что такое политика памяти

Политика памяти

Критики методов исторической политики считают, что само это понятие существенно отличается от понятий «политизации истории» и «политики памяти», и что речь идет преимущественно о политическом феномене, который должен изучаться, прежде всего, как часть политики.

Связанные понятия

Среди специалистов, занимающихся исследованиями национализма, выделяют три ведущие школы: примордиализм, модернизм (конструктивизм) и этносимволизм. Основные различия между этими школами лежат в вопросах о том, когда и почему появились нации и национализм. При этом российские исследователи столкнулись с проблемой националистического дискурса, которая до сих пор не решена.

Упоминания в литературе

Связанные понятия (продолжение)

В этой статье описываются психологические черты авторитаризма. По форме правления, который носит то же имя, см. АвторитаризмТеория авторитарной личности разработана психологами Калифорнийского университета в Беркли Эльзой Френкель-Брюнсвик, Даниэлем Левинсоном и Р. Невитт Сэнфордом, а также немецким социологом и философом Франкфуртской школы Теодором Адорно. Свои взгляды на феномен авторитарной личности они изложили в книге 1950 года с одноимённым названием. Тип личности определяется девятью признаками.

Типология государств — это особая научная классификация государств по определённым типам (группам) на основе их общих признаков, отражающая присущие данным государствам их общие закономерности возникновения, развития и функционирования.

Полити́ческий миф — это статичный образ, имеющий мифологическую природу, но не связанный с религией и традиционными верованиями. Подобный миф интерпретируется как культурный феномен и форма общественного сознания, как способ восприятия, описания и объяснения событий, при акценте на их идеологической и символической основе современных обществ.

Источник

Политика памяти в России. Роль негосударственных агентов

Националистическая платформа или либеральные версии истории? Историографические развилки последних десятилетий в версии Алексея Миллера

© Фото : Bastian Staude

В этой статье мы будем использовать понятие «политика памяти» для обозначения всей сферы публичных стратегий в отношении прошлого, то есть концептуализации, практик коммеморации и преподавания истории. «Историческая политика» является частным случаем политики памяти. Для нее характерно активное участие властных структур, конфронтационный характер и преследование партийных интересов.

Особая и достаточно сложная задача при анализе политики памяти — это выявление агентов, в ней участвующих, и их классификация. Это, прежде всего, касается негосударственных агентов, в том числе экспертных сообществ. До недавнего времени в России почти не было таких институтов или неформальных групп, для которых политика памяти была бы приоритетным направлением. Мы исключаем из нашего анализа академические и университетские структуры, занимающиеся профессиональным изучением и преподаванием истории, однако люди, работающие в этих структурах, попадают в сферу наших интересов в том случае, если они участвуют в общественных инициативах, связанных с политикой памяти, или сотрудничают с неакадемическими организациями, занимающимися этой проблематикой.

Общественный интерес к прошлому был наиболее интенсивен в СССР в период перестройки, отчасти потому, что через обсуждение истории артикулировались политические позиции, которые еще не могли быть заявлены вполне открыто. Идиоматический язык перестройки — «выбор исторического пути», «историческая альтернатива» и т.д. — в большой степени был заимствован из репертуара историков [1]. Обсуждение «белых пятен», связанных с преступлениями коммунистического режима и прежде всего сталинизма, даже публичное произнесение прежде запретных применительно к СССР слов «империя» и «тоталитаризм» — все это имело очевидное политическое значение. В 1990-е годы, на фоне болезненных трансформаций, общественный интерес к истории заметно уменьшился. После 1993 года, когда неудача процесса над КПСС стала очевидной, властные структуры на длительный период перестают сколько-нибудь активно действовать в сфере политики памяти.

Пожалуй, единственной структурой, которая вполне соответствовала в 1990-е годы понятию экспертного сообщества, сделавшего участие в политике памяти приоритетной задачей, была основанная в 1991 году Ассоциация исследователей российского общества (АИРО-ХХ, после 2000 года АИРО-XXI) [2]. Ассоциация активно работала с зарубежными, прежде всего немецкими, спонсорами, имела представительный международный научный совет. Помимо публикаций сугубо профессиональных монографий, посвященных различным аспектам истории ХХ века, АИРО уделяла много внимания анализу перемен, происходивших в сфере историописания в России и постсоветских странах. В 1998 году АИРО совместно с Московским бюро Фонда Фридриха Науманна начала проект по изучению «национальных историй» постсоветского пространства [3]. Этот проект вполне соответствовал фокусу общественного внимания того времени, когда происходила национализация истории в постсоветских странах. В начале 2000-х АИРО объявила о работе над проектом «Реформа образования: итоги и уроки», однако он не получил развития. Деятельность АИРО в этот период сыграла важную роль в развитии профессиональных контактов российских историков с их зарубежными коллегами и формировании общественной повестки дня в профессиональной среде, однако за пределами профессиональных кругов влияние Ассоциации было довольно ограниченным. Ассоциация слабо рекламировала свою продукцию и мало выступала в СМИ.

Намного более заметна в публичном пространстве была деятельность «Мемориала». Международное историко-просветительское, правозащитное и благотворительное общество «Мемориал» имеет более широкий круг интересов, чем политика памяти, — его правозащитная деятельность нередко выходит на первый план. Однако трудно переоценить роль «Мемориала» в политике памяти, и прежде всего памяти о политических репрессиях сталинского периода. «Мемориал» имеет разветвленную сеть организаций: в российский «Мемориал» входит более 60 организаций в более чем 40 регионах России, международный «Мемориал» помимо России имеет организации в шести других странах. По инициативе «Мемориала», в том числе его местных организаций, в 1990-е годы открыты сотни памятников и памятных досок, посвященных жертвам политического террора. С 1999 года организация проводит ежегодные всероссийские конкурсы исторических исследовательских работ старшеклассников «Человек в истории. Россия — XX век». «Мемориал» активно использует Интернет, создавая на своем сайте специальные страницы по главным направлениям своей деятельности в этой сфере: о местах захоронений, об истории Большого террора, системе ГУЛАГа, принудительных депортациях, истории органов госбезопасности, формированию базы данных о жертвах репрессий. Специальные страницы посвящены репрессиям против поляков, российских немцев, социалистического сопротивления и репрессиям за веру, а также инакомыслию и диссидентскому движению послесталинского периода. В этом перечне бросается в глаза отсутствие коллективизации и репрессий 1920-х годов. Это неслучайно: фокус именно на сталинские репрессии отражает генеалогию многих основателей общества, происходящих из семей советских деятелей, подвергшихся репрессиям в 1930-е годы. В 2012 году председатель «Мемориала» А.Б. Рогинский рассказал, как уже в начале 1990-х годов получил в результате исследований документов госбезопасности точные цифры по числу арестованных начиная с 1921 года и не публиковал их многие годы, потому что они были существенно меньше тех, о которых привыкли говорить в кругу шестидесятников [4].

В целом можно сказать, что АИРО и «Мемориал» демонстрировали два разных подхода к влиянию на общественную повестку дня. Если «Мемориал» в существенной мере стремился ее формировать, не позволяя вытолкнуть на периферию общественного внимания тему репрессий и добавляя новые сюжеты в ее обсуждение [5], АИРО скорее реагировал на общественный интерес к теме национализации истории и переводил ее обсуждение в более профессиональное и спокойное русло.

2000-е годы

Активизация исторической политики в странах Восточной Европы в начале XXI века, главной мишенью которой на международной арене была Россия, вызвала растущую обеспокоенность в Москве, где власти стали разрабатывать различные способы реакции на этот вызов. В 2003 году начались разговоры о том, что России надо бы создать свой Институт национальной памяти, по образцу подобных учреждений в соседних странах [6]. В целом в первой половине 2000-х годов власть начинает активно заниматься политикой памяти и доминирует в формировании повестки дня в этом вопросе. От властей исходят почти все инициативы в этой сфере, в том числе инициативы создания организаций, похожих на экспертные сообщества.

В период 2006–2009 годов власти начинают еще более интенсивно действовать в сфере политики памяти. Их линия в это период вполне соответствует понятию «историческая политика», будучи партийной и конфронтационной как на внешнеполитическом, так и на внутриполитическом направлении. В 2006 году была создана группа под руководством Александра Филиппова и Александра Данилова, которой было поручено написание нового учебника истории России ХХ века. Планировалось, что он должен был стать если не единственным, то доминирующим учебником в школе. С высокой степенью вероятности можно предположить, что заказ исходил из администрации президента. В 2007 году в свет вышел первый продукт этой группы — пособие для учителей по новейшей истории России. Вскоре появился учебник «История России. 1945–2007», а также методическое пособие по периоду 1900–1945 годов [7].

Важная роль А. Филиппова в подготовке учебника свидетельствует о том, что власти задействовали близкие им экспертные структуры в реализации программы. Филиппов на тот момент являлся заместителем директора Национальной лаборатории внешней политики, созданной в 2002 году. На ее сайте сказано, что это «некоммерческая организация, специализирующаяся на экспертизе и разработке стратегий в области внешней политики, содействующая органам государственной власти в подготовке и осуществлении внешнеполитических решений» [8]. Слабая активность этой структуры в течение 10 лет ее существования позволяет говорить о сугубо служебном характере. Это, скорее, квазиэкспертное сообщество, которое «реанимируется» под конкретные проекты.

Многие тезисы учебника (по 1939 году, Катыни, голоду 1932–1933 годов) были прямо связаны с исторической политикой соседних стран и были сформулированы в агрессивно-пропагандистском духе, характерном для этой разновидности политики памяти. Однако учебник решал и внутриполитические задачи. Методологической основой своего подхода авторы провозглашали отказ от концепции тоталитаризма как ненаучного инструмента Холодной войны и анализ советского периода с точки зрения теории модернизации. В реальности стержнем концепции была задача нормализации сталинизма как авторитарной модели ускоренной модернизации в условиях «осажденной крепости» и обоснования ведущей роли современного авторитарного лидер а для решения сходных задач на современном этапе [9].

Деятельность Фонда действительно весьма эффективна с точки зрения задач исторической политики. Фонд к настоящему моменту осуществил большое число публикаций, посвященных неприглядным страницам истории Молдовы, Украины и прибалтийских республик в период 1930–1940-х годов, прежде всего истории коллаборационизма с нацистами и участия националистов этих групп в Холокосте. Они должны служить ответом на историческую политику этих стран. С учетом необычайно высокой публикаторской активности (около 50 книг за пять лет), можно с высокой степенью вероятности реконструировать механизм деятельности этой организации. Фонд получает подборки архивных материалов по заданным темам и изготавливает на основании этих материалов публикации, оформленные в риторическом плане в соответствии с духом «войн памяти» или исторической политики.

Вместо создания Института национальной памяти по украинскому образцу в России было выбрано технологически более эффективное решение использовать для реализации исторической политики ряд формально независимых общественных организаций, которым можно выдавать соответствующее задание и снабжать их теми архивными материалами, которые удобны заказчику. По сути дела, это была модификация хорошо известной технологии «слива» через прессу, когда «сливаемая» информация необязательно является неправдой, но непременно является предметом манипуляции.

Противники такой исторической политики вырабатывали свои формы организованного влияния на общественное мнение. В строгом смысле слова им не удалось создать формализованных экспертных сообществ и/или НПО. Внимание было сосредоточено на организации площадок для встреч экспертов и трансляции их мнения. Основную роль сыграли интернет-сайты. Пионером такой активности стал портал Полит.ру, организовавший целый ряд дискуссий, посвященных проблемам политики памяти [13]. Портал создал специальный раздел, посвященный политике памяти, который постоянно пополняется новыми материалами [14]. Помимо собственно дискуссий, связанный с Полит.ру клуб «Билингва» организовал в 2008 и 2009 годах публичные лекции об исторической политике, ее акторах, идейных основаниях, механизмах и опасностях, сопровождавшиеся оживленным обсуждением [15]. В этих лекциях само понятие «историческая политика» было введено в российскую публичную дискуссию, и за ним был зафиксирован тот негативный смысл, которым оно изначально обладало в немецком дискурсе о политике памяти, где понятие Geschichtspolitik было изобретено в 1980-е годы [16].

В конце 2009 года издаваемый Центром Карнеги в Москве журнал «Pro et contra» посвятил специальный номер анализу исторической политики в России и других странах [17]. Впоследствии журнал возвращался к этой проблематике, а Центр Карнеги осуществил ряд исследовательских проектов, посвященных исторической политике. В 2011 году был опубликован подготовленный при содействии Центра том об исторической политике в России, Восточной Европе и других странах [18]. Интерпретации, представленные в Полит.ру и «Pro et contra», послужили основой для статьи об «исторической политике» в российской «Википедии» и стали важными опорными точками в публичной дискуссии по проблемам политики памяти [19].

В целом можно сказать, что к концу 2009 года инициативы властей в области политики памяти (учебник и комиссия по борьбе с фальсификациями) оказались полностью дискредитированы, прежде всего усилиями СМИ. Роль экспертов состояла в формулировании тех ключевых аргументов критики, которые затем тиражировались средствами массовой информации. В то же время сами власти постепенно отказались от примитивно-агрессивной версии политики памяти, что во многом было связано с нормализацией отношений с некоторыми соседями, прежде всего с Польшей и Украиной.

Следует также отметить, что и во второй половине 2000-х ориентация власти на реабилитацию сталинизма была лишь одним из, если так можно выразиться, идеологических экспериментов, пусть и наиболее зримых. Ровно в то время, когда Данилов и Филиппов по заданию администрации президента работали над своим учебником, та же самая администрация финансировала работу над откровенно антикоммунистическим учебником, которой на первом этапе патронировал А.И. Солженицын. Учебник не получился, и плодом этого проекта стала пользовавшаяся большой известностью коллективная монография под редакцией А. Зубова [22].

Политика памяти в 2010–2012 годах

В этот период можно заметить возобновление интереса к политике памяти в некоторых экспертных сообществах, которые в предыдущий период почти перестали заниматься этими вопросами. Так, АИРО начал выпускать серию «Историческая политика и политика памяти в СССР, РФ и СНГ» и опубликовал целый ряд книг, посвященных этой проблематике [24]. «Мемориал» в 2009 году запустил новый портал «Уроки истории», в котором специальный раздел был посвящен мониторинговому проекту «Международного Мемориала», который осуществлялся с января 2010-го по октябрь 2012 года [25]. В этом разделе публиковались как данные мониторинга, так и критически ориентированные аналитические обзоры, посвященные исторической политике властей.

Возникали и совершенно новые структуры, для которых политика памяти становилась центральной темой. Так, в 2011 году Г.О. Павловский, после прекращения сотрудничества с Кремлем и закрытия своего Фонда эффективной политики, создал центр и интернет-сайт, посвященный своему учителю М. Гефтеру [26]. Темы истории, политики памяти, исторической политики, десталинизации заявлены редакцией как ключевые.

Важную роль в формировании общественной повестки дня в сфере политики памяти в этот период стали играть экспертные группы, создаваемые Советом по внешней и оборонной политике или его дочерними структурами. В роли инициатора и/или координатора многих инициатив выступал президент СВОП С.А. Караганов. В начале 2011 года группа членов Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека, во главе с Михаилом Федотовым и Сергеем Карагановым, в сотрудничестве с обществом «Мемориал» разработала «Предложения об учреждении общенациональной государственно-общественной программы “Об увековечении памяти жертв тоталитарного режима и о национальном примирении”». В феврале 2011 года этот документ был представлен президенту Медведеву на заседании Совета в Екатеринбурге [27]. Наряду с предложениями об увековечении памяти жертв репрессий и другими формами коммеморации (памятники, музеи, исследовательские центры, государственные памятные даты), проект предусматривал также конкурс на разработку нового учебника истории, государственную поддержку академических исследований этой проблематики. Проект предлагал также важные политические и правовые шаги — юридическую оценку преступлений коммунистического режима, их политическое осуждение. С точки зрения нашей темы важно, что в рамках этой инициативы экспертные ресурсы «Мемориала» были вовлечены в деятельность Постоянной комиссии по исторической памяти Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека.

Довольно неуклюже написанная преамбула и ряд неряшливо сформулированных практических предложений сделали проект удобной мишенью критики для его заведомых противников, в которой ведущую роль играло информационное агентство «Регнум», создавшее специальную тему по политике памяти на своем сайте [28]. Когда проект подвергся агрессивной и скоординированной критике, с его поддержкой выступили представители РПЦ. Впоследствии представители РПЦ, прежде всего люди, связанные с деятельностью созданного в 2002 году Бутовского мемориала [29], вошли в состав постоянной комиссии и приняли участие в разработке программы увековечения памяти жертв репрессий, которая, казалось, уже была принята правительством в 2013 году.

Одна из ключевых особенностей деятельности СВОП — стремление создавать коалиции поверх идеологических барьеров, что позволяет объединять в рабочих группах, создаваемых для обсуждения политики памяти и выработки рекомендаций, представителей Церкви, «Мемориала» и академического сообщества, прежде не сотрудничавших между собой. Под эгидой СВОП и при финансовой поддержке М. Прохорова был создан в 2013 году специальный интернет-сайт «Историческая память — ХХ век», который задуман прежде всего как навигатор в сфере интернет-ресурсов, посвященных памяти о репрессиях советского периода [30].

В этот период стратегия нормализации сталинизма окончательно проиграла в общественном мнении. Постепенно расширялось представление о жертвах репрессий: тема репрессий против духовенства, крестьянства становится полноценной частью этой картины наряду с репрессиями 1937–1938 годов. Идея необходимости увековечения памяти жертв политических репрессий на государственном уровне была постепенно принята властями. Экспертные сообщества сыграли в этом значительную роль. Для дискурса о репрессиях по-прежнему характерна фокусировка на жертвах, но не на тех, кто был к этим репрессиям причастен. Тема ответственности, в отличие от бывших республик СССР, не выносится вовне, но и не обсуждается сколько-нибудь интенсивно.

Важная тема в политике памяти этого периода — обсуждение опыта 1990-х годов и особенно роли и ответственности «молодых реформаторов». В 2012 году Фонд Е.Т. Гайдара и созданный в 2009 году, но до тех пор практически неактивный фонд «Уроки девяностых» объявили конкурс библиотекарей, задачи которого формулировались как «формирование интереса к российскому историческому процессу конца ХХ столетия в среде российских подростков и в широких слоях нашего общества; продвижение книг Е. Гайдара и его единомышленников в школы России (к учителям истории и обществоведения)» [31]. Другая общественная организация, ставящая задачей формирование памяти о постсоветском периоде, — это близкий к властям Фонд современной истории под руководством С.М. Шахрая, с 2009 года издающий серию монографий «История современной России» [32].

2013 год — идея единого учебника истории возвращается

В 2013 году власть в очередной раз продемонстрировала, что именно она определяет повестку дня в вопросах политики памяти. Еще в 2010–2012 годах власти, вероятно на основании анализа опыта предыдущих лет, когда они в значительной мере проиграли борьбу за общественное мнение в этой сфере, стали последовательно создавать контролируемые общественные структуры, которые можно охарактеризовать как квазиэкспертные сообщества. Их задача состояла в опосредовании и легитимации «голоса власти» в вопросах политики памяти через профессиональные сообщества историков и учителей истории.

Еще в 2010 году по инициативе зам. министра образования И.И. Калины была создана Ассоциация школьных учителей истории и обществознания, которую возглавили академик А.О. Чубарьян и ректор РГГУ Е.И. Пивовар. В мае 2012 года было создано Российское историческое общество под руководством Председателя Государственной Думы С.Е. Нарышкина, с С. Шахраем как председателем правления [33], а в декабре 2012-го указом президента Путина было создано Российское военно-историческое общество, председателем которого стал министр культуры В.Р. Мединский. Значимость этих шагов стала ясна уже в 2013 году.

Были и другие желающие тут же предложить свою версию такого учебника, не скрывавшие, что рассматривают эту задачу как прежде всего политическую. Проект учебника, в основу которого был положен цивилизационный подход, а точнее — идея противостояния России Западу, предложил Центр научной политической мысли и идеологии (Центр Степана Сулакшина). Этот Центр Сулакшина фактически является подразделением Центра проблемного анализа и государственного проектирования, который патронируется главой ОАО РЖД, председателем Попечительского совета Фонда Андрея Первозванного и фонда «Центр национальной славы» Владимиром Якуниным [34]. Появление этого проекта в первый момент вызвало легкую панику, поскольку по степени одиозности этот опус далеко превосходил учебник Данилова – Филиппова. Вполне возможно, что Центр Сулакшина еще будет участвовать со своим проектом в конкурсе на новый учебник.

Общественные дискуссии были теперь сфокусированы на вопросе о том, нужен ли единый учебник, а затем, после публикации «Стандарта», на его обсуждении. Наибольшую активность на этом этапе проявил сайт Полит.ру, публиковавший много экспертных материалов в специальной рубрике для обсуждения этой новой инициативы президента [35]. Особо следует отметить организованные совместно с Комитетом гражданских инициатив А.Л. Кудрина два круглых стола экспертов по обсуждению стандарта [36]. Вскоре первоначальный, вполне безумный план о подготовке учебника к концу 2013 года, озвученный министром Ливановым весной 2013 года, был скорректирован. Речь теперь шла не о единственном учебнике, но о едином стандарте и о проведении конкурса учебников, написанных в соответствии с этим стандартом, с тем чтобы эти учебники поступили в школы в 2015 году. Круглый стол в сентябре 2013 года был посвящен обсуждению первого варианта стандарта, который подвергли резкой критике. Особо стоит отметить, что в этом круглом столе участвовали представители того авторского коллектива, который готовил текст стандарта. То есть происходил диалог, в котором стороны допускали, что все участники дебатов движимы благими намерениями. Новая версия стандарта, появившаяся в октябре 2013 года, учитывала целый ряд рекомендаций, высказанных в рамках круглого стола, а также в других документах, подготовленных, в частности, под патронажем СВОП [37].

Сегодня еще нельзя уверенно сказать, как будет организован конкурс на новые учебники и чем закончится эта история. Но очевидно, что власть сделала определенные выводы из предыдущей попытки ввести учебник Данилова – Филиппова как де-факто единственный. Она создала (квази)экспертные центры, которые опосредовали ее политику и отчасти выступали как площадки для учета экспертного и общественного мнения. Власть также корректировала свою стратегию с учетом общественного мнения и критики экспертов. Пока удалось избежать той жесткой конфронтации с экспертным сообществом, которой сопровождались внедрение в школы учебника Данилова – Филиппова и деятельность комиссии по борьбе с фальсификациями.

Заключение

Характерная черта российской жизни вообще — это слабость институтов, в том числе НПО. Это вполне проявляется в сфере политики памяти. Профессиональные сообщества историков и учителей истории не создали за весь посткоммунистический период сколько-нибудь сильных независимых объединений, которые могли бы выступать как влиятельные экспертные сообщества. Власть, разумеется, всегда использовала экспертов в осуществлении политики памяти, но как исполнителей, которые лишь на стадии выполнения заказа могли, при желании, партизанскими методами и в ограниченном объеме корректировать задание. Структуры, возникшие в последние годы под эгидой и по инициативе власти, такие как Ассоциация учителей истории и обществоведения, РИО и РВИО, не оппонируют власти, а опосредуют ее голос. (Важно подчеркнуть, что роль оппонента в данном случае понимается как роль оппонента на защите диссертации, то есть как роль конструктивного критика, а не политической оппозиции.) Впрочем, даже сам факт осознания властью необходимости такого опосредования важен и свидетельствует об усвоении властными структурами некоторых базовых принципов политики памяти, которые игнорировались еще во второй половине 2000-х годов.

В этих условиях важную роль стали играть интернет-сайты, способные организовать экспертные обсуждения вопросов политики памяти и транслировать их результаты. Такие интернет-ресурсы стремятся привлекать экспертов к более систематическому сотрудничеству. Влияние этих сайтов на общественную повестку дня очень сильно зависит от их популярности, поэтому на общем фоне, безусловно, выделяется Полит.ру, один из старейших политико-информационных сайтов Рунета. На сегодня справедливо будет сказать, что более эффективным в смысле воздействия на общественное мнение оказывается путь «от Интернета к эксперту», когда команда, делающая постоянно обновляемый сайт, привлекает экспертов, чем путь от «эксперта к Интернету», когда экспертные группы создают свой сайт, который мало посещается. Единственным исключением из этого правила можно считать интернет-ресурсы «Мемориала».

В любом случае можно констатировать, что за последние три-четыре года число более или менее организованных экспертных групп и политических акторов, занимающихся проблематикой политики памяти в России, резко возросло. В основном за счет того, что группы с более общими задачами, такие как СВОП или КГИ, стали участвовать и в общественной дискуссии на эту тему и транслировать мнение экспертов во властные структуры через собственные неформальные каналы.

С точки зрения содержания общественной и политической повестки дня в сфере политики памяти также произошли существенные изменения. Тема отношения к сталинскому времени теряет роль главного предмета споров и борьбы. Это вовсе не значит, что общество вполне прояснило для себя вопросы, связанные с этим трагическим опытом. Однако власти оставили бессмысленные с точки зрения собственных политических интересов попытки «нормализации» сталинизма.

На первый план выходит проблема единства исторического мифа на пространстве России, поскольку во многих автономных республиках политика памяти находится в кричащем противоречии с задачей формирования общероссийской идентичности. Эта тема политики памяти может стать в ближайшее время полем серьезной политической борьбы.

Post scriptum. Политика памяти в России в 2014 году: год разрушенных надежд

Напечатанный выше текст был написан ранней осенью 2013 года. На тот момент мне представлялось, что по целому ряду вопросов, связанных с политикой памяти, профессиональные историки и общественные организации, занимающиеся данной проблематикой, вне зависимости от их политических убеждений, могут взаимодействовать с властью в режиме диалога и даже сотрудничества.

Это касалось, в частности, центральной темы политики памяти последних лет, а именно учебников истории. Инициировав в 2013 году очередной раунд пересмотра подхода к преподаванию историю в школе, власти действовали через официозное Российское историческое общество. При всем том организаторы обсуждения «единого историко-культурного стандарта» старались подчеркнуть открытость этого процесса и действительно учли существенную часть критических замечаний. А главное, было заявлено, что вместо планировавшегося изначально единого учебника будет объявлен конкурс на подготовку учебников на основе нового стандарта.

Состоявшийся 23 ноября 2013 года в рамках общероссийского Гражданского форума круглый стол о проблемах исторической памяти и преподавания истории был в значительной мере посвящен тому, каким образом следует участвовать в конкурсе на новые учебники, чтобы составить конкуренцию проектам, которые будут готовиться по заказу власти под эгидой Российского исторического общества. Были даже намечены возможные авторы конкурсных проектов, обсуждался вопрос о том, как добиться включения независимых представителей исторического цеха в комиссию, которая будет подводить итоги конкурса. Разумеется, высказывалось и мнение, что участие в конкурсе и вообще взаимодействие с властью в данной сфере не имеет смысла, однако подобная позиция не была в тот момент доминирующей. Не испытывая особых иллюзий насчет готовности власти к сотрудничеству, большинство, тем не менее, считало, что раз окно возможностей для такого взаимодействия властью оставлено, то им нужно воспользоваться и хотя бы проверить, что будет дальше.

Другая сфера, где взаимодействие власти и общества выглядело весьма перспективным, — это увековечивание памяти жертв политических репрессий. В течение нескольких лет под патронажем Совета по правам человека при Президенте РФ и Совета по внешней и оборонной политике велась подготовка соответствующей программы. В ходе этой работы плодотворно сотрудничали представители и властных структур, и либеральной части политического истеблишмента, и «Мемориала», и РПЦ, то есть взаимодействие шло поверх традиционных разделительных линий в нашем обществе. В результате была подготовлена весьма обширная программа, которая прошла целый ряд согласований в различных ведомствах и, казалось, вот-вот будет официально принята. В июле 2013 года в РИА «Новости» даже состоялась презентация проекта федеральной программы «Об увековечивании памяти жертв политических репрессий». В ней участвовал советник министра культуры Александр Протасевич, имевший немалый опыт работы в этой сфере в качестве министра культуры, молодежной политики и массовых коммуникаций Пермского края, известного своим музеем «Пермь-36». Ему предстояло курировать эту программу от министерства [40].

В январе 2014 года в Фейсбуке возникла группа «Историки России — проблемы самоорганизации», в которой довольно энергично обсуждались способы организации профессионального сообщества, что свидетельствовало, в частности, о том, что в глазах многих историков созданное под эгидой власти Российское историческое общество этой задачи не решило. Вместе с тем, когда в рамках дискуссии я высказал предположение, что одной из целей данной работы должно стать образование ассоциации, которая дала бы историкам корпоративный голос при обсуждении важных проблем политики памяти, отличный от голоса контролируемого властью РИО, эта позиция не нашла поддержки большинства. Многие полагали, что следует сосредоточиться на сугубо цеховых вопросах экспертизы, борьбы с плагиатом и т.д.

В это же время, независимо от группы в Фейсбуке, шла работа по созданию Вольного исторического общества. Все ее участники поддерживали идею учреждения организации, активно участвующей в обсуждении проблем преподавания истории и политики памяти. Здесь разделение проходило скорее между меньшинством, которое понимало задачи ВИО как во многом сходные с задачами «Мемориала» и ожидало, что Вольное историческое общество будет высказывать свою позицию по текущим политическим вопросам, и большинством, считавшим, что ВИО должно быть более сдержанным и нейтральным в своих публичных выступлениях [41].

Эти организационные инициативы, безусловно, уходили корнями в тот недолгий период 2013 года, когда перспективы относительно открытого и конструктивного диалога по вопросам политики памяти выглядели обнадеживающими. К осени 2014 года, когда готовилась эта статья, от осторожных надежд осени 2013 года не осталось и следа. Ниже я попытаюсь проанализировать те события и обстоятельства, которые привели нас к ситуации, когда зарождавшиеся площадки и формы диалога и сотрудничества в сфере исторического сознания были разрушены и политика памяти оказалась в самом глубоком кризисе за всю историю постсоветской России.

Ключевым фактором, обусловившим изменения в России в 2014 году, был кризис вокруг Украины, постепенно переросший в кризис отношений РФ с США и ЕС. Его хронологию стоит напомнить, потому что она имеет прямое касательство к рассматриваемым событиям. 21 ноября 2013 года правительство Николая Азарова объявило о приостановке подготовки к подписанию соглашения об ассоциации Украины с ЕС. Протесты против этого решения продолжались на Майдане до конца ноября, постепенно теряя в численности. 30 ноября конфликт получил новое дыхание в результате силового разгона нескольких сотен протестующих, остававшихся к тому времени на Майдане. Радикальность протеста возросла, начались захваты общественных зданий в Киеве. После принятия 16 января пакета законов об ужесточении ответственности за несанкционированные публичные акции противостояние стало приобретать силовой характер. 22 января появились сообщения о первых погибших. 18–20 февраля произошла резкая эскалация насилия, от снайперского огня в Киеве погибли более 70 человек. 21 февраля под патронажем министров иностранных дел Франции, Германии и Польши и в присутствии представителя Президента России Владимира Лукина между президентом Виктором Януковичем и оппозицией было заключено соглашение о прекращении насилия и переформатировании власти. Однако оно не продержалось и дня. 22 февраля Янукович бежал из Киева. В конце февраля начались события в Крыму, приведшие к референдуму 16 марта и последующему вхождению Крыма в состав России. Таким образом, именно в конце февраля — первой половине марта Россия и Запад вступили в фазу открытой конфронтации на Украине.

Дата крымского референдума передвигалась дважды в течение недели, менялись и формулировки выносимых на него вопросов. Это свидетельствует о том, что действия Кремля в тот момент во многом являлись импровизацией и ситуация воспринималась им как в высокой степени рискованная. Резкое ужесточение контроля над публичной сферой было представлено как ответ на необходимость консолидации перед лицом внешнего вызова. Слова о «пятой колонне» в, казалось бы, триумфальной речи Путина перед Федеральным Собранием о принятии Крыма в состав РФ [42] стали вехой в развитии общественной атмосферы современной России. Образ «пятой колонны» превращал инакомыслие в акт национального предательства. Вскоре оказалось, что большой сегмент общества видит в данной установке не временную предосторожность в кризисной ситуации, а новый курс и готов наполнить его соответствующим содержанием. Эти изменения в полной мере проявились в сфере политики памяти.

В конце января 2014 года произошел скандал, связанный с опросом телеканала «Дождь», приуроченным к 70-летию освобождения Ленинграда от блокады. Вопрос «Надо ли было сдать Ленинград, чтобы сберечь сотни тысяч жизней?» провисел на сайте канала примерно три часа, после чего был снят главным редактором. Вместе с тем «Дело “Дождя”» вряд ли стоит толковать как переломный момент в исторической политике властей. Скорее, неудачно сформулированный вопрос [43] был использован как долгожданный повод для вытеснения канала из кабельных сетей. Показательно, что журнал «Дилетант», который и проводил опрос в рамках программы «Дилетанты на “Дожде”», никак не пострадал [44].

Переломными стали весенние месяцы 2014 года, когда власти последовательно совершили ряд шагов, кардинально изменивших ситуацию с политикой памяти в России. 4 марта стало известно об увольнении из МГИМО(У) профессора Андрея Зубова, который 1 марта опубликовал в «Ведомостях» статью «Это уже было», где утверждал, что аннексия Крыма мало чем отличается от аннексии Австрии в 1938 году [45]. Впоследствии данное решение несколько раз откладывалось по разным юридическим причинам, но летом 2014 года контракт МГИМО(У) с Зубовым не был продлен. В этой истории особенно важны два обстоятельства. Во-первых, отдавая отчет в скандальности ситуации, руководство МГИМО(У) всячески старалось избежать демонстративного увольнения, но репутационные издержки уже не принимались в расчет. По замыслу инициаторов увольнения, оно должно было стать акцией устрашения, демонстрацией того, что цена оппозиционного высказывания резко повышается. Во-вторых, в средствах массовой информации появилась масса выступлений в поддержку увольнения Зубова, где говорилось о том, что человек, работающий в государственном вузе, не должен выступать против политики своей страны и т.д. За прошедшее с тех пор время мы могли убедиться, что запущенный тогда механизм лишь отлаживался и набирал силу. Свидетельство тому — беспрецедентная (в постсоветской России) по своим масштабам травля Андрея Макаревича, в которой «общественная инициатива» играет важнейшую роль.

Очевидно, что в случае с Зубовым каралась именно оппозиционность высказывания, а не легковесность тех или иных суждений по поводу исторических событий. Отвечавший Зубову в «Известиях» Андраник Мигранян вполне безнаказанно написал в своей статье совершенно чудовищные с точки зрения любого грамотного историка вещи, утверждая, в частности, что, если бы Гитлер остановился в 1938 году, он вошел бы в историю как великий немецкий политик [46]. Между тем в послужном списке Гитлера к 1938 году уже были и «Майн Кампф», и Нюрнбергские законы.

В начале апреля 2014 года вышел в свет доклад Центра политической информации «О проблемах преподавания истории в российских учебных заведениях» [47], дававший образец дискурсивной стратегии, а также набор понятий и терминов, которыми теперь считалось возможным пользоваться в исторической политике. По стилистике этот текст был близок к «разоблачительным» текстам конца 1940-х — начала 1950-х годов. История представлялась в нем как поле битвы и идеологических диверсий, главным образом со стороны Запада. Приведу цитату, отчетливо демонстрирующую и стилистику, и понятийный аппарат авторов:

«Результаты анализа учебной литературы, использующейся в процессе преподавания отечественной истории, позволяют сделать вывод о том, что наиболее распространенные интерпретации исторических событий подспудно убеждают учащихся в закономерном распаде нашей страны в будущем, что якобы позволит “угнетаемым народам” обрести независимость. Таким образом, история как учебная дисциплина утратила воспитательную функцию. Отказ от научных положений об объективном характере развития российского государства-цивилизации, искусственное разделение многонационального народа России на славян-“угнетателей” и “порабощенные” ими народы, а также изъятие позитивных примеров из общего исторического наследия с одновременной героизацией сомнительных личностей не позволяют обеспечить воспроизводство традиционных для российского общества ценностей» [48]. Доклад призывал к солидарной деятельности «органов государственной власти и патриотически ориентированной научной общественности» по консолидации нации.

Очевидно, что в рамках такой трактовки пространства для диалога с оппонентами уже нет, как нет и проблемы критического осмысления тех трагедий, которые произошли с Россией в XX веке. Зато утверждаются «традиционные ценности» и самодостаточность «государства-цивилизации». Все четче обозначается новый виток исторической политики государства — с фокусом на «цивилизационной самодостаточности», на сугубо положительных героях и страницах истории, с пониманием воспитательной функции истории в духе бенкендорфовской формулы: «Прошлое России было блестяще, ее настоящее более чем великолепно, а что касается ее будущего, оно превосходит все, что может представить человеческое воображение» [49].

Позднее, уже в августе 2014 года, с созвучным по пафосу заявлением выступил патриарх РПЦ Кирилл, выразивший надежду на то, что «единая концепция школьного учебника истории поможет молодежи победить “синдром исторического мазохизма”, который воспитывали в школах в 90-е годы» [50]. Это заявление вполне адекватно отражает подход Кирилла к проблеме памяти, который радикально отличается от подхода его предшественника, Алексия II. Алексий считал беды, обрушившиеся на Россию в прошлом столетии, карой за цареубийство и полагал, что грех этот еще не отмолен, то есть что русский опыт ХХ века должен остаться предметом осмысления и покаяния. Кирилл же убежден, что Россия свой грех уже искупила [51]. Отсюда и рассуждения о «синдроме исторического мазохизма».

Но вернемся в весну 2014 года. Инициативы по подготовке законов, регулирующих высказывания о прошлом, неоднократно выдвигались «Единой Россией», начиная с 2009 года, со времен печально известной Комиссии по противодействию попыткам фальсификации истории при Президенте РФ, но «застревали» на разных стадиях законодательного процесса. Именно весной 2014 года им был открыт «зеленый коридор». Закон, предложенный депутаткой от «Единой России» Ириной Яровой и вводящий в УК новую статью 354.1 (реабилитация нацизма), 4 апреля был принят в первом чтении, 23 апреля — сразу во втором и третьем чтениях, 29 апреля одобрен Советом Федерации и 5 мая, ровно через месяц после начала процедуры, подписан президентом. В частности, новая статья предусматривает уголовную ответственность за «распространение заведомо ложных сведений о деятельности СССР в годы Второй мировой войны», то есть использует ту самую формулировку, на основании которой в советскую эпоху отправляли в лагеря инакомыслящих.

В это же время под угрозой оказался знаменитый музей «Пермь-36», организованный в одном из таких лагерей и активно работавший многие годы. Переговоры создателей музея и администрации Пермского края о принципах общественно-государственного партнерства продвигались достаточно успешно, пока весной 2014 года администрацией не были приняты решения, парализовавшие работу музея. И в этом случае, как и в истории с увольнением Зубова, вполне очевидно, что импульс, заставивший поменять курс, исходил от высших эшелонов власти [52].

Наконец, в мае 2014 года министр культуры Владимир Мединский пришел к заключению, что принятие программы по увековечиванию памяти жертв политических репрессий нецелесообразно, о чем официально объявил в июне [53]. Характерна реакция на это заявление Сергея Пархоменко, одного из организаторов общественной инициативы «Последний адрес»: «И на самом деле, это очень правильное развитие событий: нечего нам рассчитывать на эту прачечную и на все это лживое и подлое государство — со всеми его программами, со всеми его лицемерными президентскими намерениями, со всеми его надменными министерскими решениями, со всеми его тухлыми обещаниями и с вечным его трусливым кидаловом. Самим нужно это дело делать. Своими силами: потому что силы только у нас и есть. Вот поэтому никто и ничто не заменит такие замыслы и проекты, как “Последний адрес”. И эту идею нам обязательно нужно развивать дальше» [54]. Проект «Последний адрес», в соответствии с которым на домах, откуда в сталинские времена уводили арестованных, должны быть установлены мемориальные доски, — инициатива действительно очень полезная и благородная [55]. Но согласиться с Пархоменко в том, что нынешнее развитие событий правильно, затруднительно. Именно в рамках подготовки федеральной программы шел непростой процесс налаживания сотрудничества и взаимопонимания между представителями разных политических и общественных сил, включая государственные структуры и РПЦ. Можно только сожалеть, что весной 2014 года все эти усилия закончились саботажем федеральной программы и деятельности «Перми-36» со стороны администрации, рассуждениями патриарха об «историческом мазохизме» и стоическими заверениями «непримиримого либерала» Пархоменко, что «так даже лучше». Возникшие вновь в конце 2014 года разговоры о том, что памятник жертвам репрессий в Москве все-таки будет поставлен, — уже часть традиционной истории государственного манипулирования политикой памяти, но не часть диалога власти и различных общественных сил.

За весенние месяцы 2014 года власти нарушили несколько соблюдавшихся прежде табу: начались увольнения с работы за высказывания, был легитимирован дискурс о «пятой колонне» и национал-предателях и принят закон, криминализующий высказывания о прошлом. Шанс на развитие взаимоуважительного диалога о политике памяти, обозначившийся в 2013 году, был потерян. В конце мая в духе, сходном с реакцией Пархоменко, группа историков выступила с призывом к коллегам бойкотировать конкурс на написание школьных учебников истории [56]. Большинство учредителей Вольного исторического общества, которому было предложено поддержать это обращение, с ним не согласились. Сейчас ВИО обсуждает возможность разработки альтернативного учебника и его публикации в Интернете. Другими словами, вместо масштабной, вовлекающей разные сегменты общества федеральной программы мы остались с «Последним адресом», а вместо открытого конкурса на учебники — с перспективой получить «единый» учебник о цивилизационной самодостаточности России и альтернативные учебники в Сети.

В сфере международных отношений мы снова вступаем в период конфронтационной исторической политики, казалось бы, оставшейся в прошлом после 2010 года [57].

Впрочем, это еще не все плохие новости. В марте 2014 года в «Мемориале» проходил семинар под названием «Власть и общество в борьбе за прошлое России: независимые историки и современная историческая политика власти». Постановка проблемы, к сожалению, не соответствует реальности. Общество в большинстве своем находится в этом споре на стороне власти. И такая ситуация не есть нечто уникально российское. Первым возможности антилиберальной мобилизации гражданского общества в сфере политики памяти продемонстрировал венгерский премьер-министр Виктор Орбан. Значительная часть населения Венгрии поддерживает Орбана и возглавляемую им партию «Фидеш», причем поддерживает именно как гражданское общество, с массовой низовой инициативой. Существенную роль в активности проорбановского гражданского общества играет политика памяти. По всей Венгрии как местные инициативы возникли «музеи Трианона». Апелляция к теме Трианона, несправедливому разделению венгров по решению европейских политиков после Первой мировой войны, стала важной составляющей венгерской политики памяти, удачно резонируя с напряженными отношениями орбановской Венгрии с истеблишментом ЕС. Другой значимый мотив этой политики — реабилитация Миклоша Хорти как сильного лидер а, павшего жертвой Гитлера. Показательно, что эти черты венгерской политики памяти ни разу не подвергались критике со стороны официальных российских политиков, уделяющих так много внимания политике реабилитации нацизма в Прибалтике и на Украине.

Весьма вероятно, что в исторической перспективе 2014 год станет восприниматься как начало достаточно длительного процесса мобилизации гражданского общества на антилиберальной, агрессивно националистической платформе.

Статья подготовлена в рамках проекта, поддержанного грантом РГНФ № 130300553а. Первые варианты этого текста были опубликованы в журнале «Полития» в № 4 за 2013 год и в № 4 за 2014 год.

Источник