что такое красная свитка по гоголю
Отрывок о красной свитке и истории ее происхождения.
— Э, кум! оно бы не годилось рассказывать на ночь; да разве уже для того, чтобы угодить тебе и добрым людям (при сем обратился он к гостям), которым, я примечаю, столько же, как и тебе, хочется узнать про эту диковину. Ну, быть так. Слушайте ж! — Тут он почесал плеча, утерся полою, положил обе руки на стол и начал:
— Раз, за какую вину, ей-богу, уже и не знаю, только выгнали одного черта из пекла.
— Как же, кум? — прервал Черевик, — как же могло это статься, чтобы черта выгнали из пекла?
— Что ж делать, кум? выгнали, да и выгнали, как собаку мужик выгоняет из хаты. Может быть, на него нашла блажь сделать какое-нибудь доброе дело, ну, и указали двери. Вот, черту бедному так стало скучно, так скучно по пекле, что хоть до петли. Что делать? Давай с горя пьянствовать. Угнездился в том самом сарае, который, ты видел, развалился под горою, и мимо которого ни один добрый человек не пройдет теперь, не оградив наперед себя крестом святым, и стал черт такой гуляка, какого не сыщешь между парубками. С утра до вечера, то и дело, что сидит в шинке.
Тут опять строгий Черевик прервал нашего рассказчика: «Бог знает, что говоришь ты, кум! Как можно, чтобы черта впустил кто-нибудь в шинок? Ведь у него же есть, слава Богу, и когти на лапах, и рожки на голове».
— Вот то-то и штука, что на нем была шапка и рукавицы. Кто его распознает? Гулял, гулял — наконец пришлось до того, что пропил все, что имел с собою. Шинкарь долго верил, потом и перестал. Пришлось черту заложить красную свитку свою, чуть ли не в треть цены, жиду, шинковавшему тогда на Сорочинской ярмарке; заложил и говорит ему: «Смотри, жид, я приду к тебе за свиткой ровно через год: береги ее!» — и пропал, как будто в воду. Жид рассмотрел хорошенько свитку: сукно такое, что и в Миргороде не достанешь! а красный цвет горит, как огонь, так что не нагляделся бы! Вот жиду показалось скучно дожидаться срока. Почесал себе песики, да и содрал с какого-то приезжего пана мало не пять червонцев. О сроке жид и позабыл было совсем. Как вот раз, под вечерок, приходит какой-то человек: «ну, жид, отдавай свитку мою!» Жид сначала было и не познал, а после как разглядел, так и прикинулся, будто в глаза не видал: «какую свитку? у меня нет никакой свитки! я знать не знаю твоей свитки!» Тот, глядь, и ушел; только к вечеру, когда жид, заперши свою конуру и пересчитавши по сундукам деньги, накинул на себя простыню и начал по-жидовски молиться Богу — слышит шорох… глядь — во всех окнах повыставлялись свиные рыла…
Тут в самом деле послышался какой-то неясный звук, весьма похожий на хрюканье свиньи; все побледнели… Пот выступил на лице рассказчика.
— Что? — произнес в испуге Черевик.
— Ничего. — отвечал кум, трясясь всем телом.
— Ась! — отозвался один из гостей.
— Бог знает, чего мы переполошились! Никого нет! — Все боязливо стали осматриваться вокруг и начали шарить по углам. Хивря была ни жива, ни мертва. — Эх вы, бабы! бабы! — произнесла она громко, — вам ли козаковать, и быть мужьями! Вам бы веретено в руки, да посадить за гребень! Один кто-нибудь, может, прости Господи… Под кем-нибудь скамейка заскрыпела, а все и метнулись, как полуумные!
Это привело в стыд наших храбрецов и заставило их ободриться; кум хлебнул из кружки и начал рассказывать далее: «Жид обмер; однако ж свиньи, на ногах, длинных, как ходули, повлезали в окна и мигом оживили его плетеными тройчатками, заставя плясать его повыше вот этого сволока. Жид в ноги, признался во всем… Только свитки нельзя уже было воротить скоро. Пана обокрал на дороге какой-то цыган и продал свитку перекупке; та привезла ее снова на Сорочинскую ярмарку, но с тех пор уже никто ничего не стал покупать у ней. Перекупка дивилась, дивилась и наконец смекнула: верно, виною всему красная свитка. Недаром, надевая ее, чувствовала, что ее все давит что-то. Не думая, не гадая долго, бросила в огонь — не горит бесовская одежда! Э, да это чертов подарок! Перекупка умудрилась и подсунула в воз одному мужику, вывезшему продавать масло. Дурень и обрадовался; только масла никто и спрашивать не хочет. Эх, недобрые руки подкинули свитку! Схватил секиру и изрубил ее в куски; глядь — и лезет один кусок к другому, и снова целая свитка. Перекрестившись, хватил секирою в другой раз, куски разбросал по всему месту и уехал. Только с тех пор каждый год, и как раз во время ярмарки, черт с свиною личиною ходит по всей площади, хрюкает и подбирает куски своей свитки. Теперь, говорят, одного только левого рукава недостает ему. Люди с тех пор открещиваются от того места, и вот уже будет лет с десяток, как не было на нем ярмарки. Да нелегкая дернула теперь заседателя о…». Другая половина слова замерла на устах рассказчика: окно брякнуло с шумом; стекла, звеня, вылетели вон, и страшная свиная рожа выставилась, поводя очами, как будто спрашивая: а что вы тут делаете, добрые люди?
Ужас оковал всех, находившихся в хате. Кум с разинутым ртом превратился в камень. Глаза его выпучились, как будто хотели выстрелить; разверстые пальцы остались неподвижными на воздухе. Высокий храбрец, в ничем непобедимом страхе, подскочил под потолок и ударился головою об перекладину; доски посунулись, и попович с громом и треском полетел на землю. «Ай! ай! ай!» — отчаянно закричал один, повалившись на лавку в ужасе и болтая на ней руками и ногами. — «Спасайте!» — горланил другой, закрывшись тулупом. Кум, выведенный из своего окаменения вторичным испугом, пополз в судорогах под подол своей супруги. Высокий храбрец полез в печь, несмотря на узкое отверстие, и сам задвинул себя заслонкою. А Черевик, как будто облитый горячим кипятком, схвативши на голову горшок, вместо шапки, бросился к дверям и, как полуумный, бежал по улицам, не видя земли под собою; одна усталость только заставила его уменьшить немного скорость бега. Сердце его колотилось, как мельничная ступа, пот лил градом. В изнеможении готов уже был он упасть на землю, как вдруг послышалось ему, что сзади кто-то гонится за ним… Дух у него занялся… «Черт! черт!» — кричал он без памяти, утрояя силы, и чрез минуту без чувств повалился на землю. «Черт! черт!» — кричало вслед за ним, и он слышал только, как что-то с шумом ринулось на него. Тут память от него улетела, и он, как страшный жилец тесного гроба, остался нем и недвижим посреди дороги.
Гоголь от Диканьки к Шинели
«Вечера на хуторе близ Диканьки»: Рассказчики
В «Вечерах на хуторе близ Диканьки» рассказчиков пять, хотя источник информации – Фундаментальная Электронная Библиотека (ФЭБ), которой я буду пользоваться в этой работе, говорит, что сборник изначально организован вокруг одного самого органичного рассказчика дьяка *** ской церкви Фомы Григорьевича. Это не совсем верно, так как “Вечера” изначально организованы на противопоставлении двух принципиально несовместимых точек зрения на жизнь. Точка зрения городского рассказчика, представляя парадоксально-современный мир анекдота и “век нынешний”, предваряет точку зрения дьяка, представляющего ортодоксально-легендарный мир веры и “век минувший”. Два взгляда на жизнь розняться этически и эстетически, так как дьяк иллюстрирует “истину” в образах, а городской рассказчик стремится представить видимые образы людей, как истинные. Противоборство двух взглядов замешано на отношениях между живущим человеком и нечистой силой. Конфликт взглядов происходит за диканьковским столом фиктивного “издателя” “Вечеров” пасечника Рудый Панько, который старается показать себя нейтральным, чтобы следовать “званию издателя, не позволяющему ему ни хвалить, ни осуждать.” (используя пушкинскую цитату: «Звание издателя не позволяет нам ни хвалить, ни осуждать сего нового произведения — мнения наши могут показаться пристрастными. » Строки из Вступления (1825) к первой главе “Евгения Онегина” [изъятые Пушкиным перед сдачей в печать]).
В ”Вечерах” всё задано с точностью до наоборот. Что за фантастические истории рассказывает дьяк Фома Григорьевич! А именно они названы “былью”, то есть тем, что происходит на самом деле. В русском языке Фома обычно употребляется с присказкой “неверущий”, а дьяк Фома Григорьевич – истинно верующий; он не сомневается, что стоит перекрестить – и истину увидишь. Истина известна душе Фомы Григорьевича, её постигли его предки по старинным преданиям – он в их историю погружён. Но он не “отстал от жизни”. Во-первых, имя Григорий означает бодрствующий. (Примечание 1) Во-вторых, если попросить Фому Григорьевича рассказать свою “быль” сызнова, то. что-нибудь да выкинет новое или переиначит так, что узнать нельзя.” Кажущийся парадокс (“быль не сказка: из нее слова не выкинешь”) указывает на притчевый характер его историй: дьяк воспроизводит истину в образах. Фабулу можно видоизменить, образы – пересочинить, но в притче заключена заповедь – это истина, и она остаётся неизменной, как быль. Дьяк Фома не верит светским интерпретациям и рассказывает свои истории в пику современным “басням”, ориентируясь на только что рассказанное “паничем.”
“Панич” – Макар Назарович “в гороховом кафтане”. Он носит странное имя для городского человека “из знати”. С именем Макар в петровское время связывали представление о деревенском невежестве. В словаре В. И. Даля, современника Гоголя, сказано, что “подпустить макарку” было одно и то же, что быть плутом. Макар Назарович – “шут гороховый” для диканьковцев: “. поставит перед собою палец и, глядя на конец его, пойдет рассказывать – вычурно да хитро, как в печатных книжках!” Не понимает Макара ни пасечник, ни Фома Григорьевич, которому кажется, что “панич” специально свою учёность в Диканьке демонстрирует, фигурально говоря, “вместо лопата говорит лопатус” пока “грабли не ударили его рукояткой по лбу”. Да и остроумные москали его не понимают, по словам пасечника. Но истории Макара Назаровича кажутся реальнее, чем “были” дьяка, потому что он переосмысляет дедовы заповеди с точки зрения более современных взглядов, перепроверяет формулы “истины” и острит, стремясь жить в сегодняшнем. Однако городской панич сам чувствует, что “мечет бисер перед свиньями”. Но кто же свиньи? – и пасечник на всякий случай замечает, что дьяк чрезвычайно уважаемая личность в Диканьке и что он никогда “не утирал нос полою своего балахона”.
Столкнувшись с тем, что книжные истории москалей перерабатывают по-своему его мир, ласковый с украинскимии парубками и девушками, дьяк держит “шиш” в кармане против панича и напечатанных в книжках рассказов. Потому непонятый “панич в гороховом кафтане” исчезает во второй части сборника. Исчезает и стройность противопоставления, от которой Гоголь вероятно устал, ведя слишком сложную композиционную игру помимо создания текста самих легенд.
Оба рассказчика, панич и дьяк, являются важными драматическими фигурами в построении целостного мира “Вечеров на хуторе близ Диканьки.” Точка зрения каждого из них становится пародийным объектом для другого. Так начинают проступать у Гоголя два разных взгляда на мир, которые пройдут сквозь всю первую книгу “Вечеров” и обозначат конфликтные смыслы всего творчества писателя, в котором ничтожная современность будет противостоять трагическому величию Божьего промысла, знание об историческом пути – слиянию истории c деяниями предков, современное представление о человеке – целостному миру веры, книжная учёность – душевной благодати, служба во имя почестей – службе во имя чести, печатное слово в брошюрах – устному слову в былинах, анекдоты – былям, безличное – родине и дому. Из Диканьки начинается путь к антитезе: мертвая душа – живая душа.
Два гоголевских рассказчика-антагониста в дальнейшем сольются и образуют одного, который рассказывает, например, «Шинель» в “Петербургских повестях.” Поэтому история про Акакия Акакиевича будет заведомо конфликтной по своей презентации героя. “Фома Григорьевич” будет представлять духовное падение героя с точки зрения народного духовного знания, а “Макар Назарович” описывать стремление героя к лучшей жизни, пользуясь гуманными светскими представлениями. И возникнет странная смесь, сквозь которую замерцает образ бедного одинокого чиновника, не владеющего ни сознанием «дьяка,» ни «панича.» Его невинность и неосведомлённость роковым образом столкнётся с обманным миром дьявольских сил и светских представлений, и бедный чиновник станет их слепой жертвой.
Свитка в повестях Гоголя может указывать на принадлежность героя тёмным или светлым силам, а может становиться пограничной оболочкой, полем действия для дьвольского искушения, на котором человек теряет свою индивидуальность, ассимилируясь с неодушевленными предметами, в которых он созерцает самого себя. Таким образом человек перестаёт жить в душе, а начинает жить в мире, где свитка или шинель превращается в зеркало, в котором человек только и может узнать себя, а другие его (эта мысль прозвучала в докладе первых гоголевских чтений).
Одевание героя в свитку определённого цвета и качества характеризует и самого рассказчика. Уже в первом томе “Вечеров на хуторе близ Диканьки” в рассказах “панича” и в рассказах “дьяка” свитка играет разную роль, потому что разные рассказчики видят нечистую силу и своих героев по-разному. Характеризуя цыгана в «Сорочинской ярмарке,» рассказчик говорит, что его чудной душе требовался “особенный, такой же странный костюм, какой и был на нём.” Макар Назарович “из знати” одевает своего героя Грицько в “щеголеватую” cвитку белого цвета, и таким образом подчёркивает его качества: положительность и неуязвимость, хотя Грицько – просто сообразительный предприниматель. Он умно и лукаво ведёт себя с простаком Солопием, добивается того, чего хочет, и не боится дедовских преданий о чертовщине. Для него “мачеха”– “дьявол” и “ведьма” просто, чтобы посмеяться. С цыганом на ярмарке он вступает в сделку, несмотря на то, что в лице цыгана “было что-то злобное, язвительное, низкое и вместе высокомерное” – а по старинной легенде кума именно “цыган продал красную свитку перекупке.” Но как бы назло всем ожиданиям наказания за лукавую сделку, история у “панича” заканчивается весёлой свадьбой: ярмарочная сделка скрепила брак, и жизнь продолжается. А намёк на будущее “свинство”, если и слышится, то, в отличае от трагической развязки в «Вечере накануне Ивана Купала» дьяка, получается как бы не от рассказчика, а от позднего Гоголя.
В «Ночи перед Рождеством» свитка никак не соотносится с сюжетным ходом: белые суконные свитки люди одевают на Рождество и в казацкую свитку одета кричащая баба. Но в рассказе выстраивается концепция связи одежды с бесовскими искушениями, которая сохраняет свою силу и в «Шинели.» Появляется безличное ”всё,” в котором люди уравниваются с чертями, “шатающимися по белому свету и выучивающими грехам добрых людей.” Однако тут же оказывается, что сам чёрт жалок и “выучить” ничему не может, а, наоборот, изо всех сил стремится людям подражать: «Тут чёрт, подъехавши мелким бесом, подхватил ее [ведьму] под руку и пустился нашептывать на ухо то самое, что обыкновенно нашептывают всему женскому роду. Чудно устроено на нашем свете! Всё, что ни живет в нём, всё силится перенимать и передразнивать один другого.»
Безличное “всё” – “передразнивает”, но описание, как черт “передразнивает” людей, ухаживая за ведьмой, неожиданно принимает другой оборот. Появляются разные мелкие чины, приобретающие “новые шубы”, как у городничего, “нанковые шаровары”, как у начальника, модные материалы “по шести гривен”. “Словом, всё лезет в люди!” – восклицает рассказчик. – “И чёрт пустился туда же.” Но черт-то “строит любовные куры”, при чём же здесь шубы? При том, вероятно, что “рожа у чёрта, как говорит Фома Григорьевич, мерзость мерзостью.” С такой «бесовской рожей» стыдно “лезть в люди”, так же как стыдно “лезть в люди” через шубы и шаровары. Все “вышли в знать, все нынче важны” – мог бы добавить дьяк, если бы это был его рассказ. Но история, рассказанная безличным рассказчиком, больше напоминает точку зрения панича, потому что чёрта можно заставить служить себе, как это делает кузнец Вакула, а потом, наказав и отслужив покаяние, намалевать его образ на церковных воротах, так чтобы все узнавали, плевали и говорили: «он бачь, яка кака намалевана!»
Из этой “каки”, фонетически, вероятно, и родилось потом имя чиновника низшего класса Акакия Акакиевича Башмачкина. (см примечание 2) Он был как бы проклят при рождении, как в «Страшной мести,» обречён на то, чтобы ассоциироваться с “какой”: “Ну, уж я вижу“, сказала старуха: “что, видно, его такая судьба.” У Гоголя это пародийно задано, но Акакий Акакиевич и не делает ничего, чтобы стать “кузнецом” своего счастья, как Вакула. В Петербурге, где “сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем виде”, он “отличался всегда тихостью голоса”, был робким, как Шпонька в провинции, и, вероятно, тоже будучи не способен к продолжению рода, жил безо всяких привязанностей. Но при этом, в отличие от Шпоньки, Акакий Акакиевич воплощает собой архетип бедного ”петербургского художника”, тоже “робкого”, “тихо любящего своё искусство”. Он не замечает ничего вокруг себя и погружён душой в созерцание любимой работы, которая заключается в копировании – он переписывает бумаги, причём бессознательно. Когда ему предложили чуть-чуть подумать и поменять текст, он оказался к этому неспособен. То есть в обыденном понимании Акакий Акакиевич чрезвычайно глуп, но это только в обыденном. Рассказчик «Шинели» постоянно раздваивается, представляя нам своего героя с двух ракурсов, потому что сам рассказчик, как двуликий Янус (бог договоров и союзов), соединяет в себе два взгляда на вещи: “дьяка” и “панича”. Потому и лик Акакия Акакиевича в «Шинели» постоянно двоится, и его падение видится как подъём. Так формируется сюжет повести, движущим началом которой является противоречие между фольклорно-житийным и остроумно-светским представлением о мире и герое.
Шинель у Акакия Акакиевича износилась до дыр и не могла защитить его от петербургского холода. Одноглазый портной по кличке “Петрович” (когда-то он был Григорием!) уверил Акакия Акакиевича, что шинель починить невозможно и надо сшить новую. Но шинель не по средствам бедному чиновнику. Однако Акакий Акакиевич решился на пошив, и все приготовления приобрели такой масштаб, как будто бы он следовал словам Иисуса Христа: “Возми свой крест и иди за мной”. То есть у Гоголя напрямую этих слов нет, но Акакий Акакиевич принимает строгую аскезу: не ест, не пьёт, ходит осторожно, чтобы не истоптать подмёток, сводит до минимума соблюдение личной гигиены и “питается духовно, нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели”. Вечная идея – это то, что вне времени: Бог, вечная жизнь. “Простодушный” Акакий Акакиевич, который до этого “не думал вовсе о своем платье”, дал шинели занять место вечного и совершил роковую подмену. Но рассказчик, воплощающий точку зрения городского панича, производит ещё одну, остроумную подмену и описывает аскезу безбрачного Аккакия Аккакиевича как приобретение жены, что звучит довольно глумливо:
«С этих пор как будто самое существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился, как будто какой-то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, — и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу. Он сделался как-то живее, даже тверже характером как человек, который уже определил и поставил себе цель.»
Если не считать “пучка гусиных перьев, дести белой казенной бумаги, трёх пар носков и двух-трёх пуговиц”, от бедного чиновника остаётся только старая шинель, как осталась свитка после казака, заложившего душу дьяволу. И очищения духа посредством душевных переживаний нет, так как весь внутренний мир был как бы высосан из Акакия Акакиевича украденной новой оболочкой, и перед смертью “беспорядочные мысли ворочались около одной и той же шинели”. Аскеза, посвящённая шинели, оказалась подвигом в ошибочном направлении, который привёл героя из царства его духа к развоплощению и небытию.
Возмездие же осуществляет вырвавшийся из своей человеческой оболочки дух униженного и оскорблённого Акакия, совращённого петергбургским “чёртом” по кличке Петрович. (Петрович, по словам повести, был очень доволен своей работой!) Срывая шинели-оболочки с других, бесстрашный дух мертвеца, от которого “пахнет могилою”, празднует победу над мнимым бытиём. Вряд ли это дух воскресшего святого Акакия. Как и в «Cтрашной мести,» дух мщения не может быть святым и “нет ему царствия небесного.” (К тому же не может от святого «пахнуть могилою»). Но идентификации призрака с чиновником Акакием Акакиевичем, конечно, можно верить, несмотря на то, что опознание призрака появилось из слухов (примечание 4): Гоголь опять использовал тот же приём, что и в «Вечерах на хуторе близ Диканьки»: именно свойства дьявольской свитки и сделки иcпользованы в случае с Акакием Акакиевичем в очередной раз. Опять разомкнулась граница между миром людей и преисподней, а её у Гоголя размыкают не святые, а дьявольские силы, и шинель, как зона искушения героя, оказалась местом их входа и выхода. После снятия шинели со значительного лица всё сомкнулось и “совершенно прекратилось появление чиновника-мертвеца”.
Однако поругание мнимостей доставляет нам, читателям (многим читателям), истинное удовольствие; здесь мы прощаем Акакию Акакиевичу его умственную ограниченность, отсутствие гордости и рады, что он наконец-то может постоять за себя и что справедливость торжествует: “значительное лицо гораздо реже стал говорить подчиненным: ‘как вы смеете, понимаете ли, кто перед вами;’ если же и произносил, то уж не прежде, как выслушавши сперва, в чем дело.” Но то, что нам, читателям, кажется справедливым – это тоже мнимо у Гоголя. Срывание оболочек ничего не меняет в призрачном Петербурге по существу, Петербург к нему приспосабливается, издавая новые циркуляры, приказывающие «ловить мертвецов живыми или мёртвыми,” а напуганный насмерть обидчик приходит в себя и остаётся по сути тем же. Истинный же вор, укравший шинель, тот, что появляется перед «будочником» и показывает ему «кулак величиной с чиновничью голову,» продолжает разгуливать по Петербургу, потому что в «лгущем во всякое время Петербурге» ловят призраков, а воров-то как раз и не трогают.
Таким образом Акакий Акакиевич не только не защитил себя новой шинелью от “петербургского врага”, но дал ему проникнуть в себя и “без всякого чрезвычайного дела сошёл в могилу.”
В. В. Розанов называл Гоголя “гениальным живописцем внешних форм”, для которого
“исчезли великие моменты смерти и рождения, общие для всего живого чувства любви и ненависти. Что было за одеждою, которую одну мы видим на них, такого, что могло бы хоть когда-нибудь по-человечески порадоваться, пожалеть, возненавидеть?” Розанов имел в виду больше всего “Мёртвые души” и то, что Гоголь в русской литературе был писателем, который “не нашёл [в человеке] человеческую душу, как скрытый двигатель и творец всех видимых фактов”. Но как показывают три первых сборника писателя, Гоголь, переходя от украинских легенд к своим темам, увидел, что “человеческая душа” была такой маленькой и зависимой от разных фактов, включая неведомое ей “проклятие рода,” что сама по себе могла стать “творцом” очень страшных или пошлых и скучных “видимых фактов.” Всё остальное уходило или в построение иллюзий (Пискарёв), или в самодовольство (Пирогов и др.).
Человек, действующий у Гоголя, или уже заражен чуждыми его душе внешними формами и переносит все силы на то, чтобы его “человеческая душа” в этих формах воплотилась, или заражается, не выдерживая своего пути (Акакий Акакиевич, Чартков). Одежда героев (так же, как усы, бакенбарды, нос) оказалась одной из внешних форм, претендущих на то, чтобы заменить собой истинное свидетельство о “человеческой душе”. Одежда искушает, как искушает нечистая сила, и искушённый может “радоваться, жалеть, ненавидеть”, видя у других не “человеческую душу”, а тоже одежду (и усы, бакенбарды, носы). Только художники у Гоголя (включая “малевавшего” Вакулу), которые выдерживают испытания собственной судьбы, не поддавшись на подражание внешним формам, достигают “чистоты души”, подобной “светлой праздничной одежде”, которая не должна “быть обрызнута [ни] одним пятном грязи из-под колеса”. Это и есть авторский идеал: внутренняя созидательная жизнь и внешние формы приходят в гармоническое сочетание. Исключением являются старосветские помещики: не искушённые современным знанием, они пребывают в гармонии с миром вещей, который они одухотворяют чистотой души, как подлинные художники одухотворяют низкий мир.
«Сорочинская ярмарка» — краткое содержание и пересказ по главам повести Н. В. Гоголя
Краткие сведения о произведении
Главные герои повести
Другие персонажи
Очень краткое содержание для читательского дневника
Крестьянин Солопий Черевик со своей дочерью Параской и женой Хавроньей (мачехой Параски) приехал на Сорочинскую ярмарку, чтобы продать старую кобылу и десяток мешков пшеницы. Им повстречался парубок Грицько. Он влюбился в Параску и поссорился с её мачехой. Грицько посватался к Параске, её отец был согласен выдать за него дочь, но Хавронья яростно возражала, и свадьбу отложили. Грицько обратился к цыгану, и тот обещал всё-таки устроить свадьбу.
Люди на ярмарке говорили, что место, где её проводят в этом году, проклято. Все опасаются появления красной свитки (кафтана). Причину этого Солопию объяснил его кум Цыбуля. Оказывается, некогда чёрт, пьянствуя в шинке, поиздержался и заложил свитку его хозяину на год. Явившись через год, чёрт узнал, что шинкарь продал свитку. Наказал чёрт его и отправился искать свою красную свитку. Но она за год много раз переходила из рук в руки, принося владельцам несчастья. В конце концов, была изрублена и раскидана по Сорочинской ярмарке. Сейчас чёрт бродит по ярмарке, собирает эти куски, осталось ему найти лишь левый рукав.
Под утро в окно, где ночевали Черевик с женой, вломилась морда свиньи. Надел Солопий вместо шапки горшок и выбежал с криком: «Чёрт, чёрт!» Утром собрался Черевик продавить кобылу, но после умывания, неведомо как, под руку попал обшлаг красной свитки. По дороге на ярмарку Солопий повстречал цыгана, а кобыла исчезла, оставив в руках хозяина только уздечку и рукав красной свитки. Черевик в ужасе кинулся бежать, но его поймали парубки и обвинили в краже лошади Черевика. Солопий возмутился, что его обвиняют в том, что он сам у себя украл кобылу. Но его всё равно закрыли в сарае.
Грицько пообещал вызволить Черевика, если он отдаст Параску ему в жёны. Тот согласился. Грицько встретился с цыганом и подтвердил, что всё произошло, как было задумано. В конце повести автор подробно описал свадебное пиршество и гуляние.
Краткий пересказ по главам (более подробный, чем краткое содержание)
Глава I
В один из жарких августовских дней, лет тридцать назад, по дороге, ведущей в местечко Сорочинцы, ехало множество возов. Народ спешил на ярмарку.
В стороне тащился воз, наваленный поклажей. К нему была привязана кобыла. За возом брёл его хозяин, а на возу сидела его жена со злым лицом и хорошенькая дочка, на которую заглядывались встречные парубки.
Когда воз выехал на мост, услышала дочка слова: «Ай да дивчина!» Оглянувшись, увидела она парубка, стоявшего в толпе дружков и молодецки поглядывавшего на проезжающих. Похвалив славную дивчину, он сравнил сидящую рядом с ней супругу хозяина воза с дьяволом. Та разразилась бранью. Тогда парубок швырнул в неё комок грязи. Воз в это время был довольно далеко от парубка, и весь гнев женщина обрушила на мужа падчерицу. Ругалась она до тех пор, пока не приехали они к куму, казаку Цыбуле.
Глава II
На ярмарке приезжий мужик с дочкой ходил и примеривался к ценам на пшеницу. Дочке же хотелось туда, где продавались ленты, серьги и другие украшения. Тут почувствовала она, что кто-то дёрнул её за рукав. Оглянувшись, увидела красавица парубка, который похвалил её на мосту. Он сказал, чтобы она не боялась, так как ничего худого не скажет. А отец девушки, услышав в стороне разговор про пшеницу, пошёл туда.
Глава III
Один из разговаривающих про пшеницу рассказал, что в этом году сделали ярмарку на проклятом месте, поэтому продать товар с выгодой будет трудно. Рядом с ярмаркой, под горой стоит сарай, в котором «водятся чертовские шашни». Того и гляди, что снова появится красная свитка. После этих слов беседующих у отца девушки волосы от ужаса встали дыбом, он оглянулся и, увидев, что его дочка и парубок стояли, обнявшись, возмутился.
Парубок, поняв, что отец девушки, которого звали Черевик, не очень умён, «решил склонить его в свою пользу». Это удалось, и когда парубок сказал, что он и дочка Черевика полюбили друг друга и хотят жить вместе, Черевик с радостью согласился. Отметили они это решение в «ярмарочной ресторации». После этого довольный Черевик побрёл с дочкой Параской к возу, а парубок пошёл выбирать свадебные подарки.
Глава IV
Похвалился Черевик своей жене Хавронье, что нашёл жениха дочери, но она его отругала, что сейчас не время за женихами бегать, а нужно думать, как продать пшеницу.
Узнав, что жених — тот самый парубок, который кинул в неё грязь, Хавронья разъярилась, и Черевик подумал, что придётся отказать парубку.
Глава V
Глава VI
Когда Черевик отправился с кумом на ночь караулить воз, его жена принимала гостя — поповича. Угощаясь галушками и прочим, тот отпускал ей комплементы. Когда послышался стук в ворота, Хавронья спрятала поповича на заваленных рухлядью перекладинах под потолком.
Глава VII
На ярмарке появился слух, что между товарами «показалась красная свитка». Какой-то пьяной продавщице бубликов привиделся сатана в образе свиньи, который что-то искал на возах. Все перепугались, и к куму Черевика напросилось на ночлег много людей. Один из гостей рассказал историю про красную свитку. В ней говорилось об одном чёрте, которого выгнали из пекла. С горя он стал пьянствовать в шинке, а ночевал в сарае под горой. Никто не признавал его за чёрта с рогами и когтями, потому что на нём была шапка и рукавицы. Когда чёрт все деньги пропил, заложил он жиду свою красную свитку и сказал, что придёт за ней через год. Но жид продал её раньше срока. Когда прошёл год, пришёл к нему человек и потребовал свою свитку. Жид прикинулся, что ни о какой свитке не знает. Тот ушёл, но к вечеру услышал жид шорох и увидел в окнах свиные рыла. Свиньи на длинных ногах залезли в дом и побили жида плётками. Признался он во всём. Свитку у пана, купившего её у жида, украл цыган и продал перекупке. Та привезла её на ярмарку, но никто с тех пор ничего у неё не стал покупать. Поняла перекупка, что это из-за свитки, бросила её в огонь, но она не сгорела. Смекнув, что это подарок беса, подкинула она свитку в воз мужику, вёзшему масло на продажу. Тот обрадовался, но когда масло не удалось продать, понял, что подкинули свитку недобрые руки. Изрубил он её топором, а куски лезут один к другому, и снова свитка целая. Перекрестился мужик, изрубил снова, разбросал куски свитки и уехал. С той поры каждый год во время ярмарки ходит чёрт «с свиною личиною» и подбирает куски свитки. Говорят, сейчас только левого рукава ему не хватает. С тех пор вот уже десять лет не было на этом месте ярмарки, но в этот год заседатель постановил, что ярмарка будет здесь.
Тут оконные стёкла вылетели, и выставилась в окно свиная рожа.
Глава VIII
Всех в хате охватил ужас. Попович с грохотом рухнул на пол, все попрятались, а Черевик надел вместо шапки котелок и побежал по улицам, ничего не видя перед собою. Вдруг услышал он, что кто-то гонится за ним. Уверенный, что это чёрт (хотя это бежала Хавронья), повалился Черевик без чувств на землю, а на него кто-то свалился.
Глава IX
Крики Черевика, поминавшего чёрта, разбудили цыган, спавших на улице. Зажгли они светильню и увидели, что лежат на дороге два человека, на голове одного вместо шапки черепок от горшка. От хохота цыган очнулись Черевик и его супруга, в ужасе смотрели они на смуглые лица цыган.
Глава X
Утром жена разбудила Черевика, чтобы вёл кобылу продавать, подала ему рушник, чтобы обтёр лицо, а это оказался обшлаг красной свитки. Страх напал на супругов. Но всё же повёл Черевик кобылу на ярмарку. Встретился ему цыган и спросил, что он продаёт. Оказалось, что кобыла пропала, а в руке Черевика перерезанная узда, к которой привязан кусок рукава красной свитки. Крестясь, убежал тот от такого подарка.
Глава XI
Поймали Черевика хлопцы и обвинили в том, что он украл кобылу у приезжего мужика. Напрасно уверял Черевик, что он и есть этот мужик.
Тут привели ещё кума, которого тоже поймали. Его посчитали за вора, удиравшего от погони. Оправдываясь, кум рассказал, что полез в карман за табаком, а вытащил кусок красной свитки, тут же загоревшейся.
Глава XII
Кум и Черевик лежали связанные и рыдали. Тут появился Грицько, Черевик обрадовался, попросил у него прощения, что не разрешил жениться на дочке из-за того, что жена против. Грицько сказал, что не злопамятен и может освободить его, но за это пусть отдаст за него дочку. Черевик с радостью согласился. Грицько сказал, чтобы он ступал домой, там ждут покупатели его кобылы и пшеницы. От радости, что кобыла нашлась, Черевик застыл на месте. А Грицько пошёл к цыгану, и тот спросил, доволен ли хлопец как цыгане помогли ему. Грицько подтвердил, что отдаст за это цыгану волов.
Глава XIII
Параска была одна в хате и думала о полюбившемся парубке. Примерила она мачехин очипок, какой носили замужние женщины, посмотрелась в зеркало и стала танцевать, напевая любимую песню.
Черевик, открыв дверь, увидел дочь, танцующую перед зеркалом, не удержался и стал танцевать тоже. Тут кто-то заглянул в хату и сказал, что жених пришёл. Вышла Параска из хаты, и её подхватил на руки Грицько. Отец благословил их. Тут через толпу стала продираться Хавронья, кричавшая, что не допустит свадьбы. Но люди не пустили её к молодой чете.
Все стали танцевать и петь под звуки скрипки, и скоро весёлая толпа покинула это место, «всё стало пусто и глухо».
Заключение к краткому пересказу
Темы повести Н. В. Гоголя «Сорочинская ярмарка»:
Идея произведения состоит в том, что не надо отчаиваться при возникновении препятствий на пути к счастью, а действовать находчиво, решительно, смело.
В рассказе про свитку заложена мораль: жадность, воровство и обман даром не кончатся.
Краткое содержание повести может пригодиться для заполнения читательского дневника, а краткий пересказ по главам — для подготовки к уроку литературы.