чем занимается капков сейчас
Сергей Капков
Биография
Сергей Капков известен в России как государственный деятель, биография которого тесно связана с работой в Департаменте культуры Москвы, где мужчина в разные годы занимал несколько должностей. А сейчас он заведующий лабораторией в престижном вузе страны. Политик сумел добиться небывалых высот и самостоятельно построить карьеру.
Детство и юность
Сергей родился в Нижнем Новгороде (бывшем Горьком) зимой 1975 года. В школе учился неплохо, а после поступил в Академию государственной службы, в 1998-м окончил ее по специальности «государственное управление», затем там же проходил аспирантуру. Других сведений о его юношеских годах в Сети нет.
Личная жизнь
Обычно государственные деятели предпочитают скрывать личную жизнь от посторонних, ограничиваясь лишь сухими фразами о наличии жены и количестве детей. Этого не скажешь о Капкове, каждые отношения которого всегда обсуждаются в Сети. Известно, что первой супругой политика стала телеведущая канала «Россия-24» Екатерина Гринчевская. Прежде она работала моделью, а затем в Нижнем Новгороде устроилась фитнес-тренером. Выйдя замуж, переехала в Москву. В браке родились двое детей — дочь Софья и сын Иван.
В 2010 году пара развелась, и очень скоро в прессе стал обсуждаться роман Сергея с Ксенией Собчак. Насколько серьезными были их отношения, неизвестно, но до брака дело не дошло — они расстались.
А летом 2015-го Сеть «взорвала» новость о второй женитьбе политика, на этот раз его избранницей стала Софья Гудкова — бывшая жена депутата Госдумы Дмитрия Гудкова. На момент бракосочетания она и сама занимала видную должность директора Центра документального кино. От прошлых отношений женщина воспитывала двоих детей. Вскоре после свадьбы с Капковым родила дочь Зои.
Весной 2019 года в Интернете стали появляться новости о разводе Гудковой и Капкова, однако никакого подтверждения со стороны мужчины и женщины они не нашли. В каких отношениях они сейчас пребывают на самом деле, для всех остается загадкой.
Карьера и политика
Профессиональную карьеру Сергей начинал в правительстве Чукотского автономного округа и в период с 2001 по 2003 год сначала возглавлял Департамент культуры, а затем стал заместителем губернатора, занимался вопросами молодежи и спорта. Дальше он баллотировался в Госдуму Федерального собрания РФ и, набрав необходимый процент голосов, стал депутатом.
Сергей Капков и Екатерина Гринчевская / @sergeykap и @grinchevskaya
В 2004 году министр решает сменить место работы, так как получает в Национальной академии футбола должность председателя правления фонда. На ней мужчина находится следующие 2 года, а затем устраивается в общероссийскую общественную организацию «Российский футбольный союз», где становится вице-президентом по развитию.
В 2007-м Капков снова занимает пост депутата Госдумы, а через 4 года добровольно отказывается от него, так как видит для себя больше перспектив, работая директором Центрального парка культуры и отдыха им. М. Горького.
Вскоре Сергей переводится в Департамент культуры Москвы, где сначала занимает должность заместителя, а затем и сам становится руководителем департамента. Работая там, мужчина не единожды реализовывал значимые проекты, связанные с возрождением парковых зон и проведением многочисленных концертов и фестивалей для жителей столицы. Он радовал москвичей до 2015 года, затем добровольно написал заявление об отставке, так как получил предложение о работе в другой сфере.
Сергей Капков сейчас
Сергей сейчас работает заведующим учебно-научной лаборатории в МГУ имени М. В. Ломоносова, на экономическом факультете. Эту должность он занял в 2015 году. Вместе с тем мужчина является активным пользователем социальных сетей, регулярно освещает жизнь в «Инстаграме», выкладывая фото и видео с мероприятий, которые посещает.
Москва. 15 сентября. Делегация московских хипстеров прибыла в минувшее воскресенье к зданию мэрии Москвы. Они обратились.
По социальным сетям Капкова видно, что он разносторонний человек, любит путешествовать, посещает театры и концерты российских звезд. Часто бывает на футбольных матчах и старается не пропускать важные события страны. Нередко подписчики мужчины отмечают, что он в последние годы набрал пару лишних килограммов (точные рост и вес неизвестны), это заметно на снимках, на которых политик запечатлен в полный рост.
Сергей Капков: «Я помогал этому поколению как мог»
Бывший глава департамента культуры Москвы Сергей Капков последние четыре года руководит Центром исследований экономики культуры, городского развития и креативных индустрий экономического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова. Вместе с частными инвесторами он разрабатывает проекты благоустройства российских городов и консультирует региональные власти. Сейчас Центр трудится над стратегией пространственного развития Первоуральска, на реализацию которой заказчик — Челябинский трубопрокатный завод (ЧТПЗ) — планирует ежегодно тратить около миллиарда рублей. Об этом проекте, в частности, шла речь на Всемирном парковом конгрессе World Urban Parks-2019 в Казани.
В интервью «РБК-Недвижимости» Капков рассказал об особенностях работы в регионах, своей жизни после ухода из московского правительства и тоске по новым хипстерам.
— В последние годы вы переключились с Москвы на регионы, где делаете сразу несколько проектов по благоустройству небольших городов. С чем связана такая переориентация — там больше свободы или денег?
— Возможностей для работы. Интересно ведь не просто что-то нарисовать, а нарисовать и сделать. В регионах в этом большая потребность, плюс желание отдельных инвесторов и местных властей вести диалог.
— Ваш самый крупный сегодня проект — в Первоуральске. Но там вы не ограничились только благоустройством, а, по сути, перепрошиваете и перезапускаете город полностью. Насколько это сложно сделать в месте, которое для вас плохо знакомое, не свое?
— Это большая интересная задача. По заказу Челябинского трубопрокатного завода (Группа ЧТПЗ) мы делаем комплексную программу развития города Первоуральска — от благоустройства парков и набережных до модернизации местного дома культуры, разработку колористических паспортов жилых домов, политику первых этажей, транспортную схему, программу городского освещения и озеленения. При разработке концепции развития города мы изучали и анализировали запросы местных жителей, проводили форсайт-сессии с участием горожан.
— На сколько лет это все рассчитано?
— Какие-то программы на два-три года, другие бессрочные, например — программа озеленения. Это вопрос сроков и желания местных властей.
— Трудно было найти общий язык с местными властями?
— Максимально просто. Администрация с огромной благодарностью отнеслась к инициативе ЧТПЗ и к тому, что есть люди, которые могут сформировать глобальный взгляд на развитие города.
— Опыт работы в регионах отличается от московского?
— Куда бы ты ни пришел, всегда должен находиться в дискуссии с жителями, корректировать работу в соответствии с их пожеланиями, доказывать состоятельность своих идей. Мы же не с нуля все рисуем. Сначала делаем комплексное исследование города, которое включает потребительские предпочтения, трафик людей, анализ больших данных, в том числе покупательной способности, и многое другие. Технология одна что для Москвы, что для Урала.
— То есть приход частного капитала в урбанистику — это эффективно?
— Частный капитал не приходит в урбанистику. В нашем случае частный капитал ответственен за создание комфортной городской среды и нанимает нас как профессионалов. И дальше помогает это реализовывать, потому что они платят большие налоги, большая часть жителей этих городов — их сотрудники. То, что бизнес приходит в создание комфортной городской среды, не новость. Достаточно посмотреть на опыт Сбербанка в Петербурге, Калининграде и в других регионах. ЛУКОЙЛ участвует в программе развития городов, он это делает по доброй воле.
— С какими еще частными проектами работаете?
— У нас все инициативы частные, мы же с государством не работаем. Например, сейчас вместе с компанией «Сибур» делаем проект благоустройства в Тобольске. Всего около 14 проектов в работе, но говорить о них подробно пока не могу.
— В Москве есть какие-то проекты или в этом смысле она потеряла для вас интерес?
— Почему вы думаете, что потеряла?
— Москва прошла большой эволюционный путь: здесь многое уже произошло, какая-то градостроительная революция в хорошем смысле уже, наверное, невозможна. А вы как раз по части революций.
— Я тоже, как и Москва, прошел большой эволюционный путь, и мне всегда есть что предложить Москве.
— Например?
— Продолжать существующие городские программы. Урбанистика — это же не смена асфальта на плитку, урбанистика — это изменение управленческих решений и приоритетов развития города. У Москвы 14 программ по развитию города, каждая из которых рассчитана на пять лет. Вот ими и надо заниматься. Успех команды Собянина — именно в этих программах, где есть целевые показатели, KPI, отчетность и так далее. У каких регионов это есть? Разве что у Татарстана и еще ряде российских городов. У остальных нет, там деньги раздают по какой-то бюджетной росписи, и неважно, много или мало денег, ответственность минимальная.
— Не скучаете по работе в московском правительстве?
— Я скучаю по большим масштабным задачам, которых в московском правительстве всегда будет много.
— Какие из них — задач — вы хотели решить, будучи главой департамента культуры, но не успели?
— Дома культуры можно было бы сделать интереснее, быстрее и объемнее. Нужно создавать центры районных сообществ. В Москве огромное количество домов культуры, больше ста, и важно, чтобы они стали центрами культурной, содержательной, смысловой жизни города, которые будут формировать внятные запросы к властям, к бизнесу, к самим себе.
— Вот про запросы. В конце нулевых — начале десятых у московской интеллигенции был ясный запрос на современную городскую среду, на город с человеческим лицом…
— Да не было никакого запроса! Этот запрос сформировал я.
— Вы пришли в Парк Горького в 2011 году, а «Стрелка» появилась в 2009-м и стала первым образцом современного общественного пространства. Так что ветер начал дуть уже тогда.
— В начале десятых мы проводили социологические исследования и слышали одно и то же: нам ничего не надо, нас и так все устраивает, нам бы поменьше работать, побольше получать. Я пришел и сказал: вам нужна другая среда, и все поверили в это.
— Сейчас запроса тоже нет?
— А какой бы хотели увидеть?
— Я бы сформировал запрос на активных горожан, которых у нас нет. Вернее, они наверняка есть, но их не видно. В 2011 году я таких людей видел — им было 25–28 лет, и они чего-то хотели. Сейчас они где?
— Может, среди тех, кто летом выходил на уличные протесты против нечестных выборов. Чем не запрос?
— У них есть определенные требования к власти, зачастую оппозиционные. А где позитивная повестка? Хорошо, вы против этого. А за что? Они не знают. Ну раз не знаете, то и диалог невозможен.
— Ну и что? Я действительно так думаю. Когда я работал в Парке Горького, ко мне приходили ребята и что-то предлагали. Например, пришел парень и говорит: «Сергей Александрович, я занимаюсь воркаутом». Я не понял: «Это что такое?» — «По-вашему, на брусьях подтягиваюсь. Давайте установим их в парке». Так мы и установили. Сейчас кто-то с чем-то приходит? У меня много знакомых в мэрии, никто туда не идет ни с чем.
— Может, что-то в консерватории подправить?
— Сегодняшняя власть может что-то сделать, чтобы эти активные горожане появились?
— Власть пытается это сделать: есть гранты, выделяются помещения, дискуссионные площадки — делайте что хотите. Но нет этих людей, вернее, есть отдельные люди, которые не объединяются в движения. Меня вообще больше всего сейчас волнует вопрос, кто движущая сила Москвы. Какое поколение является самым содержательным? Я не могу ответить на этот вопрос.
— В наших условиях для объединения чаще всего нужен конфликт — вроде закрытия «Ямы» или застройки Бадаевского завода.
— Вот именно. Люди объединяются, когда наступает программа реновации, какая-нибудь стройка, когда-то видят какую-то несправедливость. А где объединение людей, которые за будущее, за гуманизм? Или хотя бы за отказ от использования пластиковой посуды.
— Может, это обратная сторона гиперурбанизации — не объединение людей, а их разъединение.
— Вполне может быть. Количество моделей пользования городом стремительно меняется. Если раньше были только автомобилисты и пешеходы, то сейчас их сотни. Город — это сообщество разных людей, и до них нужно достучаться, их нужно найти.
— Когда вы ушли из московского правительства, было принято говорить, что закончилась маленькая московская оттепель, хипстерская вольница и прочие прекрасные вещи. Если отвлечься от метафор, вы почувствовали смену курса, какие-то новые приоритеты, которые появились у города?
— Нисколько. Город продолжает развиваться, как развивался. Есть же куча программ, которые работают не первый год. Все эти метафоры про оттепель понятны. Был запрос от поколения, которому я активно помогал как мог в рамках своей работы. Вы же помогаете ребенку научиться ездить на велосипеде — сначала он падает, ты за ним бежишь, поднимешь, поддерживаешь, а потом он начинает ехать сам. Я помогал этому поколению. Почему оно не поехало? Я не могу крутить педали за этих людей.
— Вы обижены на это поколение?
— Нет, но мне жаль, что я их не вижу сегодня. Лет семь назад ко мне приходили ребята и говорили — помогите нам открыть кафе. И я помогал. Они ведь и сегодня могли что-то делать, но куда-то растворились. Видимо, все ушли на госслужбу. Сейчас я прихожу в Министерство экономики и вижу людей уровня замминистра, которые меня помнят еще по Парку Горького, потому что там проводился день открытых дверей Высшей школы экономики. Они мне говорят: «Мы выросли у вас в Парке Горького». А они уже начальники на больших должностях. Меня сейчас больше заботит другой вопрос — чего хотят сегодняшние 20-летние.
— Вы же работаете в МГУ и каждый день этих людей видите. Вам про них совсем ничего не понятно?
— Очень мало. Они только лет через 15 станут поколением, которое будет принимать решения. А я хочу понять про здесь и сейчас. Мы как раз только закончили исследование, этому посвященное. Я не доверяю современной социологии, поэтому пришел к выводу, что единственный способ что-то понять про людей — анализировать большие данные.
— Большие данные какого рода?
— Самого разного — от потребления кофе до использования каршеринга. Один пример: сейчас все обсуждают запрет продажи алкоголя в магазинах на первых этажах жилых домов. Многие эту инициативу поддерживают, а я смотрю на данные, которые мы мониторим ежемесячно, и хватаюсь за голову. Все эти магазины через месяц закроются, потому что больше половины их выручки — именно продажа алкоголя. К чему это приведет? В городе появятся «гнилые зубы» в виде заколоченных витрин. Потом, конечно, жизнь все расставит по своим местам: где-то бизнес переориентируется, где-то арендодатели поумерят алчность. Но мы-то уже сейчас знаем, что так будет. То же и с сервисами по доставке еды и продуктов. Удобные сервисы, но через пару лет они убьют магазины шаговой доступности, а это рабочие места, налоги, безопасность и так далее. Сервисы изменят город быстрее, чем любая градостроительная политика. Вы знаете, например, где живут водители «Яндекс.Такси»? На востоке и юго-востоке Москвы. А основные заказы утром — на западе. Они все едут в центр и создают пробки. Вот этими проектами сегодня нужно управлять.
— Нет амбиций заняться этим на государственном уровне?
— Мы много кого консультируем, в том числе власти.
— Я имею в виду с той стороны — со стороны власти.
— Пока меня и так все устраивает, а что дальше — жизнь покажет.
«Частные деньги решают затянувшиеся вопросы прошлого»: как Сергей Капков планирует перестроить уральские города
В конце июня стало известно, что Сергей Капков, бывший глава Департамента культуры Москвы, а теперь руководитель «Центра аналитики города», за плечами которого успешный опыт переосмысления пространства в Москве, Нижнем Новгороде, Перми и на Чукотке, с этого года займется развитием Первоуральска. Спонсором и заказчиком проекта выступает группа ЧТПЗ.
Как началась история с Уралом? Кто был инициатором и почему этим проектом занялись именно вы?
История с Уралом началась с Башкирии, где мы проектируем геопарк-заповедник «Торатау» — такое сакральное место для местных жителей. Очень сложный проект, если сравнивать с мировыми кейсами — это как Огненная Земля в Аргентине. Сейчас мы подаем заявку для включения «Торатау» во всемирную сеть ЮНЕСКО, таких геопарков в мире всего 147. Об этом проекте узнал Андрей Комаров (акционер группы ЧТПЗ. — Forbes Life) и захотел со мной встретиться. Я ему рассказал, что мы делали когда-то в Москве, Подмосковье, Нижнем Новгороде, и он сказал: «О, мне это все очень нужно!» И понеслось. Но в процессе мы поняли, что это все не про архитектуру, а про целую программу стабильного развития города.
Что это означает на деле? Какие перед вами стоят задачи?
Задача — сделать город, в котором находится один из ключевых активов группы ЧТПЗ, Первоуральский новотрубный завод (ПНТЗ), настолько комфортным, чтобы люди оттуда не уезжали. Это проблема всех моногородов: Первоуральск находится в 40 минутах езды от Екатеринбурга, поэтому люди в первом живут и работают, а проводят время, развлекаются и тратят деньги во втором. Поэтому нам надо создать для них ощущение комфортного города. Что такое комфортный город, нам с вами после опыта жизни в Москве хорошо известно: нормальные тротуары, кафе на первых этажах домов, парки, правила установки летних веранд, стандарт благоустройства, дворы, приведенные в божеский вид. Чтобы провернуть такое в Первоуральске, мы проводим огромное исследование: от анализа потребительских предпочтений до освещенности переходов, от маршрутов школьников до расположения кафе и точек оплаты мобильной связи. Это все и есть урбанистика.
Почему изменение городского пространства — это частная инициатива?
Я думаю, группе ЧТПЗ на самом деле интересно и выгодно этим заниматься. Потому что на предприятии работает около 8000 человек, еще порядка 12 000 входит в совет ветеранов, а еще в Первоуральске живут их семьи, родственники. И все эти люди находятся в зоне ответственности предприятия. Так что в компании понимают, что будущее предприятия и будущее города очень тесно связаны.
Группа ЧТПЗ инвестировала миллиарды в улучшение условий труда, создание комфортной рабочей среды и современного производственного пространства. Так родилась философия «Белая металлургия», она теперь выходит за рамки предприятия в город.
Сколько средств выделяет ЧТПЗ на этот проект? И будут ли что-то добавлять местные власти?
Более 70 млн рублей. Компания финансирует план развития города, которым мы сейчас занимаемся, а затем отдельно Свердловская область выделит на следующий год несколько сотен миллионов рублей на наши программы.
Как на такую инициативу реагируют местные власти? Вам нужно с ними вступать в «коллаборацию»?
А регионы готовы к этому? Кажется, что там людям хочется иметь приличную зарплату и дороги нормальные, а красивые бордюры — это не вещь первой необходимости.
В Москве тоже так говорили, когда мы начинали. Просто здесь совсем другая история: надо не только отдельно заниматься плиткой, лавочками и цветочными горшками, но и обсуждать управленческие решения власти, то есть построить программу развития города, где с каждым годом поступает больше денег в бюджет. И так далее. В Москве, например, 14 программ развития города. Я занимался только одной, и она гарантировала 8 млрд рублей ежегодно на благоустройство парков, на 105 адресов.
Первоуральск — такой же город. Просто напишите программу — и по «40 метров» в год делайте благоустройство. У нас, если нет комплексной программы озеленения, поверьте мне, никакого озеленения не будет. Будут вам сажать полугодовые деревья, которые зимой будут умирать.
А чего сами жители Первоуральска хотят? Вы с ними общаетесь?
Конечно! Если человек тебе написал, ты ему обязательно отвечаешь. У нас есть очень хороший опыт еще из Москвы — форсайт-сессии, когда жители на тебя вываливают сразу все свои беды. В Первоуральске они хотят много и разного. Уральцы — люди суровые и прямолинейные, но слушают нас с интересом. У них есть требования к тому, как они хотят жить, и в этом месте у нас с ними начинается диалог. Причем на уровне каждого двора. Какая нужна детская площадка? Может, в этом доме 70% пенсионеров, зачем им детская площадка — они хотят другого. Приходит наш архитектор и проводит анализ данных. Какие-то вещи оказываются ужасно милыми: например, стоит убогая клумба, а она очень дорога местным бабушкам, потому что они весной сажают там тюльпаны. Ну и оставьте им эту клумбу! А в другом месте лучше сделать спортивную площадку или площадку для выгула собак. Понимаете, собачья площадка в градостроительном плане — это собачья площадка, а в жизни человека — место встречи и социализации. Это такое очень тактильное ощущение жизни.
Судя по тому, что вы рассказываете, для такой работы на микро- и макроуровне нужна огромная команда. Кто будет с вами работать?
В основном привозим специалистов из Москвы, но кого-то привлекаем из местных. В Свердловской области сильная архитектурная школа.
Вторая важная история — это реестр местных производителей. Мы наткнулись на уникальных ребят в Первоуральске, которые делают отличнейшие детские площадки, так зачем нам покупать в другом месте и выводить эти деньги из региона? Пусть они делают именно уникальные в дизайне современные местные вещи. Если в Екатеринбурге есть люди, которые делают отличные фонари, наша задача — проследить, чтобы они туда вставили высококачественную лампочку, которая даст достаточно света. Мы даже с группой ЧТПЗ сейчас обсуждаем конкурс промышленного дизайна и малой архитектурной формы. Чтобы все было свое — фирменные лавочки, урны. Зачем мне покупать чешскую лавочку, условно, за сто тысяч, если можно купить хорошую уральскую за десять?
Сколько нужно времени, чтобы Первоуральск выглядел так, как предусматривает программа развития?
При стабильном финансировании — пять-семь лет. Чем меньше город, тем больше времени это занимает, потому что человеческих ресурсов меньше. Москва это сделала за два-три года. Екатеринбург изменился бы за три-пять лет. Если делать эту работу совместно с государственными структурами, все должно получиться.
Тот факт, что это частные инвестиции, а не государственные, как-то облегчает вашу работу?
Ну конечно. Вы же сами понимаете, с какими проблемами бюрократии сталкиваешься на местах. Ты никогда точно не знаешь, где по дороге к лавочкам и озеленению пропали бюджеты.
А когда мы работаем с частными компаниями, люди вкладывают свои деньги и хотят видеть результат. Я пишу бизнес-план, считаю деньги и делаю стандарт. И дальше я делаю все, исходя из чистой бизнес-логики. Например, устраиваем конкурсы для архитекторов, тендеры: кто сделает проект интереснее, а кто дешевле.
Кроме того, частные деньги помогают решать затянувшиеся вопросы прошлого. Вот, например, у нас в плане проект модернизации улицы, чтобы сделать дорогу от Дома культуры к набережной. А на пути стоит собственность местного «авторитетного предпринимателя», который хотел тут торговый комплекс построить, но не сложилось. Что может сделать государство? Ничего. А группа ЧТПЗ может эту территорию выкупить — и решить вопрос.
А местные власти не могут разобраться?
У них нет такого объема финансирования и компетенций. В Москве было по-другому, например. Что первые два года делал Сергей Семенович Собянин? Работал над исправлением ошибок Юрия Михайловича Лужкова. Киоски убирал, парки восстанавливал, занимался общественными пространствами. И все это — наследие девяностых. Ведь эти промышленные города проектировали в XVIII веке, еще при Демидове. Они не ужасные, но очевидно несовершенные.
Вы ведь и в Подмосковье пытались разобраться с этим советским прошлым. Насколько оно сильно — и архитектурно, и ментально?
Везде очень по-разному. Где у людей предприятие «на боку лежит», в таких промышленных городах у людей нет «модели своего будущего вместе с будущим своего города». Но и в некоторых районах Москвы происходит так же — например, в районе вокруг МГУ, где живут высокообразованные, с высоким доходом, но пессимистично настроенные люди. Почему? Потому что у людей не сбылись их надежды на то будущее, которое им обещали в девяностые.
А если предприятие в городе дает рабочие места и успешно развивается, люди чувствуют будущее — всегда благодаря «заводу-батюшке».
Вы считаете, это правильно, что завод содержит и меняет город, а не государство?
Я считаю, что это естественно для промышленного моногорода. Когда в Детройте рухнула автомобильная промышленность, начался закат Детройта. Промышленные центры надо сохранять и развивать. Они вносят огромный вклад в экономику страны. Кроме того, предприятия этих городов платят большие налоги и хотят видеть результат. Это часть их социально-экономической программы. Им важно, чтобы люди хотели здесь жить, чтобы была создана «культура повседневности»: в парк сходить, на речку поехать. В Москве парки обладают главным эффектом — они создают пешеходную рекреационную зону. А в Первоуральске такой зоны нет, и тогда где людям проводить выходные? Они сидят дома. При этом группа ЧТПЗ входит в пятерку мировых лидер ов по производству труб. И работают там высококлассные, высокообразованные профессионалы с неплохим уровнем дохода. У них другие запросы на lifestyle. Я вас уверяю: пять тысяч кустов сирени, широкие тротуары, качественно покрашенные фасады, хорошие детские площадки могут изменить ощущение жизни у целого города.
То, что вы делали в Москве, — это не только про сирень и лавочки. Вы создали пространство, которое стало для целого поколения молодых людей местом их культурного и социального времяпрепровождения. И считается, что это серьезно повлияло на определенную часть общества. Можно ли повторить такое на Урале?
Конечно. Там есть Дворец культуры ПНТЗ, будут культурные программы, музыка, мультипликационные студии, где дети рисуют на компьютерах, и кванториум, и коворкинг, и все другие модные направления личностного развития. Это только из Москвы кажется, что в провинции все бедствуют и пьют.
Вы про молодежь сказали — так вот, на Урале она «качает». Есть молодая энергия, ты ее чувствуешь. Да, она другая, «производственная». Это не средняя полоса России. В Первоуральске человек знает, что за свою работу он будет получать деньги и иметь возможность для саморазвития.
В недавнем интервью Ксении Собчак Теодор Курентзис сказал, что вся эта пермская культурная революция была нужна только приезжающим гостям, а сами жители Перми не ходили на его знаменитые концерты. Не получается ли, что все ваши усилия местным не очень нужны?
Нет. Курентзис — это высокое искусство, принадлежащее элитам, это же классическая музыка. Сколько людей в Москве ходит за год в Большой театр? Ну несколько сотен тысяч. Курентзис в Перми — это вклад в мировую культуру, благодаря которому был сделан вклад в развитие города. Пермь за счет этого «звенит», люди хотят туда приезжать. Благодаря этому Пермский фестиваль классического искусства получает премии, мировое внимание и всероссийскую известность.
То есть «глянцевая поверхность» этой истории важнее, чем реальная ценность Курентзиса для жителей Перми?
Конечно. Все-таки Пермь — высокоинтеллектуальный город. Есть Пермское государственное хореографическое училище, есть гуманитарная и техническая интеллигенция, есть много людей, которые участвуют в культурной жизни региона. Но, конечно, идея пермской культурной революции могла стать более успешной, если бы не только москвичей и питерцев туда возили, но и развивали и интегрировали местных жителей в совместные проекты. Но это мы сейчас можем так рассуждать. Те люди, которые тогда это делали, — у них была какая-то другая логика.
В нашей стране все процессы обычно сконцентрированы вокруг одной личности. И когда этот человек уходит, процессы либо прекращаются, либо кардинально меняются. Как вы относитесь к тому, что происходит после вас в Парке Горького? Не переживаете?
Нет. Я не переживаю. Это был такой этап и моей жизни, и жизни Москвы, и того поколения, для которого мы все это делали. Оно тоже повзрослело. Сейчас другие люди что-то другое там делают. Все равно туда ходят молодые, катаются на скейтах, приходят в «Гараж» — именно этого я и хотел.
А самое главное, что я это везде проходил: в Нижнем Новгороде, на Чукотке, в Российском футбольном союзе, где я был вице-президентом. Мы построили сто футбольных полей, привели Гуса Хиддинка, заняли третье место в чемпионате. Но потом пришли другие люди — и у них получилось создать такой же успех, только со сборной Черчесова. Но, конечно, проекты, которыми я занимаюсь, зачастую персонифицированы на мне. Как говорят в киношном мире, я делаю жанрообразующие проекты.
Вы не хотели бы что-то делать на федеральном уровне с вашим опытом и связями? В прошлом году медиа писали, что вы можете участвовать в предвыборной программе Собянина. У вас были такие предложения?
Если бы Сергей Семенович меня пригласил, я бы не задумываясь согласился.
Что бы вы сейчас в Москве сделали?
Все, что я мог бы назвать, это и так делается, честное слово. Вот программа «Мой район» — это важнейшая программа развития города. Это большая работа — прийти в каждый район, наладить диалог с сообществами, сделать план развития района, создать город без периферии. Сейчас нет кризисной ситуации. Кризис — это ведь когда у вас нет идей. А у Сергея Семеновича и его команды и так идей много — и они справляются, молодцы.
Возвращаясь к нашей главной теме — частных инвестиций в урбанистику. Очевидно, что за последние 10 лет вклад первой сотни списка Forbes в изменение пространства огромен: Абрамович строит парки и детские площадки, Мамут курирует «Стрелку», Потанин строит «Розу Хутор», группа ЧТПЗ теперь взялась за Урал и так далее. Почему это происходит? Насколько эти инвестиции — личная инициатива, а насколько они согласованы с государством?
Эти люди хотят ассоциироваться с крупными гуманитарными проектами. Так было всегда, кстати, и сейчас, и в прошлом. Они все что-то делают. Правильно ли, хорошо ли, с ошибками ли, но равнодушных людей среди них точно нет.
Когда ты работаешь с крупными предприятиями, ты каждую неделю приходишь и отчитываешься. Потому что эти люди хотят видеть, куда и как вложены их деньги. И они хотят быть ответственными за будущее России. Но вы же понимаете: когда бизнес берет на себя функции государства, это всегда некий признак времени. Возможно, они хотят какие-то долги родине отдать. Но их точно никто не заставляет. Может быть, если бы их поощряли и благодарили, эффект был бы еще больше.
А вы готовы быть теми «руками», которыми наши миллиардеры меняют пространство?
Я готов составлять программы развития городов и регионов, но они должны потом наполняться деньгами из разных источников. И из бюджета налогоплательщиков, и от предпринимателей, и от крупного бизнеса. Но все это работает, только если будет системный подход, а не разовые спонтанные решения по финансированию: тут на музей, тут на парк, тут на благоустройство набережной, тут на фестиваль. Потому что нельзя сделать благоустройство территории, если не выстроена система уборки улицы: когда на ее содержание необходимо 50 дворников, а на деле работают 15 мигрантов, которые не успевают качественно выполнять свою работу. За каждой территорией большая многоуровневая запутанная система отношений из поздних 1990-х, которую я, к сожалению, хорошо знаю и которая уже меняется, но не так быстро, как хотелось бы.