что такое кошкин дом в тюрьме
Тюрьма освобождает замок. Бывший заключенный и журналистка, возившая передачки, вспоминают Бутырку
Бывший заключенный и носившая передачи журналистка вспоминают Бутырку
No media source currently available
В Москве планируют закрывать одну из старейших тюрем – Бутырку. Ее здание построили еще в XVIII веке. В разные годы там ждали приговора Нестор Махно, Феликс Дзержинский, Осип Мандельштам и Александр Солженицын.
Изолятор находится почти в центре российской столицы. Слухи о том, что его перенесут подальше от Кремля, ходили давно. На месте Бутырки собирались открывать то музей, то гостиничный комплекс. Теперь ФСИН официально заявила, что СИЗО №2 закроют, а новый изолятор построят в течение года.
Наш корреспондент Наталия Шагирова несколько лет назад на протяжении года привозила в Бутырку передачи. Перед закрытием тюрьмы она встретилась с одним из бывших заключенных изолятора Александром, чтобы вспомнить, как выглядела жизнь по разные стороны забора.
«Кошкин дом»
Александр сидел здесь десять лет назад. Журналистка встретилась с ним во дворах Бутырки, у одного из знаковых для сидельцев и их родственников мест. По вечерам люди приходят к этому забору и используют его как переговорный пункт: выкрикивают номера камер и заключенных, с которыми хотят поговорить.
«Здесь проще всего кричать. Это единственное место, где можно кричать», – рассказывает Александр.
Бежевое здание на территории СИЗО называется «Кошкин дом». Это психиатрический стационар при Бутырском изоляторе, единственное здание, где вместе содержатся мужчины и женщины. Раньше тут был женский корпус, отсюда и название.
«Воровской продол»
За 17 месяцев, проведенных в Бутырском изоляторе, Александр успел побывать и в «Кошкином доме», и в общем корпусе, и в так называемом «воровском продоле».
«Воровской продол» – потому что там в основном сидели генералы криминального мира, с тремя я лично познакомился», – говорит Александр.
В 1990-е годы так называемым ворам в законе в Бутырке жилось вполне комфортно. В 1994-м ОМОН задержал участников воровского схода прямо в здании изолятора. Он проходил там с разрешения начальника колонии.
День открытых дверей
Раз в год в Бутырке для заключенных из хозяйственного отряда проводили день открытых дверей. В этот день родственники могли во внутреннем дворе вместе с заключенными пожарить шашлыки. Под хиты российской попсы арестанты крутили шампуры, переворачивая мясо, дарили родным четки собственного производства, сделанные из упаковок «Доширака», и проводили экскурсии по своим камерам.
Бюро передач
В любую погоду и в любое время года люди приходят в бюро передач с многокилограммовыми баулами. Самое страшное – приехать под вечер. Даже за 20 минут до закрытия посылку могут не принять.
Разрешенные продукты – хлеб, сухари, сушки, пряники, конфеты, шоколад, мармелад, козинаки, щербет, чай, кофе, мед, зефир, пастила, сырокопченые и варено-копченые колбасы, сыр твердых сортов, сгущенное молоко. Рыба холодного копчения с апреля по октябрь не принимается. Пачки сигарет и папирос вскрываются и ломаются.
«Должна была быть поломана каждая десятая или каждая вторая. У них была какая-то своя процедура, и сигареты заходили наполовину сломанные. Мы их засовывали обратно в пачки. Сломанные тоже курили. Было такое, что будешь выпендриваться – к тебе все сигареты приедут сломанные», – вспоминает Александр.
Личный опыт: Как живут в психиатрическом стационаре
Приговорённый к принудительному лечению за беспорядки на Болотной площади Михаил Косенко рассказал The Village о том, в каких условиях содержат признанных невменяемыми преступников
Михаил Косенко
Инвалид II группы, безработный.
В июне 2012 года был задержан по подозрению в участии в массовых беспорядках в ходе акции 6 мая.
В октябре 2013 года его признали виновным и приговорили к принудительному лечению в «психиатрическом стационаре закрытого типа».
В июне 2014-го суд разрешил отпустить его на амбулаторное лечение.
Михаил Косенко был одним из первых задержанных по «Болотному делу». Он мог бы быть амнистирован в конце прошлого года, если бы не состояние здоровья. Институт Сербского провёл психиатрическую экспертизу и признал Михаила невменяемым в момент совершения преступления. Поэтому обвинители запросили для него не срок в колонии, а принудительное лечение в психиатрической больнице. Дожидаться решения суда Косенко отправился из СИЗО «Медведково» в стационар при Бутырской тюрьме.
Через полтора года суд согласился с выводами Института Сербского и после апелляции в марте 2014 года отправил Косенко на бессрочное лечение в психиатрический стационар закрытого типа № 5 в Чеховском районе Московской области. Тогда никто не знал, сколько ему придётся пробыть на принудительном лечении. Многие правозащитники предполагали, что Косенко выйдет на свободу позже других осуждённых по «Болотному делу». Но уже через два с половиной месяца Михаила отпустили на амбулаторный режим. The Village встретился с Михаилом Косенко и узнал, как работает «карательная психиатрия» в современной России.
Болезнь
Когда мы начинаем разговор, Михаил будто чем-то недоволен. Он объясняет: не хочет говорить про личное и рассказывать историю своей болезни, давайте только про больницу. Но всё же рассказывает, что заболел ещё перед армией. Его всё равно призвали: в военкомате нормального психиатрического обследования не было. Во время службы болезнь обострилась, но не в результате контузии, как пишут в справках о Косенко.
Диагноз у Михаила страшный — «шизофрения». Хотя, по словам президента Независимой психиатрической ассоциации России Юрия Савенко, на Западе диагноз звучал бы по-другому — «шизотипическое расстройство личности». У Косенко вторая группа инвалидности. «С болезнью жить тяжело, но я стараюсь как-то справляться», — делится Косенко. Ему приходится ежедневно принимать лекарства.
Болезнь выделила Косенко среди других «болотников». Институт Сербского на основе двадцатипятиминутного разговора с больным, по записям в медкарте из диспансера и материалам уголовного дела признал Косенко невменяемым и склонным к диссимуляции — преуменьшению собственной болезни. Признанный невменяемым в момент совершения преступления обычно освобождается от уголовной ответственности. После проведения экспертизы Косенко перевели из обычного СИЗО в стационар при Бутырской тюрьме. Там он провёл полтора года.
«Кошкин дом»
Это место называют «Кошкин дом», «КД», «Кошка» или «Кот». Раньше здесь был корпус Бутырки для женщин, которых в этом мире называют «кошками». Потом для них построили отдельный СИЗО, но название осталось.
В «КД» пять этажей. Первый — для персонала. На втором — тяжёлые больные. На третьем — «транзитники», те, кого постоянно возят в Институт Сербского и обратно. На четвёртом — обвиняемые, которых признали невменяемыми в момент совершения преступления. Пятый этаж недавно отремонтировали. Там находится «отделение медико-социальной реабилитации», содержат в нём наркоманов. По словам Косенко, условия там лучше всего: удобные кровати и даже есть спортзал. Жителей других этажей туда не пускают.
На всех остальных этажах условия такие же, как в тюрьме. Вместо палат — камеры. Врачи появляются нерегулярно, даже обход делают не каждое утро. К просьбам пациентов относятся равнодушно — могут удовлетворить, а могут просто забыть. Лекарства то появляются, то исчезают. Михаилу, которого в основном держали на четвёртом этаже, таблетки привозила сестра Ксения. Если они заканчивались, приходилось ждать неделю-другую, когда она снова их доставит.
В камерах живут от двух до восьми человек. Распорядок дня тюремный. Подъём в шесть утра, но он необязательный. При желании можно поспать подольше. Дальше завтрак. Кормят в тюремном стационаре отвратительно. Норма еды ограничена, все держатся на передачах родственников или том, что передают сокамерникам. От тюремной еда в местном стационаре отличается только тем, что изредка дают яйца, масло и молоко.
Прогулка раз в день. Инфраструктуры для спортивных упражнений нет. Медсестёр и санитаров почти не бывает видно, причём даже те санитары, что есть, — это заключённые, оставшиеся отбывать срок в тюрьме. За порядком следят надзиратели, не прикреплённые к стационару. Они работают и в основной части СИЗО. Задачи вылечить пациентов здесь ни у кого нет. К больным относятся как к временным постояльцам, которые скоро покинут стационар. Доступа к психологу, по сути, нет. К нему надо записываться, а потом, если повезёт, он вызовет к себе. В тюрьмах психолог часто просто приходит к камере, открывает окошко и пытается разговаривать с человеком при остальных сокамерниках. Заключённые делиться своими проблемами в таких условиях отказываются.
«По ощущениям стационар больше похож на тюрьму, чем на больницу», — вспоминает Косенко. Если кому-то плохо, нужно стучать в дверь камеры, чтобы надзиратели позвали врача. Часто никто не реагирует. «При мне одного такого пациента пристегнули наручниками к кровати, чтобы не шумел», — рассказал Михаил. Говорят, что иногда пристёгивают особо буйных или совершивших попытку самоубийства и держат по несколько суток. Руководство больницы, конечно, такие факты отрицает.
При этом, по словам Михаила, большинство пациентов — адекватные, вменяемые люди. Все общаются друг с другом, шутят. У многих диагнозы не соответствуют действительности. Есть люди, которые попали туда по сфальсифицированным делам. Преступления они совершили самые разные: и кражи, и убийства, и контрабанда. В соседней с Косенко камере сидел Сергей Гордеев, в феврале расстрелявший учеников 263-й школы Москвы. Но ничем особенным там не отметился.
Тем не менее раньше в «Кошкином доме» было ещё хуже. Один надзиратель рассказывал Михаилу, что в 1990-е там всех пациентов держали голыми без постельного белья.
Стационар в Чеховском районе
Михаилу удалось покинуть «Кошкин дом» после вынесения приговора. Суд согласился с выводами Института Сербского и отправил Косенко на принудительное лечение в психиатрический стационар закрытого типа № 5 в Чеховском районе Подмосковья. Двухэтажные кирпичные строения, построенные ещё до революции, — не тюремная больница. Но основные её постояльцы — люди, признанные невменяемыми в момент совершения преступления. Даже если они после этого вышли из неадекватного состояния, их всё равно отправят на лечение. Поэтому почти все, с кем общался Михаил, — нормальные люди. В больнице есть и обычные пациенты, не преступники, но Михаил с ними не пересекался.
Всего в чеховском стационаре 30 отделений. Они отличаются режимами содержания больных: общий или специальный — для более тяжёлых. В других больницах есть ещё отделение специнтенсива. В чеховском стационаре его функцию фактически выполняет 12-е отделение. Туда попадают за различные проступки. Людей там держат взаперти в боксах по два человека. Иногда в 12-е отделение попадают не слишком заслуженно. Одного знакомого Михаила поместили туда за то, что он помогал другим пациентам писать жалобы. Врачи посчитали его «негативным лидер ом» и решили проучить.
Волю пациентов подавляют, чтобы они не были способны на преступление или самоубийство. Если больной выйдет из больницы и вновь совершит преступление, его лечащего врача упрекнут в непрофессионализме. «Я в специнтенсивах не был, но общался с вышедшими оттуда больными, — рассказал Косенко. — Это не какие-то деградировавшие люди, но все они предпочли бы туда не попадать».
Сам Косенко был в общем отделении. Атмосфера там гораздо лучше, чем в тюремном стационаре. Вместо камер — палаты, из которых можно выходить. Правда, в каждой по 15?20 человек, а туалет всего один на отделение. Зато нормальные кровати, более человечное отношение персонала. Надзирателей нет — вместо них санитары и медсёстры. Обращаются по имени. Охранники, к помощи которых иногда приходится прибегать, тоже не из системы ФСИН. Смущает главное: никто из пациентов этой больницы не знает, когда он сможет её покинуть.
На еду в чеховском стационаре Косенко не жаловался. По его словам, она вполне добротная и точно лучше тюремной. Кроме того, продукты можно получать от родственников.
Распорядок дня в больнице жёсткий, но даже при строгой дисциплине и надзоре люди чувствуют себя свободнее, чем в тюрьме. После завтрака обязательный обход. Врачи держатся достаточно отстранённо. Обычно пациенты им говорят, что у них всё нормально. Если есть какие-то вопросы или жалобы, врачи или их помощники всё старательно записывают.
Гулять выводят дважды в день в определённые часы под надзором санитаров. Летом прогулки продолжительные — до трёх часов. На прогулочном дворе есть стол для настольного тенниса и волейбольная площадка. Но играть на ней было некому, так что она пришла в негодность. Михаил видел, как играли в соседнем дворе, но пациентам его отделения доступ туда был запрещён. С ними можно было поговорить только через сетку, огораживающую двор.
Официально заниматься физкультурой, отжиматься в стационаре запрещено. Причина очень странная — тем самым вы можете подавить других пациентов, а также использовать свои навыки для побега. Персонал относится к отжиманиям снисходительно, но иногда пресекает. Зато в отделении есть те же игры, что и в тюрьме: нарды, домино, шашки и шахматы. Карты запрещены.
Также запрещены компьютеры и мобильные телефоны. Можно иметь плеер без диктофона, радио, электронную книгу или игрушку типа «Тетрис». Но их надо сдавать на ночь. О том, что происходит в мире, пациенты узнают из газет, которые привозят родственники, и телевизора, установленного в столовой. В палатах, в отличие от тюрьмы, телеприёмников нет. Что смотреть, выбирают сами пациенты. Обычно это новости, фильмы или спорт. В исключительных случаях позволяют посмотреть телевизор после отбоя.
Пациентам можно передавать бумажные книги. Но не все. «Я посоветовал своему приятелю книгу Джона Кехо „Подсознание может всё“, а её не разрешили, — удивляется Косенко. — Видимо, посчитали вредной».
Письма врачи тоже проверяют. Как они объяснили Михаилу, пациентам неоднократно присылали план побега. В тюрьме письма правили — вычёркивали ручкой или фломастером то, что не нравилось цензору. В письмах, которые присылали Косенко, вычёркивали электронные адреса, прозвища и пассажи против власти.
Два раза в неделю пациентам позволяли бриться. Один раз в неделю — душ. В жару можно было попросить помыться днём. В тюрьме такой роскоши не было. Зато в тюрьме можно при себе держать бритву, а в больнице её отнимают, чтобы пресечь попытку самоубийства.
Также нельзя держать при себе сигареты. В отделении Косенко их выдавали по десять штук в день. Выносят ящик с подписанными пачками — каждый берёт по одной и идёт в туалет курить. Многие из-за этого любили прогулки: там ящик стоит постоянно и курить можно сколько угодно.
Посещения разрешены каждый день. Но пускают только родственников, и разговор слушает кто-нибудь из персонала. К Михаилу однажды приехала сестра вместе с другом. Друга не пустили. Зато один раз в стационаре устроили концерт. Приехавшие артисты читали стихи, посвящённые Первой мировой войне, и пели песни из кинофильмов. На мероприятие позвали пациентов всех отделений, но захотели посетить его далеко не все. По информации Косенко, такие мероприятия проходят в стационаре раз в несколько месяцев.
Если человек совершает какой-то серьёзный проступок, его переводят в другое отделение. Если не слушает персонал, хранит чай или сигареты, проявляет агрессию, дерётся, даже в шутку, — переводят в надзорную палату. Это комната с несколькими кроватями, без тумбочек. Выходить из неё нельзя. Одежда её обитателей отличается от формы остальных больных, чтобы сразу было видно, кто есть кто. Из комнаты выводят только на прогулку и в туалет. Иногда выпускают в столовую, но чаще еду приносят прямо в надзорную палату. Находиться в ней неприятно.
Через надзорную палату проходят все пациенты. Сразу после приезда их помещают именно туда. Могут на следующий день перевести в обычную, а могут задержать надолго. Михаилу пришлось провести там несколько недель, так как мест в других палатах не было.
Для пациентов есть три режима наблюдения. На одном записи про больного делают каждый день. На другом — раз в неделю, на третьем — раз в месяц. Записи порой бывают очень странные: «Смотрел в окно и думал о побеге» или «Зверски ел пряник».
Раньше пациенты работали в лечебно-трудовых мастерских. Но несколько лет назад их закрыли. Теперь вместо них — обязательные дежурства по уборке палат, коридора и столовой. Михаил не знает, разрешено ли это. В столовой — точно запрещено санитарно-эпидемиологическими нормами. Однако в больнице на нарушения закрывают глаза. Врачи говорят, что это трудотерапия. Кроме того, многие пациенты устраиваются убирать другие помещения и в пищеблок. Уборщиков в штате больницы нет — всё делается силами самих пациентов. Их никто не заставляет, но тех, кто работает, быстрее выписывают. На комиссии по выписке одного пациента спросили: «Вы чем в больнице занимаетесь?» Тот ответил: «Играю». — «Ну продолжайте играть».
Лечат в чеховском стационаре так же, как и везде: уколы, таблетки. Правда, от одного из этих лекарств у Михаила дрожали руки. От тремора он избавился уже после перехода на амбулаторный режим. Из процедур делают только энцефалограмму — проверяют, нет ли нарушений в работе мозга. Эту процедуру называют «шапка», потому что к голове прикрепляют несколько диодов.
Выписка
В среднем в чеховской больнице пациенты проводят от двух с половиной до четырёх с половиной лет. Но есть люди, которых там держат практически пожизненно. Никто не обязан тебя выписывать. Если человек по-прежнему представляет угрозу для себя или окружающих, его оставят в стационаре. В этом — коренное отличие больницы от лагеря. Заключённый может уклоняться от работы, не слушаться — ему срок за это не добавят. В крайнем случае не отпустят по условно-досрочному.
Но Михаил был «особенным больным», о чём ему сразу сказал один из врачей. Все вокруг знали, что Косенко проходит по громкому политическому делу. По его словам, на бытовых условиях и отношении других пациентов это почти не сказывалось. Тем более врачи всё равно считали его больным.
Ярче всего своеобразное положение Косенко проявилось на его первой комиссии по выписке. Она проходит раз в полгода для каждого пациента, а входят в неё лечащий врач и другие врачи больницы. В первый раз обычно никого не выписывают, Михаилу рассказывали только про один такой случай. Поэтому врач даже не интересовалась состоянием здоровья Косенко. Вместо этого она обсудила с ним политику, пытаясь защитить российскую власть.
После такой комиссии Михаил, конечно, не ждал освобождения. Но неожиданно его вызвали на расширенную комиссию. Обычно о ней просит больной, если считает, что регулярная комиссия прошла с нарушениями. Михаил ничего такого не просил. На расширенной комиссии речь о политике уже не шла. Члены комиссии обещали выпустить Михаила через несколько месяцев. И действительно, вскоре суд постановил перевести Косенко на амбулаторный режим.
Сам Михаил уверен, что его отпустили благодаря резонансу вокруг политического дела. Он убеждён, что решение о его освобождении принимали не в больнице.
Что делает сейчас
Сейчас Михаил на амбулаторном режиме. Раз в месяц ему нужно посещать психиатрический диспансер в Южном округе Москвы, показываться врачу и получать рецепт на лекарства. Если он совершит правонарушение или пропустит дату посещения, может снова попасть в больницу. С ним в стационаре находился пациент, который однажды не пришёл к врачу по болезни, за что снова загремел в больницу.
«Я не чувствую себя сломленным, но жить тяжело, — рассказывает Косенко. — Многие врачи считают, что шизофрения сильнее других болезней влияет на качество жизни. Ни на что не хватает энергии. Тяжело контактировать с вещами и предметами». Лечения от шизофрении до сих пор не придумано. Лекарства помогают только окончательно не сойти с ума. «В нашей стране больные шизофренией находятся в тени», — сетует Косенко. Хотя, по данным врачей, этой болезни подвержены около 1 % россиян. По оценкам Всемирной организации здравоохранения, к 2020 году шизофрения станет пятой по распространённости болезнью в мире.
Из жизни Бутырки
Весьма интересная статья
В «Бутырку» помещен самый опасный преступник — наемник с Украины
Его охраняют как маньяка, а остальные душевнобольные жалуются, что их не отправляют в больницы на лечение
В психбольнице Бутырки лежит заключенный, который по праву может претендовать на титул самого опасного арестанта даже не года, а десятилетия. По крайней мере, никто из психиатров и тюремщиков и не припомнит, когда в последний раз привозили такого пациента. Даже прикованный к железным нарам, он внушает всем настоящий животный ужас. Приближаются к этой «машине для убийств» исключительно группами, по 5–8 оперативников. Когда он был в «Лефортово», к нему приставляли целый пост (это впервые в истории легендарного СИЗО).
Обнаружили опасного арестанта правозащитники во время проверки психбольницы по жалобам ее пациентов. Кроме «универсального солдата» здесь находятся совершенно мирные психбольные, которые спят на полу и надеются на то, что вот-вот их начнут отправять лечить.
Спецкор «МК» посетила «кошкин дом» в качестве правозащитника.
35-летний Александр сегодня в Бутырке — спецпациент. При одном упоминании его имени каждый доктор и сотрудник вздрагивает. Несколько месяцев провел в «Лефортово» (до этого недолго был и в «Матросской Тишине»). Так вот, там спецназовцы дежурили возле его камеры круглые сутки. И это ведь помимо обычной охраны, которая в «Лефортово» на высочайшем уровне (ни одного побега отсюда не было за всю историю).
— Я должен вас предупредить, он способен сломать шею человеку одним ударом, — строгий оперативник Бутырки пытается остановить членов ОНК. — Мы заходим к нему в крайнем случае. И мы хотя бы застрахованы. Вам-то зачем такой риск?
Точно. Но как не проверить, в каком он состоянии, если в ОНК поступил запрос от его близких (звонок поступил члену ОНК Анне Каретниковой, просили проверить условия содержания)? В законе об общественном контроле не сказано, что мы можем игнорировать жалобы маньяков, педофилов и прочих извергов. Даже они имеют права за решеткой. По этому поводу можно бесконечно спорить, но смысл? Помню, как мы пытались спасти от самоубийства мужчину, изнасиловавшего собственного ребенка. Попросил нас об этом начальник СИЗО — мол, поговорите, убедите, а то он сейчас наложит на себя руки и статистику испортит. Я нужных слов подобрать не смогла. Но коллега их нашла, убедила насильника не вешаться и пройти курс психотерапии.
С этим заключенным все еще хуже. На его руках, по некоторым данным, целое маленькое кладбище. Его откровения всех повергают в шок и ужас. Смысла ни в чем, кроме как в убийствах, не видит.
Александр прикован к железной кровати железными наручниками. Она сама — привинчена к полу. Кроме массивной двери в палате-камере есть еще дверь из решеток, которая отделяет персонал от Александра. От нас до пациента метра три. Мы спрашиваем лежащего на нарах верзилу — все ли с ним в порядке? Какие жалобы и какая нужна помощь? Он слегка приподнимается и смотрит на нас пристальным взглядом. Молчит.
— Еще раз предупреждаю, он может в любой момент вырвать наручники, прибитую к полу железную койку и броситься, — волнуется оперативник. — Чтобы покончить со всеми нами, ему потребуются секунды. Невероятная силища. Мы такого не встречали.
СПРАВКА «МК»: Трагедия разыгралась 30 сентября в доме на Липецкой улице. Около 2 часов ночи 37-летняя Жанна Соловьева и ее муж Павел привезли домой случайного знакомого, с которым разговорились в электричке. Ночью в квартире было застолье, а под утро, около 11 часов, у незнакомца произошло помутнение рассудка. Он зарезал хозяйку квартиры, ее мужа и еще одного гостя. А затем напал на соседку Жанны, 77-летнюю Марию Шаряпову, которая прибежала на крики, а также собаку породы кане корсо по кличке Нора, которая пыталась защитить свою хозяйку.
Но когда все же Александра задержали в Ростове-на-Дону спустя три месяца, выяснились новые чудовищные подробности. Оказалось, мужчина воевал на Донбассе (ездил туда не один раз, в том числе еще до массового убийства в Москве). Сначала на стороне ДНР, потом на стороне украинской армии.
Когда именно Александр окончательно сошел с ума и была ли причиной этому война, предстоит выяснить врачам. В ближайшее время они проведут ряд исследований, на основе которых даже собираются писать научную статью. Говорят, что агрессия мужчины абсолютно неконтролируемая, и он напоминает универсального солдата из одноименного фильма. От лекарств Александр отказывается, на медиков бросается (потому они и не приближаются).
До недавнего времени в психбольнице была одна камера, где стены, полы и потолки — резиновые. Но потом ее, по настоянию правозащитников, закрыли (там не было даже туалета, и, судя по всему, пациенты справляли нужду прямо на пол, из-за чего стояла жуткая вонь). Так что содержится Александр в обычной камере. Как только медики начнут серьезное лечение и он станет спокойнее, от кровати его отвяжут. Но когда это произойдет?
А пока — никаких нарушений в условиях его содержания нет. Все в рамках закона. И опасаться надо скорее не за его жизнь, а за жизнь персонала, который с ним ежедневно имеет дело за грошовую зарплату.
Меж тем в Бутырке есть еще один больной верзила. В отличие от Александра людей он не трогает и вообще добряк, но громит камеры.
— Мы ведь только сантехнику новую поставили. — вздыхают сотрудники. — А теперь в камере ни унитаза, ни раковины. Он все вырвал «с мясом». Он может и дыру в стене проломить.
Парень на это только улыбается. Обещает больше не портить казенное имущество, но ему не особенно верят.
Есть еще десяток заключенных-пациентов, которые уже не верят самим сотрудникам. Эти бедолаги застряли в Бутырке на долгие месяцы. И никакие обращения во все инстанции их судьбу так и не решили. Этих больных суд приговорил к принудительному лечению, но из-за отсутствия у них паспортов или российской прописки их не принимает больница. Мы просим списки таких бедолаг, чтобы в очередной раз писать запросы. Но психиатры почему-то предоставлять их отказываются, будто бы им эти пациенты самим нужны позарез. Зачем? Застряли в бутырской психушке и те, кто все документы имеет и является гражданином РФ.
— Почему нас не вывозят на лечение? Уже третий месяц пошел, — жалуется один из них. — Время нахождения в Бутырке нам зачтут?
Увы, нет. И это пробел в законодательстве. Медкомиссия, которая принимает решение освободить пациента из психушки по итогам успешного лечения, собирается раз в полгода. Время отсчитывается с момента помещения человека в стационар. Застрявшие в Бутырке официально не лечатся, а просто ждут, пока их больница примет. А та не принимает ни в какую. То со ссылкой на перелимит, то еще по каким причинам. Речь идет о Чеховской психиатрической лечебнице, куда направляют практически всех душевнобольных, совершивших преступление в Москве.
— Меня готовы принять в больнице в Белгороде, но почему меня туда не отправляют? — другой пациент рассказывает, что есть договоренность с лечебницей, но перенаправление из одной в другую тоже законом не предусмотрено.
Комментарии юриста-правозащитника, члена ОНК Москвы Максима ПЕШКОВА:
— Мы попросили Генпрокурору проверить «Временное положение психиатрической больницы со строгим наблюдением» на соответствие Конституции РФ и Федеральном закону «О психиатрической помощи» и УПК. Речь шла о той части положения, которая препятствует исполнению вступившего в законную силу решению суда лишь по причине отсутствия у больного заключенного документов, удостоверяющих личность. Но в итоге наш запрос «спустили» в Московскую прокуратуру, откуда мы получили «гениальный» ответ: в нем фактически переписано наше обращение, констатировано, что люди действительно содержатся в Бутырке (о чем мы прекрасно знали). Теперь мы готовим жалобу на этот ответ.
Из-за всего этого в самой Бутырке теснота, пациентам спать негде. В одной камере женщина постелила себе матрас прямо возле туалета, на полу.
— Я привыкла уже, — блаженно улыбается она.
Психбольные при виде правозащитников жалуются, что им не дают бумагу (не могут писать жалобы и заявления), не приносят диетическое питание. Просят, чтобы с ними поговорили. Но самые свои сильные желания они пишут прямо на стенах камер. На одной нацарапано коряво: «Хочу домой» и чуть ниже: «Я покончу с собой, если меня не признают невменяемой».
А выродка, похоже, Общество в лице тюремного персонала решило нейтрализовать, «обнулить».