что такое гальванизм по пушкину
Алексеев. Пушкин и наука его времени. Часть 6
ПУШКИН И НАУКА ЕГО ВРЕМЕНИ
(Разыскания и этюды)
В третьей главе «Пиковой дамы» 230 с бала, когда, отослав горничных, она остается одна: «Графиня сидела вся желтая, шевеля отвисшими губами, качаясь направо и налево. В мутных глазах ее изображалось совершенное отсутствие мысли; смотря на нее, можно было бы подумать, что качание страшной старухи происходило не от ее воли, но по действию скрытого галванизма» (VIII, 1, 240).
Комментаторы Пушкина обычно проходят мимо последней детали либо дают ей неправдоподобное объяснение, поэтому ее истинный смысл ускользает от читателя наших дней. Что Пушкин имел в виду, говоря о «действии скрытого галванизма»? «Путеводитель по Пушкину» под словом «гальванизм», имея в виду, в первую очередь, указанное место в тексте «Пиковой дамы», дает следующую справку: «Так назывались различные явления, связанные с действием электрического тока на живой организм (судорожные сокращения мышц и т. п.). Название происходит от имени итальянского физика (?) Гальвани (1737—1798), который объявил эти явления существованием особой жизненной „гальванической“ силы. Загадочные явления, не получившие в то время достаточно научного объяснения, привлекали всеобщее внимание. В романтической литературе, тяготевшей к таинственным и ужасным мотивам, встречались изображения гальванизированных трупов и самое слово „гальванический“ было модным. Поэтому Пушкин назвал французский „ужасный“ роман „гальванической“ словесностью ». 231
Решительно все неверно в этом пояснении, ориентирующем читателя на таинственное, «мистическое» восприятие как слова «гальванический», так и всего эпизода в целом. Между тем в речевой практике русского читателя 30-х годов в слове «гальванизм» оттенка, настраивающего на таинственный лад, уже не было. Современники Пушкина хорошо знали, что итальянец Алоизий Гальвани, от имени которого в конце XVIII в. возникло новое слово, никогда не был физиком, но болонским врачом, ставшим профессором анатомии; знали они также, что открытые им явления перестали быть загадочными уже в конце XVIII в., получив свое научное объяснение после открытий Вольты, сделанных в 1799 г. 232 В 30-е годы слова «гальванизм» и «гальванический» были у нас не столько модными, сколько просто общеупотребительными, обозначая уже не какую-то таинственную «жизненную силу нервов», а попросту электрический ток. «Библиотека для чтения» через несколько лет после появления в этом же журнале «Пиковой дамы» объясняла, что под именем «гальванизма» со времени открытия Вольты разумеется «динамическое электричество», т. е. «свободно движущееся незримою струей по проводникам от одного полюса к другому»; 233 отдел о «гальванизме», рассматривавший единственно существовавшие в то время источники электроэнергии, занимал немалое место в лучших русских оригинальных руководствах по физике этих лет. 234
«о действии скрытого галванизма», вероятно, не имел в виду ничего другого, как «гальваническую батарею», да и однажды употребленный им термин «гальваническая словесность», на что ссылается тот же «Путеводитель по Пушкину», следует понимать прежде всего в смысле литературы «электризующей», т. е. возбудительно действующей на воображение читателей. 237
Качание старой графини описано в повести теми словами, какими мог рассказывать об этом безмолвно наблюдавший за нею Германн: это ему представилось, что она качается направо и налево как бы «по действию скрытого галванизма». Именно поэтому эта деталь и кажется нам поразительным художественным штрихом. Молодой инженерный офицер, несмотря на волнение, охватившее его перед решающим для его судьбы разговором со старухой, все же не может вовсе забыть о впечатлениях, связанных с его инженерной специальностью. В этот момент они подсознательны, но все же управляют его сравнениями; движения старухи — не просто механические или «машинальные» (слово это хорошо известно Пушкину, он пользовался им в «Евгении Онегине»); их вызывает, кажется Германну, электрическая сила, исходящая из невидимого источника. Здесь нет никакой таинственности, никаких намеков на французскую «неистовую словесность»: Германн не мог быть в ней начитан, да и старуха для него в минуты, когда он ждал от нее тайны трех карт, не была ни трупом, ни призраком.
С инженерной специальностью Германна, которая, по замыслу Пушкина, очевидно, могла давать себя знать, несмотря на его «сильные страсти» и «огненное воображение», связаны, вероятно, и некоторые другие детали повести. Шестая глава начинается словами, предваряющими рассказ о дальнейших событиях жизни Германна: «Две неподвижные идеи не могут вместе существовать в нравственной природе, так же, как два тела не могут в физическом мире занимать одно и то же место» (VIII, 1, 249). 241
Пушкин говорит это от себя, но можно ли объяснить случайностью, что и стилистически и по существу формулированное здесь положение воспроизводит одну из аксиом любого курса механики, распространенную лишь на область «нравственной природы»? Едва ли эта мысль, изложенная точным языком учебной теоремы, введена в текст повести в результате случайного, бессознательного творческого акта; мы, наоборот, имеем полное право предположить, что она является следствием глубоко обдуманного артистического расчета, что она входит в целую систему подробностей, специально предназначенных к тому, чтобы усилить восприятие Германна читателями как инженера по профессии. В этой тонко разработанной системе деталей есть и такие, которые могут представиться читателям либо неожиданными, либо вовсе излишними, если они не учтут этого замысла Пушкина.
Описание спальни графини, какой представилась эта барская комната Германну, следует считать не «серьезным художественным промахом» Пушкина, как думал Гершензон, но удивительным и поистине безупречным воплощением тончайшего авторского замысла. В этом описании нет ни одной ненужной подробности, ни одного лишнего слова: они согласованы между собой до конца. Весь рассказ Томского о графине, воспламенивший воображение Германна и потому удержавшийся в его памяти во всех деталях, получает в этом месте повести свое реальное подтверждение: каждая вещь комнаты свидетельствует о том или ином событии в жизни графини, утверждает в сознании Германна, что все услышанное им о графине правдоподобно или справедливо; ему остается теперь выведать лишь тайну трех карт. Все вещи, украшавшие спальню, свидетельствовали прежде всего о Париже XVIII в.: полинялые штофные кресла с «сошедшей позолотою», китайские обои на стенах, портреты, писанные «в Париже» Виже Лебрен. Но этих подробностей Пушкину показалось недостаточно, и он добавил: «По всем углам торчали фарфоровые пастушки, столовые часы работы славного Leroy, коробочки, рулетки, веера и разные дамские игрушки, изобретенные в конце минувшего столетия вместе с Монгольфьеровым шаром и Месмеровым магнетизмом» (VIII, 1, 239, 240).
Фарфоровые безделушки и всевозможные «дамские игрушки», бросившиеся в глаза Германну, характеризуют обстановку комнаты аристократической модной красавицы XVIII в.; не случайно здесь же упомянуто, что убранство этой спальни завершалось «в конце минувшего столетия». Но какой смысл имеет упоминание, что эти игрушки изобретены были «вместе с Монгольфьеровым шаром и Месмеровым магнетизмом»? Прежде всего — хронологическое. Эти указания имеют прямое отношение и к возрасту графини, и к дате ее пребывания в Париже («лет шестьдесят назад»). Пушкин здесь, как и всегда, безупречно точен. Братья Монгольфье пустили первый аэростат, наполненный нагретым воздухом («Монгольфьер»), в Версале в июне 1783 г., и приблизительно около того же года начали входить в моду опыты по внушению (гипнотические явления именовались тогда «магнетизмом») немецкого врача Фридриха Антона Месмера (1733—1815).
У Пушкина в момент создания «Пиковой дамы» мог быть под руками источник, обеспечивший хронологическую точность при сопоставлении двух, казалось бы, столь далеких друг от друга событий — первого опыта воздухоплавания и открытия гипноза как врачебного средства. Таким источником могла быть ода Г. Р. Державина «На счастье» (1789). В этой известной оде, написанной шуточным слогом и полной сатирических намеков на события того времени, Державин представляет счастье и переменчивость фортуны в различных образах и применениях и, в частности, упоминает модные тогда «Монгольфьеров шар» и «магнетические» опыты с предсказаниями будущего.
К стихам другой строфы:
Как ты лишь всем чудотворишь,
Девиц и дам магнизируешь — 245
«В 1786 году в Петербурге магнетизм был в великом употреблении. Одна г-жа К. занималась новым сим открытием и пред всеми в таинственном сне делала разные прорицания». 246
Стоит отметить, что в той же оде «На счастие» Державин говорит и о карточной игре, смело вводя в стихи профессиональные словечки из жаргона карточных игроков.
Предполагаемое нами обращение Пушкина к оде Державина в поисках исторического колорита для «Пиковой дамы», точных «признаков времени» представляется и естественным, и вполне закономерным. Здесь мог иметь место и полусознательный ход ассоциативных идей: о чем Пушкин мог заставить думать Германна, внимательно разглядывавшего комнату графини, как не о случайностях фортуны, уподобленной воздушному шару, игралищу ветров, или об удачных предсказаниях, сделанных под воздействием гипноза? 247
Во всяком случае, каков бы ни был источник, в котором Пушкин почерпнул или с которым он сверил нужные ему даты, они кажутся строго согласованными между собой; и «Монгольфьеров шар» и первые успехи «месмеризма» ведут нас в Париж начала 80-х годов XVIII в., и это в свою очередь вполне соответствует указанию Томского, что графиня «лет шестьдесят тому назад ездила в Париж и была там в большой моде».
И все же не эта безупречная хронологическая согласованность деталей, казалось бы второстепенных и малозначительных, представляется особенно поразительной в повести Пушкина. Невольно создается впечатление, что Пушкиным был глубоко обдуман самый выбор предметов, обративших на себя внимание Германна в покоях графини, что Пушкин не упустил возможности и здесь, в этом перечислении, дать тонкую характеристику инженерной специальности своего героя. В самом деле, и «Монгольфьеров шар», и различные «дамские игрушки, изобретенные в конце минувшего столетия», могли Германну вспомниться скорее, чем любому другому наблюдателю. Привычный «инженерный» взгляд Германна успел заметить в спальне многое такое, что другим могло бы и вовсе остаться незамеченным. Германн увидел, например, «коробочки, рулетки, веера», «столовые часы работы славного Leroy». Обратим внимание прежде всего на слово «рулетка», потерявшее свое прежнее значение и поэтому не воспринимаемое более читателем «Пиковой дамы» наших дней или толкуемое вполне произвольно. Как понимал его Пушкин? Речь здесь ни в коем случае, разумеется, не могла идти о приспособлении для азартной игры; Пушкин имел в виду «игрушку, состоящую из кружка, бегающего вниз и вверх по шнуру», 248 «изобретенную» и бывшую в моде во Франции, а затем в России, в конце XVIII в.
В «Дамском журнале» мы находим по этому поводу заслуживающее внимания свидетельство (в заметке «Анекдот о Митрофанушке»): «Было время, когда рулетки вместе с собою кружили все головы: дома, в гостях, в спектаклях, на вечерах, на гульбищах, пешком и верхом, у мужчин и дам всеминутно выпрыгивали из рук рулетки, которые осыпались жемчугом, яхонтами, бриллиантами и проч., и проч.
Можно угадать, что рулетки из всех рук — выпали навсегда.
Так-то Митрофанушки ». 249
Характерно, однако, что значение «рулетки» как игрушки к середине XIX в. забылось настолько, что П. Мериме, переводя «Пиковую даму» на французский язык, не смог уже догадаться, что должно было значить в тексте пушкинской повести это слово французского происхождения с русским суффиксом, и попросту выключил его из своего перевода. 250
Что касается «столовых часов работы славного Leroy», то комментаторы «Пиковой дамы» ограничиваются на этот раз простейшей и поистине бесполезной справкой, сообщая, что Леруа — «французский часовщик», что и само собой понятно. Почему, однако, он назван «славным»? Неужели это слово оказалось лишним в тексте повести? История французской технической мысли знает двух знаменитых Леруа, отца и сына; оба они были часовщиками, но второй, Леруа-сын, был к тому же прославленным ученым, оставившим солидные труды по механике. Жюльен Леруа-отец (1686—1759) был придворным часовщиком Людовика XV, жил в Версале и прославлен Вольтером как изобретатель, затмивший своими часовыми механизмами английские образцы, считавшиеся в то время лучшими в мире. Пьер Леруа (1717—1785), сын предыдущего, не только продолжал изобретательские труды своего отца (придумав, в частности, настенные часы особой формы со звонким боем), но много занимался открытыми им явлениями анормальностей хронометрических измерений; его труды имели важное значение для кораблевождения и военного дела и были увенчаны парижской Академией наук. Мы делаем отсюда вывод, что именно Пьер Леруа, названный «славным», и имеется в виду в «Пиковой даме»; в пушкинское время его классические сочинения по механике и хронометрии должны были быть известны, хотя бы понаслышке, каждому русскому инженеру. Вполне естественным представляется также, что Германну достаточно было бросить беглый взгляд на часы в полутемной комнате, чтобы определить, что это были часы «славного Leroy». Остается теперь представить себе в общих чертах типический образ петербургского военного инженера начала 30-х годов XIX в., чтобы получить подтверждение правомерности и правдоподобия высказанных выше догадок и толкований.
Д. П. Якубович в своем комментарии к «Пиковой даме» высказал предположение, что, изображая Германна бедным инженерным офицером, живущим в «смиренном своем уголке», Пушкин имел в виду «офицера Главного инженерного училища», 251 т. е. школы военных инженеров, основанной в 1819 г. Такой вывод не представляется мне достаточно обоснованным. Несомненно, что для современников Пушкина — читателей «Пиковой дамы» авторское его указание имело совершенно конкретный смысл; поэтому выяснение действительных намерений Пушкина имеет для нас далеко не второстепенное значение.
в. военными являлись в России не только инженеры, получившие образование или занимавшие преподавательские должности в Главном инженерном училище. Корпусу инженеров, образованному по указу Александра I в 1809 г., было повелено «быть на положении воинском», 252 а после его преобразования в Корпус путей сообщения он сохранял военный характер, как и образованный при нем Институт корпуса путей сообщения. В положениях об этом Институте 1823 и 1829 г. сделаны были по этому поводу особые оговорки. 253 Институт корпуса путей сообщения представлял собой в эти годы военное учебное заведение на манер кадетских корпусов, в особенности после присоединения к нему (в 1829 г.) Военно-строительного училища, но имел также и особые офицерские классы, по окончании которых лица, производившиеся в поручики, не имели права в течение десяти лет переходить на службу в гражданское ведомство. 254
Таким образом, в 20—30-е годы XIX в. все русские инженеры причислялись к составу войск и носили военную форму; они участвовали в военных парадах, имели военные чины, а в случае каких-либо проступков переводились в армейские части. Инженерные офицеры этого времени от офицеров армейских отличались, главным образом, объемом и характером полученного ими образования. Достаточно сказать, что офицеры, кончившие в Институте путей сообщения полный курс наук и получившие чин поручика, «в случае перехода их в последствии времени по расстроенному здоровью или по другим обстоятельствам в гражданскую службу», уравнивались в правах с лицами, «кончившими курс наук в университетах и других высших учебных заведениях». 255
Институт путей сообщения в то же самое время, т. е. в конце 20-х — начале 30-х годов, в отношении преподаваемых в нем наук стоял на еще более высокой ступени. В составе его профессоров помимо инженерных офицеров числились виднейшие ученые, например академики В. Я. Буняковский, М. В. Остроградский и др. 259 С 1826 г. Институт издавал собственный научно-технический журнал, ставивший своей целью излагать «занимательные приложения физических и математических наук к инженерному искусству, почерпнутые из изысканий и опытов как членов корпуса, так равно русских и иностранных ученых», а также «представить новые способы, чтоб ознакомиться короче с пространною Россиею». 260 «Об изобретении пороха», «Образование различных систем гор через поднятие земли», «Построение железных дорог в Англии», «Восстановление некоторых химических веществ синтетически», «Исторический очерк успехов теории чисел» и т. д. 261 Судя по современному рапорту, «не только молодые офицеры», но и посторонние лица посещали эти лекции, способствовавшие «развитию нового света в науках точных и в их приложениях по инженерной специальности». 262
П. Якубович, а инженера Корпуса путей сообщения или, что еще более вероятно, слушателя офицерских классов Института путей сообщения; между прочим, обучавшиеся в этих классах подпоручики и прапорщики имели право жить на частных квартирах и пользовались относительной свободой. 264 Пушкин мог также знать, что по существовавшим тогда правилам в Институт могли «поступать на собственное содержание дети купцов, преимущественно иностранного происхождения», и что «первый чин, полученный в Институте, давал права потомственного дворянства». 265
Не менее важно для нас и то обстоятельство, что Пушкин хорошо знаком был с целым рядом инженерных офицеров и что к некоторым из них он приглядывался очень внимательно. Около года провел в Инженерном корпусе Н. М. Языков; позже офицером того же корпуса был Э. И. Губер, переводчик «Фауста». 266 В годы, непосредственно предшествовавшие созданию «Пиковой дамы», Пушкин близко знал молодого инженерного офицера Андрея Ивановича Дельвига, двоюродного брата поэта. А. И. Дельвиг с 1827 г. учился в Военно-строительном училище, через два года слитом с Институтом путей сообщения, и окончил офицерские классы последнего с чином поручика (в мае 1832 г.), после чего был назначен на действительную службу в Московский округ путей сообщения. Встречи А. И. Дельвига с Пушкиным относятся к 1827—1832 гг. А. И. Дельвиг вспоминал, что Пушкина он увидел впервые в октябре 1827 г. 267 «Пушкин, — говорит он, — в дружеском обществе был очень приятен и ко мне с самого первого знакомства очень приветлив». 268 г. А. И. Дельвиг надел офицерский мундир и, получив право жить на частной квартире, поселился у своего двоюродного брата. На глазах А. И. Дельвига родилась «Литературная газета», он посвящен был во многие обстоятельства ее истории, при нем умер Антон Антонович Дельвиг. В последующие годы Андрей Иванович, посещая вечера у П. А. Плетнева, также встречал там Пушкина, но «он не приглашал меня к себе и я у него не бывал». 269
Если А. И. Дельвиг мог довольно много рассказать о Пушкине в своих воспоминаниях, то несомненно, что и Пушкин имел возможность присмотреться к этому молодому инженерному офицеру, близкому родственнику одного из его лучших друзей. Речь идет здесь, конечно, не о том, что А. И. Дельвиг был одним из «прототипов» Германна, но подтверждает лишь, что в понятие «инженерный офицер» Пушкин вкладывал вполне конкретное содержание; общаясь с ним, Пушкин мог уловить и удержать в своей памяти черты, типические для его круга и специальности, которые могли стать компонентами для того художественного обобщения, каким сделался герой «Пиковой дамы». В этом смысле «Воспоминания» А. И. Дельвига, в той их части, где он рассказывает о быте петербургских инженерных офицеров начала 30-х годов, своих сверстников и однокашников, могут, вообще говоря, служить интересным реальным комментарием к пушкинской повести. Нетрудно узнать здесь ту самую житейскую атмосферу и бытовую обстановку, в которой мог бы жить и Германн из «Пиковой дамы». Скромная квартира в доме Колотушкина у Обухова моста, которую А. И. Дельвиг по недостаточности средств нанимал вместе с инженер-подпоручиком Лукиным; игра в карты, несмотря на бережливость и аккуратность рассказчика приводившая иногда к крупным проигрышам; воспоминания об азартной игре не только на квартирах у офицеров, но и в помещении «офицерских классов», усиливавшаяся «немедля по получении квартирных денег»; характерные фигуры главных персонажей этих игр, ставших затем «сильными карточными игроками»; наконец, относящийся к 1831 г. рассказ о явлении покойного А. А. Дельвига, вскоре после его смерти, другу его Н. В. Левашеву, сопровождаемый оговорками мемуариста, что «по его образу мыслей и характеру подобное видение могло ему пригрезиться менее, чем всякому другому», и «да не подумает читатель, что я легко верю во все чудесное», 270 — рассказ, который мог бы быть известен и Пушкину, — все это чрезвычайно близко к той идейной атмосфере и бытовому укладу, который угадывается и в пушкинской «Пиковой даме» во всем, что характеризует инженера Германна.
Но вместе с тем А. И. Дельвиг был весьма образованным инженером своего времени, хорошим математиком, талантливым строителем, серьезно интересовавшимся техническими изобретениями своего времени; эта сторона его жизни также не забыта в его «Воспоминаниях». Не мог не учесть этих особенностей русских инженерных офицеров 30-х годов также и Пушкин, безусловно осведомленный и о характере их образования, о тех передовых технических идеях, которые многие из них старались сделать достоянием гласности и широкого общественного обсуждения. Любопытно, что А. И. Дельвиг в тех же своих «Воспоминаниях» весьма благоприятно отзывается об инженер-майоре Матвее Степановиче Волкове, состоявшем профессором «офицерских классов» Института; лекции его он слушал в начале 30-х годов. 271 Это был тот самый Волков, который должен был стать сотрудником «Современника» и инженерную рукопись которого Пушкин внимательно читал в конце 1836 г.
230 «Пиковая дама» напечатана впервые в «Библиотеке для чтения» (1834, т. 2, отд. III, стр. 109—140) и в том же году вошла в состав «Повестей, изданных А. Пушкиным» (стр. 187—247).
233 Библиотека для чтения, 1840, т. 42, отд. IV, стр. 2.
234 Можно указать, например, на пользовавшиеся в эти годы известностью учебники Н. П. Щеглова (1829) и Э. Х. Ленца (1836); см. также статью Д. М. Перевощикова «О гальванизме» в «Новом магазине естественной истории, физики, химии и сведений экономических» И. А. Двигубского (1827, ч. II, № III, 173—190; № IV, стр. 271—284). Даже в шеллингианских «Основаниях физики» М. Г. Павлова (ч. II, М., 1836) гальванизму уделено было большое внимание и, между прочим, объяснялось, что, «где соединяются два возбудителя и один проводник, там неотменно должен иметь место и гальванический процесс» (стр. 366); (ср.: Е. Бобров II. Казань, 1899, стр. 189).
235 Энциклопедический лексикон, т. XIII. СПб., 1838: «Гальванизм» (стр. 123—140), «Гальванические столбы» (стр. 140—143), «Гальваническая терминология Фареде» (стр. 143—145).
243 Грота, т. I, стр. 255.
244 [Н. Ф. Остолопов ]. Ключ к сочинениям Державина. СПб., 1822, стр. 47. — Братья Монгольфье были хорошо известны в России XVIII в. и часто упоминались в русской литературе. Многократно говорит о них А. Н. Радищев (в трактате «О человеке, о его смертности и бессмертии», в «Памятнике дактилохореическому витязю», в стихотворении «Осмнадцатое столетие» и др.).
245 Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота, т. I, стр. 245.
249 Дамский журнал, 1829, № 41, стр. 26. Анекдот полностью воспроизведен также в «Библиографических заметках» В. В. Каллаша (Русский архив, 1901, кн. I, стр. 699). Французское слово roulette (с основным значением «колесико») в XVIII и XIX вв. имело много применений в техническом языке и являлось также распространенным геометрическим термином.
253 Там же, стр. 27 и 32; С. М. Житков
265 Там же, стр. 47, 58.
Пушкин — немного физик?
Приобщению Александра Сергеевича Пушкина к миру естествознания и техники в немалой степени содействовали его друзья и современники, в частности П. Л. Шиллинг — известный физик и востоковед, создатель первого в мире практического телеграфа, широко образованный человек, знаток европейских и восточных языков, хорошо знакомый А. И. Дельвигу, П. А. Вяземскому, В. Ф. Одоевскому и другим друзьям Пушкина. Учёные беседы были для Пушкина весьма полезными и оказали на него существенное влияние в осознании важнейшей роли науки и научных знаний в развитии общества и личности, в создании равновесия между разумом и воображением. Со временем в библиотеке поэта появятся работы Лапласа по теории вероятностей, Гершеля по астрономии, Араго и Даламбера по физике и механике, Бюффона и Кювье по естествознанию, а также других известных учёных и философов.
Понимание Пушкиным научного образа мыслей подтверждает стихотворение «Движение», написанное в 1826 году. В нём он рассуждает о кажущемся и истинном движении небесных тел, из анализа которых и возникло в своё время учение Коперника.
Движенья нет, сказал мудрец брадатый.
Другой смолчал и стал
пред ним ходить.
Сильнее бы не мог он возразить;
Хвалили все ответ замысловатый.
Но, господа, забавный случай сей
Другой пример на память
мне приводит:
Ведь каждый день пред нами
солнце ходит,
Однако ж прав упрямый Галилей.
Это стихотворение Пушкина — удивительное по своей мысли философское суждение, имеющее в то же время явно полемический характер. Как заметил известный российский физик Е. Л. Фейнберг: «Не будучи физиком, Пушкин показал здесь понимание и принципа относительности, и зловредности “здравого смысла”».
В 1836 году в написанном к 25-й годовщине окончания лицейской жизни стихотворении «Была пора: наш праздник молодой. » Пушкин в последний раз вспоминает об утверждении «упрямого Галилея»:
Вращается весь мир вкруг человека, —
Ужель один недвижим будет он?
В «Сценах из рыцарских времён» (1835 год) один из героев мечтает об изобретении вечного двигателя:
«Бертольд. Займусь ещё одним исследованием: мне кажется, есть средство открыть perpetuum mobile.
Мартын. Что такое perpetuum mobile?
Бертольд. Perpetuum mobile, то есть вечное движение. Если найду вечное движение, то я не вижу границ творчеству человеческому. Видишь ли, добрый мой Мартын: делать золото задача заманчивая, открытие, может быть, любопытное, но найти perpetuum mobile. о. »
О невозможности создания вечного двигателя стало известно лишь с открытием первого начала термодинамики, то есть после смерти Пушкина. Вероятно, поэт знал из печати о неудачах изобретателей, а возможно, и читал о существующем с 1775 года отказе Французской Академии наук рассматривать проекты вечных двигателей. По крайней мере, в приведённом отрывке явно нет уверенности в успехе дела.
За год до кончины Пушкин говорил одному из своих друзей: «Меня упрекают в изменчивости мнений. Может быть: ведь одни глупцы не переменяются».
Дыхание науки и техники пушкинской эпохи ощущается и в содержании повести «Пиковая дама»:
«Графиня сидела вся жёлтая, шевеля отвислыми губами, качаясь направо и налево. В мутных глазах её изображалось совершенное отсутствие мысли; и смотря на неё, можно было бы подумать, что качание страшной старухи происходило не от её воли, но по действию скрытого гальванизма».
В спальне старой графини была масса вещей, «изобретённых в конце минувшего столетия вместе с Монгольфьеровым шаром и Месмеровым магнетизмом». Кстати, когда создавалась «Пиковая дама», слова «гальванизм» и «гальванический» применялись в России в их истинном смысле. Все понимали, что речь идёт об источниках постоянного тока Вольта.
Упоминание Монгольфьерова шара и Месмерова магнетизма имеет в том числе и хронологический смысл, указывая на возраст графини и дату её пребывания в Париже («лет шестьдесят назад»). Пушкин здесь безупречно точен. Братья Монгольфье запустили первый аэростат, наполненный нагретым воздухом («Монгольфьер»), в Анноне в июне 1783 года, и приблизительно около того же года начали входить в моду опыты по внушению (гипнотические явления именовались тогда магнетизмом) немецкого врача Франца Антона Месмера (1734—1815).
Возможно, Пушкин слышал о создании профессором Казанского университета Н. И. Лобачевским неэвклидовой геометрии. 24 февраля 1826 года учёный выступил в университете с докладом «Воображаемая геометрия»; об этом открытии Пушкин мог получить элементарные представления от того же П. Л. Шиллинга. По всей вероятности, это событие побудило его вскоре записать следующую мысль: «Вдохновение нужно в геометрии, как и в поэзии».
Догадываясь о неотвратимом наступлении научно-технического прогресса, поэт рисует в «Евгении Онегине» картину будущих изменений в самой России. В XXXIII строфе из VII главы этого романа он предсказывает наше отдалённое будущее:
Когда благому просвещенью
Отдвинем более границ,
Со временем (по расчисленью
Философических таблиц,
Лет чрез пятьсот) дороги, верно,
У нас изменятся безмерно:
Шоссе Россию здесь и тут,
Соединив, пересекут.
Мосты чугунные чрез воды
Шагнут широкою дугой,
Раздвинем горы, под водой
Пророем дерзостные своды,
И заведёт крещёный мир
На каждой станции трактир.
«Философическими таблицами» Пушкин назвал книгу французского математика, инженера-кораблестроителя и статистика Шарля Дюпена «Производительные и торговые силы Франции», изданную в 1827 году. В этой книге приводятся сравнительные статистические таблицы по экономике некоторых европейских стран, в том числе и России. Сохранились черновые наброски XXXIII строфы «Евгения Онегина», в которой Дюпен явно указывается как автор таблиц.
Прошло всего около 200 лет. Так что не будем торопить события и подгонять нашу неспешную российскую действительность. Как видно из наших реалий, временной прогноз Александра Сергеевича вполне достоверен.
Не все знают, что в январе 1833 года Пушкин был принят в члены Императорской Российской Академии. В первое время он довольно регулярно посещал её заседания, но постепенно эти посещения делались всё более редкими, и с начала 1834 года прекратились вовсе. Вероятно, ему было скучно заниматься разбором различных хозяйственных дел Академии, а также обсуждать очередные статьи академического словаря.
Пушкин напоминает, что Российская Академия была основана в 1783 году Екатериной II, которая повелела княгине Е. Р. Дашковой быть её председателем. Екатерина, стремившаяся всему установить закон, хотела дать порядок и русскому языку. Повинуясь её наказу, Академия приступила к составлению словаря. «Часто осведомлялась она об успехе начатого труда и, несколько раз слыша, что словарь доведён до буквы Н, сказала однажды с видом некоторого нетерпения: всё Наш да Наш! Когда же вы мне скажете: Ваш? Академия удвоила старание. Через несколько времени на вопрос императрицын: что словарь? отвечали ей, что Академия дошла до буквы П. Императрица улыбнулась и заметила, что Академии пора было бы Покой оставить.
Академия издала Грамматику Российскую, а также Словарь, расположенный по азбучному порядку. Академия отмечала, что распространение Словаря час от часу становится необходимее. «Прекрасный наш язык, под пером писателей неучёных и неискусных, быстро клонится к падению. Слова искажаются. Грамматика колеблется. Орфография, сия геральдика языка, изменяется по произволу всех и каждого. В журналах наших ещё менее правописания, нежели здравого смысла. »
После гибели поэта Академия почтила его память помещением его портрета в зале заседаний, а в 1841 году и сама прекратила своё существование, став отделением Императорской Санкт-Петербургской Академии наук.
Будучи редактором «Современника», Пушкин на его страницах стремился помещать материал, рассказывающий о научных и технических достижениях того времени. Уже говорилось, что благодаря его поддержке в журнале появились «физико-математические статьи» князя П. Б. Козловского.
Пушкин был одним из активных участников дискуссии о строительстве железных дорог в России, к которому весьма неодобрительно относилось жандармское ведомство графа А. Х. Бенкендорфа, опасавшегося, что свободное перемещение людей всех сословий нарушит спокойствие и стабильность в стране. Пушкин горячо поддерживал необходимость строительства железных дорог, отводя этой теме немало места на страницах своего «Современника».
В журнале «Современник» Пушкин писал: «Я просил князя Козловского дать мне статьи о теории паровых машин, теперь, когда Герстнер заканчивает свою чугунную дорогу между столицей и Царским Селом, всем нам нужно понять и усвоить великое изобретение, которому принадлежит будущее». Статья П. Б. Козловского «Краткое начертание теории паровых машин» была опубликована в «Современнике» (в VII томе) уже после кончины Пушкина.
Стараясь представить себе практические результаты введения железных дорог в России, Пушкин вникает в технические подробности представлявшихся проектов. В письме к В. Ф. Одоевскому он писал: «Некоторые возражения противу проекта неоспоримы. Например, о заносе снега. Для сего должна быть выдумана новая машина. О высылке народа или о найме работников для сметания снега нечего и думать: это нелепость». По существу, это смелое техническое предложение русским изобретателям — сделать механический снегоочиститель.
Пушкин высказывал и глубокие общие мысли о процессе познания: о важности опыта, роли случая в достижении научного результата, а также о сходстве и различиях научной и художественной творческой деятельности. Достаточно вспомнить хотя бы откровения Сальери о его попытках проникнуть в тайну гения Моцарта или строки:
О, сколько нам открытий чудных
Готовят просвещенья дух
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг,
И случай, бог изобретатель.
Этот фрагмент, несмотря на свою незавершённость, по словам С. И. Вавилова, «гениален по своей глубине и значению для учёного»; каждая его строчка «свидетельствует о проникновенном понимании Пушкиным методов научного творчества». По существу, здесь очерчены основные этапы процесса изучения природы: наблюдение, гипотеза, опыт, эксперимент. Пушкин верил в науку, считая её одним из важнейших двигателей культуры.
Информация о книгах Издательского дома «Интеллект» — на сайте www.id-intellect.ru
Комментарии к статье
1 Князь Пётр Борисович Козловский (1783—1840) — русский писатель и дипломат, «ценитель умственных творений» (А. С. Пушкин).
2 Тексты научно-популярных статей П. Б. Козловского приводятся в книге.
3 Выдержки из учебника П. И. Страхова «Краткое начертание физики» (1810 год) — первого учебника физики для студентов на русском языке, изданного в Московском университете, — приводятся в книге.
4 Абель-Франсуа Вильмен (1790—1870) — французский писатель и государственный деятель, критик и историк литературы. Занимал пост министра народного просвещения.
5 Огюстен Эжен Скриб (1791—1861) — французский драматург, автор комедий и водевилей. В России известен, прежде всего, по пьесе «Стакан воды». Был избран во Французскую Академию на место Антуана Арно, автора известного стихотворения «Листок»:
От дружной ветки отлучённый,
Скажи, листок уединённый,
Куда летишь. «Не знаю сам;
Гроза разбила дуб родимый;
С тех пор по долам, по горам
По воле случая носимый,
Стремлюсь, куда велит мне рок,
Куда на свете всё стремится,
Куда и лист лавровый мчится,
И лёгкий розовый листок.
(Перевод В. А. Жуковского.)
6 Французская Академия, основанная в 1634 году и с тех пор беспрерывно занимавшаяся составлением своего словаря, издала оный не прежде, как в 1694 году. «Словарь обветшал, пока ещё над ним трудились, — говорит Вильмен. — Стали его переделывать. Прошло несколько лет, и всё ещё Академия пересматривала букву А. Деятельный Кольбер, удивлявшийся таковой медленности, приехал однажды в собрание Академии. Разбирали слово Агш. Но были такие споры о точном определении оного; рассуждали с такой утончённостию о том, что в слове Агш предполагается ли светская обязанность или сердечное отношение, чувство разделённое или одно наружное изъявление, или усердие без вознаграждения, что министр, у коего при дворе так много было друзей, признался, что он более уж не удивляется медленности и затруднениям Академии». (Прим. в журнале «Современник».)