно принимала подачки во имя «пана Иисуса» и «панны Богоматери».

Привлеченные шумом и криками, которые во время этой революции неслись с острова, я и несколько моих товарищей пробрались туда и, спрятавшись за толстыми стволами тополей, наблюдали, как Януш, во главе целой армии красноносых старцев и безобразных мегер, гнал из за́мка последних, подлежавших изгнанию, жильцов. Наступал вечер. Туча, нависшая над высокими вершинами тополей, уже сыпала дождиком. Какие-то несчастные темные личности, запахиваясь изорванными донельзя лохмотьями, испуганные, жалкие и сконфуженные, совались по острову, точно кроты, выгнанные из нор мальчишками, стараясь вновь незаметно шмыгнуть в какое-нибудь из отверстий за́мка. Но Януш и мегеры с криком и ругательствами гоняли их отовсюду, угрожая кочергами и палками, а в стороне стоял молчаливый будочник, тоже с увесистою дубиной в руках, сохранявший вооруженный нейтралитет, очевидно, дружественный торжествующей партии. И несчастные темные личности поневоле, понурясь, скрывались за мостом, навсегда оставляя остров, и одна за другой тонули в слякотном сумраке быстро спускавшегося вечера.

С этого памятного вечера и Януш, и старый за́мок, от которого прежде веяло на меня каким-то смутным величием, потеряли в моих глазах всю свою привлекательность. Бывало, я любил приходить на остров и хотя издали любоваться его серыми стенами и замшенною старою крышей. Когда на утренней заре из него выползали разнообразные фигуры, зевавшие, кашлявшие и крестившиеся на солнце, я и на них смотрел с каким-то уважением, как на существа, облеченные тою же таинственностью, которою был окутан весь за́мок. Они спят там ночью, они слышат все, что там происходит, когда в огромные залы сквозь выбитые окна заглядывает луна или когда в бурю в них врывается ветер. Я любил слушать, когда, бывало, Януш, усевшись под тополями, с болтливостью семидесятилетнего старика начинал рассказывать о славном прошлом умершего здания. Перед детским воображением вставали, оживая, образы прошедшего, и в душу веяло величавою грустью и смутным сочувствием к тому, чем жили некогда понурые стены, и романтические тени чужой старины пробегали в юной душе, как пробегают в ветреный день легкие тени облаков по светлой зелени чистого поля.

Но с того вечера и за́мок, и его бард явились передо мной в новом свете. Встретив меня на другой день вблизи острова, Януш стал зазывать меня к себе, уверяя с довольным видом, что теперь «сын таких почтенных родителей» смело может посетить за́мок, так как найдет в нем вполне порядочное общество. Он даже привел меня за руку к самому за́мку, но тут я со слезами вырвал у него свою руку и пустился бежать. За́мок стал мне противен. Окна в верхнем этаже были заколочены, а низ находился во владении капоров и салопов. Старухи выползали оттуда в таком непривлекательном виде, льстили мне так приторно, ругались между собой так громко, что я искренно удивлялся, как это строгий покойник, усмирявший турок в грозовые ночи, мог терпеть этих старух в своем соседстве. Но главное — я не мог забыть холодной жестокости, с которою торжествующие жильцы за́мка гнали своих несчастных сожителей, а при воспоминании о темных личностях, оставшихся без крова, у меня сжималось сердце.

Как бы то ни было, на примере старого за́мка я узнал впервые истину, что от великого до смешного один только шаг. Великое в за́мке поросло плющом, повиликой и мхами, а смешное казалось мне отвратительным, слишком резало детскую восприимчивость, так как ирония этих контрастов была мне еще недоступна.

Источник