что такое лексическая семантика

Структура лексической семантики оказалась универсальной для всех языков

Старинная карта мира выполненная Жаном Буассо (Jean Boisseau) в 1646 году

Изображение: rosario fiore / flickr.com

Ученые из Оксфордского университета пришли к выводу, что лексическая семантика имеет универсальную структуру, актуальную для всех языков и практически не зависящую от окружающей среды. Статья опубликована в журнале PNAS.

Семантика — это раздел лингвистики, изучающий смысловое значение единиц языка. Лексическая семантика является подразделом семантики и изучает смысловое значение слов как единиц лексической подсистемы языка (словарного состава языка, словаря, лексикона, лексики). Семантика довольно сложно поддается измерению и параметризации. Для построения эмпирического исследования в качестве его основы ученые взяли полисемию. Полисемия — это наличие у одного слова двух и более различных, но семантически связанных значений. Например, слово «печать» является примером полисемии, а «лук» – нет.

Исследователи выбрали 81 язык из более чем полутысячи языковых групп. В основе выбора лежало географическое разнообразие, численность населения, наличие или отсутствие письменности, окружающая среда и климат, а также доступность хорошего двуязычного словаря.

Для исследования семантической близости языков ученые выбрали 22 слова из списка Сводеша. Слова можно было разделить на несколько групп: материалы (камень, земля), небесные объекты (луна, звезда), природные явления (день, ночь) и географические объекты (озеро, гора). Ученые выбрали такие понятия, которые встречаются во всех культурах, однако влияние на их восприятие зависит от окружающей среды, в которой живут носители языка.

Исследователи изучали выбранные слова, выстраивая из их словарных переводов сеть. Например, два слова были связаны, если от одного слова к другому можно было перейти посредством перевода на другой язык, а затем обратно. Связь оценивалась количеством таких переводов (с длиной шага равной двум), то есть количеством полисемичных слов, которые представляют оба значения. Например, на языке лакота слово «солнце» переводится как «wí» и «áηpawí». В свою очередь «wí» полисемично, у него есть дополнительное значение «луна» и «месяц», поэтому эти слова связаны со словом «солнце».

В результате анализа ученые выделили три почти несвязанные друг с другом группы понятий, внутри которых была сильна полисемия: голубой кластер включает в себя понятия, связанные с водой, желтый кластер включает в себя твердые природные материалы, красный кластер включает в себя понятия, относящиеся к природе и природным явлениям (поле, небо, день). Связи, установленные внутри кластеров, определяются через метонимию, гипонимы и гиперонимы, а также когипонимы.

Три кластера, веделенные учеными на основе полисемии

Изображение: Hyejin Youna et al / PNAS, 2016

Источник

Кондитер жарить хворост газовый плита

‘тот, кто изготовляет ‘изготовлять пищу ‘сухие отпавшие ‘состоящий из ‘плоский кусок

сласти ‘ нагреванием на/в ветви’ газа’ (облако) твердого мате-

‘торговец сластями’ ‘обдавать зноем’ ‘печенье, изготов- ‘ производящий ‘ нагревательное

ленное кипяче- газ ‘ устройство для

нием в масле ‘ изготовления

‘владелец ‘работающий на

кондитерской ‘ энергии сжигае-

Если модель не знает закона, по которому из значений слов строится зна­чение предложения, ничто не помешает ей понять это высказывание, напри­мер, в следующем смысле: ‘Хороший торговец сластями не обдает зноем сухие отпавшие ветви на плоском куске металла, производящем газ’. Это осмысле­ние получается в результате такой комбинации значений: кондитер 2, жа­рить 2, хворост 1, газовый 2, плита 1; общее же число принципиально мыс­лимых комбинаций значений и, следовательно, принципиально возможных прочтений предложения в пределах заданной информации достигает 3 x 2 x 2 х 3 х 2 = 72. Из них лишь одно является оптимальным по своей информа­тивности и естественности. Чтобы сформулировать закон, на основании кото­рого носитель языка безошибочно выбирает именно его, присмотримся вни­мательнее к значениям слов, дающим оптимальное осмысление предложения. Это значения кондитер 1, жарить 1, хворост 2, газовый 3 и плита 2; харак­терным для них является наличие ряда общих семантических элементов, а именно элемента ‘изготовлять’ (‘тот, кто изготовляет’, ‘изготовлять пищу’, ‘изготовленное’, ‘для изготовления пищи’), элемента ‘нагревание’ (‘нагреванием на/в масле’, ‘изготовленное кипячением’, ‘энергия сжигаемого газа’, ‘нагре­вательное устройство’), элемента ‘пища’ (‘сласти’, ‘изготовлять пищу’, ‘кипя­чением в масле’). Выбор названных значений обеспечивает максимальную по­вторяемость семантических элементов в пределах предложения; легко убе­диться, что при любом другом осмыслении предложения повторяемость се­мантических элементов будет менее высокой.

Теперь можно формально эксплицировать, хотя бы в первом и самом гру­бом приближении, и понятие семантической связности текста: текст семанти­чески связен, если в лексических значениях синтаксически связанных слов имеются повторяющиеся смысловые компоненты; если ни для одной пары синтаксически связанных друг с другом слов это правило не соблюдено, текст семантически не связен.

Уже этот пример показывает, что попытка смоделировать понимание че­ловеком семантически связных текстов или его умение отличать семантиче­ски связные тексты от несвязных приводит к постановке серьезного вопроса о языке, на котором описываются значения слов. Очевидно, например, что, по­скольку повторяться в тексте могут только части сложных значений, а не эти значения целиком, каждое из сложных значений должно быть представлено в виде комбинации более простых значений, а каждое из этих простых значе­ний должно (в формальном языке) всегда называться одинаково: если одно и то же простое значение будет называться по-разному в зависимости от того, входит ли оно в сложное значение ‘А’ или ‘В’, факт его повторяемости в сло­восочетании АВ не может быть непосредственно установлен.

Сказанное позволяет заключить, что искомый язык существенно отлича­ется от естественного языка хотя бы тем, что его слова семантически гораздо проще слов естественного языка и не имеют синонимов. В дальнейшем мы займемся этим вопросом подробнее; здесь же достаточно подчеркнуть, что к точно таким же выводам мы бы неминуемо пришли, если бы рассматривали требования, вытекающие из формальной постановки проблемы моделирова­ния любой другой способности из числа тех, которые в совокупности состав­ляют «владение языком». В частности, не имея специального языка для запи­си значений, невозможно формально смоделировать умение носителя языка строить тексты с заданным содержанием.

Первоначально работа в области трансформационной грамматики велась без учета того очевидного факта, что грамматическая правильность предло­жений существенно зависит от их лексического наполнения. К середине 60-х годов теоретики-трансформационалисты освободились от иллюзий на этот счет (см., например, Клима 1965, Хомский 1965), но сделать правильные вы­воды из нового понимания отношений между грамматикой и лексикой уда­лось не сразу.

В течение по крайней мере трех лет делались попытки найти компромисс между первоначаль­ным вариантом порождающей грамматики Н. Хомского и какой-нибудь фор­мой участия в ней словарной информации. Компромисс, предложенный Дж. Катцем, Дж. Федором и П. Посталом и принятый Н. Хомским, выглядит сле­дующим образом.

Построение глубинной синтаксической структуры предложения обеспечи­вается обычными правилами НС-грамматики. Что касается семантической интерпретации предложения, то она осуществляется с помощью особого сло­варя и так называемых семантических проекционных правил.

В словаре каждое слово в каждом из своих значений получает синтакси­ческую характеристику (например, существительное, одушевленное, исчис­ляемое, конкретное); ему приписываются элементарные семантические приз­наки (например, холостяк = ‘неженатостъ’, ‘мужской пол’); наконец, оно снабжается указанием о том, каких семантических признаков оно требует от сочетающихся с ним слов (например, честный снабжается пометой, что гос­подствующее существительное должно обладать признаком одушевленности).

Проекционные правила получают на входе значения единиц, являющихся непосредственно составляющими какой-либо конструкции (например, значе­ния слов честный и холостяк в конструкции AN ), и сочетают эти значения в новое сложное значение. Проверяя, удовлетворены ли в данной паре слов требования сочетаемости признаков, какие значения данных слов могут в принципе сочетаться и т. д., правила сложения вырабатывают информацию о числе возможных осмыслений предложения, их аномальности-неаномальности и т.д.

Исследование глубинной структуры шло двумя путями. Одни лингвисты довольствовались принципиальной констатацией того, что для некоторых предложений с очень разной поверхностной структурой по ряду причин при­ходится постулировать одну и ту же глубинную структуру; при этом никако­го языка для записи глубинной структуры не предлагалось. Другие лингвисты сосредоточивались на разработке языка для записи глубинных структур и формах их фиксации.

Дж.Лаков обратил внимание на то, что эти предложения являются перифразами друг друга. Если считать, что они совершенно различны по своей структуре, придется завести два разных правила семантической интерпретации, которые приписывали бы им одно и то же значение. Между тем ряд фактов указывает на то, что различия между рассматриваемыми предложениями касаются только поверхностной синтаксической структуры; их глубинная структура идентична, и поэтому при их трансформационном порождении можно обойтись одним правилом семантической интерпретации. Одновременно, как считал Дж.Лаков, будут объяснены и все запреты, ограничивающие возможности лексических и синтаксических преобразований таких предложений.

Сама по себе идея, что всякое предложение естественного языка выражает модальность (и время) и что, следовательно, толкующее его предложение семантического языка должно иметь специальные средства для фиксации соответствующих значений, конечно, не нова. Не ново даже то, что в структуре толкующего предложения предусматривается особое место для символов, в явном виде отражающих имплицитные модальности толкуемого предложения естественного языка – уже А.Сеше и Ш.Балли полагали, что предложения типа Идет дождь в действительности значат нечто вроде ‘Я считаю, что идет дождь’ (ср., например, учение Ш.Балли о модусе и диктуме; Балли 1955: 43 и сл.). Новым является а) набор модальностей ( ‘Я хочу’, ‘Я считаю’, ‘Я понимаю’, ‘Я думаю’ и т.п.), б) понимание модальной рамки как сложной структуры с отдельными местами для модальностей субъекта сообщения и адресата сообщения (ср. ‘Я считаю, что ты понимаешь, что…’), в) мысль о том, что модальная рамка имплицитно присутствует в любом предложении естественного языка и, следовательно, должна быть эксплицитно представлена в толкующем его предложении семантического языка, г) использование этого аппарата для описания лексических значений. Разработанный А.Вежбицкой аппарат модальностей ставит семантический анализ больших пластов лексики – в первую очередь, частиц, вводных слов, союзов и наречий типа вполне, всего, даже, еще, к счастью, наконец, но, по существу, скорее, только, уже, целый, хотя и т.п. – на гораздо более глубокую, чем прежде, основу (ср. один из первых интересных опытов в этом направлении – Мушанов 1964). Он, надо надеяться, окажет плодотворное влияние на лексикографическую практику, неизменно обнаруживающую свою слабость при столкновении с такими словами. Заметим, в частности, что использование модальностей типа ‘мнение’, ‘ожидание’, ‘предположение’ и т.п. позволяет описать очень тонкие семантические различия, обычно не замечаемые толковыми словарями; ср. Он принес всего 10 книг = ‘Знай, что он принес 10 книг; Я полагаю, что ты понимаешь, что это мало’; Он принес только 10 книг = ‘Знай, что он принес 10 книг; не думай, что больше’; Даже Джон пришел = ‘Другие пришли; Джон пришел; Я ожидал, что Джон не придет’.

По всей видимости, эти примеры столь же мало могут обосновать выдвинутую А.Вежбицкой концепцию, как приводимые ниже примеры – опровергнуть ее: слишком велика дистанция между семантическим представлением предложения и запретами, действующими в его поверхностной структуре. Тем не менее, обратить внимание на противоречащие примеры полезно хотя бы для того, чтобы представить более объективную картину фактов.

А.Вежбицка приписывает особый статус существительным со значением ‘лицо’. Между тем, синтаксическое поведение, описанное А.Вежбицкой, характерно для гораздо более широкого класса существительных, отличительной чертой которых является семантически не слишком содержательная, сильно грамматикализованная составляющая ‘одушевленность’. Существительное покойник (в отличие от труп) в русском и некоторых других языках трактуется как одушевленное, и поэтому конструкция типа поцеловать покойника в лоб с ним вполне возможна, хотя покойник, как и труп, вряд ли может быть описан как разумное, наделенное волей и способное к целесообразным реакциям существо. По-видимому, не имеют этих атрибутов и животные, насекомые и т.п., но синтаксически соответствующие названия ведут себя в точности так же, как существительные со значением ‘человек’, ср. ранить медведя в ухо, схватить рыбу за хвост, погладить жука по спинке. Заметим, наконец, что конструкции рассматриваемого типа хотя и не характрены для существительных, обозначающих неодушевленные предметы (лодку, кресло и т.п.), но и не вовсе чужды им; ср. зацепить лодку багром за корму, возьми кресло за спинку, а я возьму за ножки.

Подчеркнем, что мы сомневаемся не в полезности различения трех типов значений существительных, а только в том, что его можно обосновать таким способом.

Изложенная выше система, по существу, извлечена целиком из первого постулата А.Вежбицкой: предикаты приписываются только предметам, но не другим предикатам. Этот постулат можно, по-видимому, оспорить, но независимо от нашего к нему отношения необходимо признать, что он позволяет А.Вежбицкой реализовать цель многих теоретиков семантики – свести многоместные предикаты к одноместным – на такой широкой и глубокой основе, равной которой не удалось построить никому другому.

В заключение этого обзора подчеркнем еще раз, что, несмотря на некоторые расхождения между представителями различных направлений и школ современной семантики, имеется определенный минимум представлений, общий для них всех. В этот минимум входит представление о том, что семантика является компонентом полного лингвистического описания, мыслимого в виде модели, которая умеет 1) строить правильные предложения естественного языка по заданным значениям или извлекать значения из заданных предложений, 2) перифразировать эти предложения, 3) оценивать их с точки зрения семантической связности и выполнять ряд других задач. Главным средством решения всех этих задач признается специальный семантический язык для записи содержания высказывания, а также словари и правила, с помощью которых устанавливается соответствие между переводящими друг друга предложениями естественного и семантического языков.

Глава 2. Семантический язык как средство толкования лексических значений.

Языковой знак и понятие лексического значения.

Понятие имени мы будем считать достаточно очевидным и поэтому оставим его без пояснений. Под семантикой в большинстве случаев понимаются сведения о классе называемых знаком вещей с общими свойствами или классе внеязыковых ситуаций, инвариантных относительно некоторых свойств участников и связывающих их отношений. Под синтактикой знака понимается информация о правилах соединения данного знака с другими знаками в тексте. Под прагматикой знака понимается информация, фиксирующая отношение говорящего или адресата сообщения к ситуации, о которой идет речь. Рассмотрим семантику, синтактику и прагматику знака подробнее, но только в том объеме, который необходим для эксплуатации понятия лексического значения.

Семантика языкового знака отражает наивное понятие о вещи, свойстве, действии, процессе, событии и т.п. Простейший пример расхождения между наивными и научными представлениями дал еще Л.В.Щерба, полагавший, что специальные термины имеют разные значения в общелитературном и специальном языках. «Прямая (линия) определяется в геометрии как «кратчайшее расстояние между двумя точками». Но в литературном языке это, очевидно, не так. Я думаю, что прямой мы называем в быту линию, которая не уклоняется ни вправо, ни влево (а также ни вверх, ни вниз)» (Щерба 1940: 68). Отделяя «обывательские понятия» от научных, Л.В.Щерба там же говорит, что не надо «навязывать общему языку понятия, которые ему вовсе не свойственны и которые – главное и решающее – не являются какими-либо факторами в процессе речевого общения». Впоследствии Р.Халлинг и В.Вартбург, разрабатывая систему и классификацию понятий для идеологического словаря, поставили себе целью отразить в ней «то представление о мире, которое характерно для среднего интеллигентного носителя языка и основано на донаучных общих понятиях, предоставляемых в его распоряжение языком» (Халлиг и Вартбург 1952; XIV ). Это представление о мире они назвали «наивным реализмом». Те же идеи легли в основу рассмотренных нами в первой главе лексикографических опытов ряда московских лингвистов.

Складывающаяся веками наивная картина мира, в которую входит наивная геометрия, наивная физика, наивная психология и т.д. отражает материальный и духовный опыт народа – носителя данного языка и поэтому может быть специфичной для него в двух отношениях.

Во-первых, наивная картина некоторого участка мира может разительным образом отличаться от чисто логической, научной картины того же участка мира, которая является общей для людей, говорящих на самых различных языках. Наивная психология, например, как об этом свидетельствуют значения сотен слов и выражений русского языка, выделяет сердце или душу, как орган, где локализуются различные эмоции. Можно сомневаться в том, что это соответствует научным психологическим представлениям.

В языке эвклидовой геометрии это слово значит ‘перпендикуляр, опу­щенный из вершины геометрической фигуры на основание или его про­должение’. Это понятие отличается от наивного понятия высоты по край­ней мере следующими признаками: 1) Эвклидовых высот у геометричес­кого объекта столько, сколько у него вершин; наивная высота у физичес­кого предмета всего одна. 2) Эвклидова высота продолжает быть высотой, даже если она расположена в горизонтальной плоскости; наивная высота вертикальна или тяготеет к вертикали (ср. эвклидову и обычную высоту современного архитектурного сооружения, которое имеет вид ромба и опирается на землю одной из своих вершин). 3) В эвклидовой геометрии любые многоугольники и многогранники имеют высоту; в наивной гео­метрии осмысление одного из измерений предмета как высоты зависит от его внутреннего устройства, его формы, места крепления к другому пред­мету, соседства других тел и т. п. Измерение, которое у полого предмета (например, ящичка, шкатулки) осмысляется как высота, у предмета точно такой же внешней формы, но со сплошной внутренней структурой скорее будет осмыслено как толщина (ср. книгу, металлическую отливку). Окно определенной формы может быть названо узким и высоким, а картина с точно такой же внешней рамкой (ср., например, традиционную форму японской живописи) мыслится как узкая и длинная. Предметам с компак­тной формой (ящикам, рюкзакам, столам) высота может быть приписана независимо от того, опираются ли они своим низом на другой предмет или нет, а предметам с вытянутой формой (трубам, столбам, переносным лестницам) высота приписывается обычно тогда, когда они имеют снизу точку (линию, грань) крепления или опоры: деревянная лестница может быть высокой, а веревочная лестница всегда длинная, даже если она каса­ется земли. Автономно стоящая заводская труба скорее высокая, чем длин­ная, а бегущий по ее стене металлический стержень громоотвода скорее длинный, чем высокий, потому что он стоит не автономно, а примыкает к другому, более крупному телу. 4) Для эвклидовой высоты неважно, на сколько она уступает другим линейным размерам тела: даже если она на порядок меньше, чем основание фигуры, она остается высотой. Наивная высота, по крайней мере для некоторых предметов, не может на порядок уступать другим линейным размерам предмета: если вертикальный размер сплошного круглого предмета на порядок меньше его диаметра и если сам предмет не слишком большой, следует говорить о его толщине, а не высо­те (ср., например, монету).

Вопрос о синтактике слова в интересующем нас аспекте сводится к одному из центральных в современной семантике вопросов о различии между лексическим значением слова и его сочетаемостью.

Начнем с семантических ассоциаций, или коннотаций, — тех элемен­тов прагматики, которые отражают связанные со словом культурные пред­ставления и традиции, господствующую в данном обществе практику ис­пользования соответствующей вещи и многие другие внеязыковые факто­ры. Они очень капризны, сильно различаются у совпадающих или близ­ких по значению слов разных языков или даже одного и того же языка. Со словом ишак, например, ассоциируется представление о готовности безропотно работать (ср. работает, как ишак; хороший ишачок, Я вам не ишак тянуть за всех (Не стану ишачить за всех)), а со словом осел — его точным синонимом в главном значении — представление об упрямстве и тупости (упрямый или глупый, как осел; Ну и осел же ты; Довольно ослить! и т. п.). У существительного собака есть коннотации тяжелой жизни (собачья жизнь, жить в собачьих условиях), преданности (смотреть соба­чьими глазами) и плохого (Ах ты, собака!, собачья должность); у суще­ствительного пес — холопской преданности (сторожевой пес царизма) и плохого (песий сын); у существительного сука — плохого (сучьи дети); наконец, у существительного кобель — похоти (Когда же ты образумишь­ся, кобелина проклятый?).

Коннотации должны записываться в особой прагматической или коннотативной зоне соответствующей словарной статьи и служить опорой при толковании таких переносных значений слова, которые не имеют общих семантических признаков с основными значениями.

Значения других слов имплицитно содержат в себе ссылку не на гово­рящего или слушающего, а на воспринимающего, наблюдателя — еще од­но лицо, тоже постороннее по отношению к непосредственным участникам описываемой ситуации. Сравним, например, словосочетания выйти из че­го-л. и выйти из-за чего-л. в их основном пространственном значении. Употребление первого из них совершенно не зависит от положения на­блюдателя относительно движущегося предмета. Он может сказать Маль­чик вышел из комнаты и в том случае, когда сам находится в комнате, и в том случае, когда находится вне ее (например, в коридоре). Не то со вто­рым словосочетанием. Мальчик вышел из-за ширмы можно сказать только в том случае, когда воспринимающее лицо само не находится за ширмой и наблюдает не исчезновение, а появление мальчика. Следовательно, в интерпретацию словосочетания выйти из-за чего-л. и других подобных должно быть в какой-то форме включено указание на положение наблю­дателя (воспринимающего) относительно движущегося предмета и пре­грады. Такие указания тоже разумно включать в модальную рамку.

Введение в толкование модальной рамки, конечно, усложняет его, но утрата простоты в данном случае отражает реальную сложность, многослойность объекта.

Различие между семантикой знака и той частью его прагматики, кото­рая хотя и включается в толкование в виде модальной рамки, но пред­ставляет собой объект принципиально другой природы, проявляется объективно. Отметим, в частности, что одно и то же смысловое различие порождает совершенно различные семантические отношения между зна­ками в зависимости от того, входит ли оно в семантику знаков или в их прагматику (модальную рамку). Противопоставление ‘больше’ — ‘меньше’ порождает антонимию, если оно входит в семантику знаков; если же оно входит только в их прагматику (см. выше толкование слов целый и толь­ко), то антонимического отношения не возникает.

Теперь мы можем эксплицировать понятие лексического значения: под лексическим значением слова понимается семантика знака (наивное поня­тие) и та часть его прагматики, которая включается в модальную рамку толкования. Лексическое значение слова обнаруживается в его толкова­нии, которое представляет собой перевод слова на особый семантический язык.

Библиография

Апресян 1968: Ю.Д.Апресян. Об экспериментальном толковом словаре русского языка. – Вопросы языкознания. 1968. № 5.

Апресян 1969: Ю.Д.Апресян. О языке для описания значений слов. – Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1969. № 5.

Балли 1955: Ш.Балли. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М., 1955.

Бархударов 1973: Л.С.Бархударов. К вопросу о поверхностной и глубинной структуре предложений. – Вопросы языкознания. 1973. № 3.

Богуславский 1970: A.Bogusławski.On semantic primitives and meaningfulness. – “Signs, language and culture”. Mouton. The Hague. 1970.

Брекле 1969: H.E.Brekle. Generative semantics vs. deep syntax. – Studies in syntax and semantics. Dordrecht; Holland, 1969.

Гак 1966: В.Г.Гак. Беседы о французском слове (Из сравнительной лексикологии французского и русского языков). М., 1966.

Гак 1971: В.Г.Гак. Семантическая структура слова как компонент семантической структуры высказывания. – Семантическая структура слова. Психолингвистические исследования. М., 1971.

Жолковский и Мельчук 1967: А.К.Жолковский, И.А.Мельчук. О семантическом синтезе. – Проблемы кибернетики. 1967. Вып.19.

Золотова 1973: Г.А.Золотова. Очерк функционального синтаксиса русского языка. М., 1973.

Клима 1965: E.S.Klima. Current developments in generative grammar. – Kybernetica. 1965. № 2.

Куайн 1953: W.Quine. From a logical point of view. Cambridge (Mass.), 1953.

Куайн 1960: W.Quine. Word and object. N.Y., London, 1960.

Лайонс 1968: J.Lyons. An introduction to theoretical linguistics. Cambridge (England), 1968.

Лэмб 1966: S.Lamb. Stratificational grammar. N.Y., 1966.

МакКоли 1968 б : J.D.McCawley. The role of semantics in a grammar. – Universals in linguistic theory. N.Y., 1968.

Матьо 1968: M.Mathiot. An approach to the cognitive stady of language. – International journal of American linguistics.1968. Vol.34. № 1.

Мельчук 1968: И.А.Мельчук. Строение языковых знаков и возможные формально-смысловые отношения между ними. – Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1968. № 5.

Мельчук 1974а: И.А.Мельчук. Опыт теории лингвистических моделей “Смысл ⇔ Текст”. М., 1974.

Мельчук 1974б: И.А.Мельчук. Об одной лингвистической модели типа “Смысл ⇔ Текст”. – Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1974. № 5.

Потье 1965: B.Pottier. La définition sémantique dans les dictionnaires. – Travaux de linguistique et de littérature… 1965. Vol. 3. № 1.

Рассел 1940: B.Russel. An inquiry into meaning and truth. N.Y., 1940.

Филмор 1969: Ch.J.Fillmore. Types of lexical information. – Studies in syntax and semantics. Dordrecht; Holland, 1969.

Хеллер и Макрис 1967: L.G.Heller, J.Macris. Parametric linguistics. The Hague; Paris, 1967.

Хомский 1956: N.Chomsky. Three models for the description of language. – IRE Transactions on information theory. 1956. IT – 2. № 3.

Хомский 1957: Н.Хомский. Синтаксические структуры. – Новое в лингвистике. М., 1962. Вып. 2.

Хомский 1965: N.Chomsky. Aspects of the theory of syntax. Cambridge (Mass.), 1965.

Черч 1960: А.Черч. Введение в математическую логику. М., 1960.

Шаумян 1971: С.К.Шаумян. Философские вопросы теоретической лингвистики. М., 1971.

Щерба 1940: Л.В.Щерба. Опыт общей теории лексикографии. – Избранные работы по языкознанию и фонетике. М., 1958, том 1.

1 Бор значит, скорее всего, не ‘большой густой хвойный лес’, а ‘сосновый лес, состоящий из больших деревьев’.

[2] Если машина (рубаха или ручка), которую некое лицо А использует по ее прямому на­значению (ездит, носит, пишет), ему же и принадлежит, то мы можем говорить о ней как о собственной машине (рубахе или ручке) этого лица.

[3] Значения сформулированы здесь очень приблизительно.

[4] Если пользоваться этим термином, то следует иметь в виду, что между грамматическим и семантическим согласованием имеется существенное различие: слово А, грамматически со­гласованное с В, заимствует у последнего определенные значения в данном тексте; между тем семантически согласованные друг с другом слова Л и В не приобретают общие смысловые элементы в тексте, а имеют их еще в словаре. Бесспорно, однако, что понятие согласования (повторяемости каких-то элементов языковой информации) может быть обобщено таким об­разом, что грамматическое и семантическое согласование предстанут как его частные случаи.

[6] Похожие идеи развивались с 1968 года и автором данной работы; см., например, Апресян 1968, 1969.

[7] Названия ролей пишутся с большой буквы, чтобы у читателя не возникало ассоциаций с привычными семантико-синтаксическими понятиями; словоупотребление Ч.Филмора не соответствует ни этимологии слов, ни лингвистической терминологической традиции. В случаях полного соответствия английского и русского предикатов английские примеры иногда заменяются русскими.

[8] По мнению автора этой книги, даже в этом случае исходных семантических элементов будет на порядок больше.

[9] Аналогичные наблюдения см. в работах Гак 1966: 256 и сл., Филмор 1969 (см. выше), Золотова 1973.

[10] Для дальнейших выводов существенно, что у всех глаголов со значением положения в пространстве усматривается глубинное значение контакта, которое связывает не субъект и место, а два субъекта.

[11] Рассматривая материал, приведенный в пунктах 1 а 2, мы можем заметить, что в обоих случаях на употребление слова накладываются некие сочетаемостные ограничения, ср. неправильность *рубить лед о камень, *колоть гибкие резиновые тяжи, *горстъ шка­фов. Однако в первом случае они семантически мотивированы, вытекают непосредственно из значения слова, а во втором — нет. Заметим далее, что и те и другие могут нарушаться в стилистических целях, ср. Дождь ходит по Цветному бульвару, шастает по цирку. внезапно слепнет и теряет уверенность (Ю. Олеша), Вода бормотала под корягой (К. Паустовский) — нарушение семантически мотивированной сочетаемости; Автобус. понесся, сломя голову (А. Эйснер), . подкатила открытая буланая машина (М. Булга­ков) — нарушение семантически немотивированной сочетаемости. Развитая семантическая теория должна предусматривать возможность таких нарушений и уметь предсказывать соответствующие стилистические эффекты. В порядке гипотезы мы бы хотели высказать предположение, что стилистическое нарушение семантически мотивированного правила сочетаемости приводит к метафоре или метонимии, а нарушение чисто сочетаемостного правила — к разного рода юмористическим эффектам.

[12] Дополнительным соображением в данном случае могло бы послужить следующее обстоятельство: семантическое решение плохо согласуется с тем фактом, что в русском языке (да и не только в русском) нет ни одного класса слов, для которого было бы бес­спорно справедливо правило зачеркивания повторяющегося значения высокой степени. Характерно как раз другое; если каждое из двух синтаксически связанных слов имеет значение высокой степени, то последнее, так сказать, удваивается, ср. очень глубокое озеро (не просто глубокое, очень глубокое). Таким образом, если бы мы наряду с общим прави­лом «удвоения повторяющегося значения высокой степени ввели в систему и соответ­ствующее правило зачеркивания, оба правила утратили бы общность, и область действия каждого из них должна была бы определяться многочисленными частными условиями.

© Copyright «Кафедра общего и сравнительно-исторического языкознания

Источник