чем заканчивается заводной апельсин
Заводной апельсин
Перед вами, бллин, не что иное, как общество будущего, и ваш скромный повествователь, коротышка Алекс, сейчас расскажет вам, в какой kal он здесь vliapalsia.
На другой день я был один, и время провёл очень kliovo. По своему любимому стерео слушал классную музыку — ну, там Гайдн, Моцарт, Бах. Другие maltchild этого не понимают, они тёмные: слушают popsu — всякое там дыр-пыр-дыр-дыр-пыр. А я балдею от настоящей музыки, особенно, бллин, когда звучит Людвиг ван, ну, например, «Ода к радости». Я тогда чувствую такое могущество, как будто я сам бог, и мне хочется резать весь этот мир (то есть весь этот kal!) на кусочки своей бритвой, и чтобы алые фонтаны заливали все кругом. В тот день ещё oblomiloss. Затащил двух kismaloletok и отделал их под мою любимую музыку.
А на третий день вдруг все накрылось s kontzami. Пошли брать серебро у одной старой kotcheryzhki. Она подняла шум, я ей дал как следует ро tykve, а тут менты. Maltchicki смылись, а меня оставили нарочно, suld. Им не нравилось, что я главный, а их считаю тёмными. Ну, уж менты мне вломили и там, и в участке.
А дальше хуже. Старая kotcheryzhka померла, да ещё в камере zamochili одного, а отвечать мне. Так что сел я на много лет как неисправимый, хотя самому-то было всего пятнадцать.
А на воле-то мне стало хуже, чем в тюрьме. Били меня все, кому это только в голову придёт: и мои бывшие жертвы, и менты, и мои прежние друзья (некоторые из них, бллин, к тому времени уже сами ментами сделались!), и никому я не мог ответить, так как при малейшем таком намерении становился больным. Но самое мерзкое опять, что не мог я свою музыку слушать. Это просто кошмар, что начиналось от какого-нибудь Мендельсона, не говоря уж про Иоганна Себастьяна или Людвига вана! Голова на части разрывалась от боли.
Когда мне совсем уж плохо было, подобрал меня один muzhik. Он мне объяснил, что они со мной, бллин, сделали. Лишили меня свободы воли, из человека превратили в заводной апельсин! И надо теперь бороться за свободу и права человека против государственного насилия, против тоталитаризма и всякий такой kаl. И тут, надо же, что это оказался как раз тот самый хмырь, к которому мы тогда с операцией «Незваный гость» завалились. Kisa его, оказывается, после этого померла, а сам он слегка умом тронулся. Ну, в общем, пришлось из-за этого от него делать nogi. Но его drugany, тоже какие-то борцы за права человека, привели меня куда-то и заперли там, чтобы я отлежался и успокоился. И вот тогда из-за стены я услышал музыку, как раз самую мою (Бах, «Бранденбургский квартет»), и так мне плохо стало: умираю, а убежать не могу — заперто. В общем, припёрло, и я в окно с седьмого этажа.
Очнулся в больнице, и когда вылечили меня, выяснилось, что от этого удара вся заводка по доктору Бродскому кончилась. И снова могу я и drasting, и krasting, и sunn rynn делать и, главное, слушать музыку Людвига вана и наслаждаться своим могуществом и могу под эту музыку любому кровь пустить. Стал я опять пить «молоко с ножами» и гулять с maltchikami, как положено. Носили тогда уже такие широкие брюки, кожанки и шейные платки, но на ногах по-прежнему govnodavy. Но только недолго я в этот раз с ними shustril. Скучно мне что-то стало и даже вроде как опять тошно. И вдруг я понял, что мне теперь просто другого хочется: чтоб свой дом был, чтобы дома жена ждала, чтобы маленький беби.
И понял я, что юность, даже самая жуткая, проходит, причём, бллин, сама собой, а человек, даже самый zutkii, все равно остаётся человеком. И всякий такой kal.
Так что скромный повествователь ваш Алекс ничего вам больше не расскажет, а просто уйдёт в другую жизнь, напевая самую лучшую свою музыку — дыр-пыр-дыр-дыр-пыр.
Что скажете о пересказе?
Что было непонятно? Нашли ошибку в тексте? Есть идеи, как лучше пересказать эту книгу? Пожалуйста, пишите. Сделаем пересказы более понятными, грамотными и интересными.
Смысл фильма «Заводной апельсин» Стэнли Кубрика
Учитель Энтони Бёрджесс занялся писательством, когда врачи сообщили, что опухоль мозга с минуты на минуту сведет его в могилу. Надо было оставить жене хоть какое-нибудь наследство, да и след на Земле оставить тоже показалось не лишним. За четыре года (1960-1964) в бешеном темпе было создано 11 романов. Вопреки прогнозам Бёрджесс прожил еще 34 года после вынесения докторами приговора.
Самый популярный роман писателя — «Заводной апельсин». Он вышел из печати в 1961 году. Через десять лет роман экранизировал Стэнли Кубрик.
Визуальная оригинальность против оригинальности словесной
Изобретенный Бёрджессом сленг nadcatych (то есть тинэйджеров), добавляющий в английскую речь русские слова, в переводе текста для русского читателя выглядел как включение тех самых слов, написанных латиницей: babushka, moloko, korova. В книге и фильме герои просто произносят «бабушка», «молоко» и т.п., возможно, непонятные зрителю, который читает или смотрит английский оригинал. Иноязычные включения в фильме ничем не выделяются, даже интонационно. Зато режиссер заменил языковую эксцентричность эксцентричностью визуальной. Экстерьеры и интерьеры фильма «говорящие». Здесь и запорошенные мусором улицы спальных районов, и разрисованные похабщиной стены, и разноцветные интерьеры в стиле поп-арта безумных семидесятых, и одежда персонажей. Появление на экране банды Алекса так и хочется прокомментировать цитатой из старого анекдота: «И тут выхожу я, весь в белом».
Живопись, архитектура, скульптура — всего этого в фильме в избытке: от статуэтки, изображающей четырех танцующих что-то вроде «Танца маленьких лебедей» в квартире главного героя — до коллекции эротических арт-объектов в доме хозяйки многочисленных кошек, павшей жертвой Алекса.
Музыка в фильме
Принято считать, что подонки общества слушают попсу или шансон. Однако Алекс не такой — он фанатеет от классики, особенно от «старины Людвига Вана» по его выражению. Всем событиям ленты аккомпанирует музыка Бетховена, Россини, обработанная на компьютере Уолтером Карлосом. Однако не только из классического арсенала почерпнуто музыкальное сопровождение: самая знаковая мелодия — шлягер Singing in the Rain, который Алекс напевает в одном и том же доме дважды. Мысль ввести известный мотив в фильм возникла у режиссера спонтанно: это — единственная песенка, которую помнил наизусть Малькольм Макдауэлл, исполнитель главной роли.
Смысл названия
Бёрджесс объяснял название, цитируя принятое у лондонских простолюдинов выражение: «диковинный, словно заводной апельсин». Кинематографисты трактуют словосочетание по-своему. Они считают, что Алекс в результате медикаментозной и психической обработки превратился в безвольную заводную игрушку.
Похождения Алекса
Англия погрязла в насилии. Банды молодчиков терроризируют население и заодно дерутся друг с другом. Главаря одной из группировок, пятнадцатилетнего Алекса, мы впервые видим в молочном баре «Korova», попивающим moloko с опьяняющими добавками перед вылазкой «на дело».
Дела у юных головорезов не отличаются разнообразием. Это — избиение бомжа, драка с конкурирующей шайкой, «игра волки и овцы» (бешеная езда на похищенной машине).
Самое любимое занятие — вламывание в жилища мирных обывателей и похотливые игры с подвернувшимися под руку хозяйками дома.
Одна из таких изнасилованных женщин через некоторое время умирает, а ее муж остается калекой. Другая дама, в дом которой ворвался Алекс, погибает от руки молодого бандита.
Вот тут-то члены банды, восставшие против авторитарных методов своего вождя, показывают себя во всей красе. Огрев лидер а бутылкой, они покидают место преступления, а Алекс оказывается в тюрьме и получает 14 лет срока.
Метаморфоза Алекса
В тюрьме номер 655321, как теперь именуется Алекс, прикидывается смирной овечкой, помогает священнику проводить воскресную службу, усердно читает Библию, но при этом в мечтах воображает себя римским солдатом, с воодушевлением бичующим Христа, а затем развлекающимся с красотками.
Через два года отсидки герой вызывается участвовать в эксперименте. Новый министр внутренних дел жаждет освободить пенитенциарные заведения для политических заключенных, а уголовников лечить инновационными методами.
Алекса переводят в клинику и регулярно делают инъекции недавно изобретенной сывороткой. После чего фильмы, посвященные насилию, вызывают у Алекса омерзение и рвотный рефлекс. Побочный эффект терапии: отвращение к горячо любимой Девятой симфонии Бетховена — под эту музыку маршировали в одной из кинолент нацисты.
«Выпускной экзамен» Алекс держит перед группой политиков и врачей. Он сносит побои и унижение, а полуобнаженная девушка вызывает не желание, а жуткое самочувствие.
Возмездие
Дома Алексу, оказывается, нашли замену. Родители симпатизируют квартиранту Джо. Он занял комнату героя и выгоняет блудного сына на улицу.
На свободе безропотный отныне Алекс получает ответные удары от когда-то обиженных им персонажей. Бомжи устраивают ему массовую трепку. Полицейские (которыми теперь служат бывшие «коллеги») отвозят свергнутого главаря в лес и издеваются над ним. Избитый «непротивленец» добирается до виллы того самого писателя, над которым глумился два года назад.
Алекс снова стал собой: зло неискоренимо
В результате падения парень закован в гипс с ног до головы, но прежние разрушительные инстинкты — вернулись! Министр внутренних дел приходит навестить пациента и позирует фоторепортерам, кормя Алекса с ложечки. Корзины цветов, гигантские колонки для любимой классической музыки — все это устанавливают в палате героя, который охотно принимает предложение министра служить рупором идей правительства. Алекс интегрируется в систему как нужный для манипуляций обществом элемент.
В своих мечтах Алекс — прежний: он кувыркается с красавицей, а изысканно наряженная публика восторженно ему аплодирует.
Чем отличается финал фильма от финала книги
В первоисточнике финал другой. Алекс «перевоспитывается» и решает жить как законопослушный член общества. Ему уже не доставляет удовольствия садизм, а прошлые «подвиги» внушают отвращение. Как оказалось, не Бёрджесс был инициатором такого сладкого хэппи-энда. Это издатель потребовал радикального изменения порочной личности Алекса.
В фильме же Кубрик полностью изменяет идею писателя. Алекс остался прежним злодеем без стыда и совести. С точки зрения режиссера общество не имеет права воспитывать кого бы то ни было, поскольку власть имущие сами не без греха. Согласно Кубрику, если добропорядочные граждане и не настоящие убийцы и насильники, то латентные — почти все. Режиссер уверен, что на подсознательном уровне современные цивилизованные люди не слишком отличаются от своих пещерных прародителей.
Отсутствие назидательности стало поводом для присвоения ленте категории «Х» в США, а в Великобритании фильм вышел ограниченным тиражом. «Оскара», конечно, ему не присудили. А «Заводной апельсин» боролся за статуэтку в четырех номинациях. Ни сценарий, ни монтаж, ни режиссура, ни фильм целиком не были признаны лучшими в 1972 году.
Идея фильма
Алекса словно не замечают находящиеся рядом. Родители — не в курсе, где он там работает по вечерам. Им достаточно, что пятнадцатилетний пацан дал пару пенсов, якобы заработанных. Опять не встает в школу? Устал мальчик. Пусть спит.
Социальный работник, «прикрепленный» к трудному подростку, наносит визиты для галочки. Ему все равно.
Тюремный духовник тоже занимается Алексом по долгу службы. Правда, понимает, что «доброта исходит изнутри», она не должна быть следствием отсутствия дилеммы. Священник повторяет Алексу, что человек без права на выбор — не человек.
Для режиссера фильм стал репликой в споре со сторонниками идеи бихевиоризма. Его заочный оппонент, Ф. Скиннер, психолог, был уверен, что поведение индивидуума обусловлено средой. Изменив ее, моделируем человека. Кубрик же считает, что человека нельзя лишать выбора.
Вечная история о насилии и отчуждении: «Заводному апельсину» — 50 лет. Вспоминаем великий фильм Стэнли Кубрика
Круговорот насилия
«Забавно, как цвета реального мира кажутся реальными, только когда ты видишь их на экране», — думает главный герой «Заводного апельсина» Алекс, когда, прикованный к креслу в кинозале, видит сцены насилия и секса. И то и другое занимало всю его жизнь, но не анализировалось им, пока не возникла дистанция киноэкрана и сторонний взгляд чужой камеры. Фильм Кубрика по роману Берджеса визуализировал непроговоренное и скрытое, что всегда было на поверхности: общественные системы копируют законы насильственного общения, но поддаются осознанию, только когда становятся образами и историями для миллионов зрителей. Цвета реального мира наконец осознались реальными из-за вымысла, ожившего на экране.
Берджес написал «Заводной апельсин» по истории своей первой жены, которая была изнасилована группой американских солдат во время Второй мировой войны, потеряла ребенка, запила и погибла молодой, так и не пережив чудовищную травму. Так над сюжетом книги и фильма нависает невидимая тень войны и непризнанных военных преступлений, хотя о них ни разу не упоминается напрямую. Агрессия и гуманитарные катастрофы не закончились в 1945 году, паттерны войны продолжают воспроизводиться, а на глобальное коллективное давление обычные люди реагируют вспышками ответного ультранасилия — крайней формой отношений, в которых они и так живут с рождения и до смерти.
Монолог главного героя Алекса — взгляд со стороны преследуемого маргинала: человека, который вырос в равнодушии и презрении, выбрал преступный путь, пережил тюрьму и насильственный психиатрический эксперимент и вернулся в обычную жизнь, чтобы начать с чистого листа. Но на грязной свалке, из которой его выцепили в тюрьму, этих чистых листов просто нет. Свободы как таковой не существует: жизнь Алекса была тюрьмой с самого начала. И «Заводной апельсин» — экскурсия по нашей общей тюрьме.
Одновременно с тем, как Кубрик снимал фильм, психиатр и философ Мишель Фуко исследовал, как одни и те же паттерны насилия и принуждения воспроизводятся в коллективных пространствах: воспитательных учреждениях, больницах, силовых структурах, на заводах и в тюрьмах. Фуко пишет о том, что армия, тюрьма и больница работают по одним правилам: подчинения, упорядоченности, расписания, неукоснительного следования правилам, написанным не тобой. Его главный труд «Надзирать и наказывать» вышел всего четыре года спустя после выхода фильма Кубрика, а работу над этой темой Фуко вел с 1960-х годов, одновременно с Берджесом и Кубриком.
Кубрик визуализирует идеи Фуко через язык рутины и безжизненные пространства, которые невозможно согреть человеческим теплом. Язык фильма повторяет роман Берджеса: он сухой, функциональный, декларативный, скупой на детали и наблюдения. У героев нет возможности отрефлексировать свой опыт в настоящем времени, никто ни с кем не разговаривает в форме открытого диалога, жизнь строится вокруг декларативов и императивов.
Речь — нейтральная, но на самом деле бездыханная. То же касается и механического поведения Алекса до и во время заключения: ритуалы с молоком-плюс, ультранасилием, музыкой и сексом сменяются тюремным распорядком, где можно только отвлечься на механическое чтение Библии, и то в компании со священником, который пытается принудить к сексу. Больничная палата не отличается от камеры: а психиатрический эксперимент — от унизительного раздвигания ягодиц перед надсмотрщиками. Мы не слышим метроном, но он отмеряет каждое действие Алекса. Его жизнь ритмична, в основе нее — система импульсов и автоматических реакций.
Никакого насильственного перевоспитания быть не может, и Кубрик повторяет героев, обстановки и интонации, чтобы показать, что перемен в самовоспроизводящемся мире насилия нельзя добиться, просто переключив тумблер: в тех же условиях будут воспроизводиться те же пороки, разве что насильники и жертвы поменяются местами. Алекс окружен симметричными интерьерами, яркими текстурами и индустриальными пейзажами, которые просто невозможно обжить человеческим теплом, не чувствуя себя сменной марионеткой в постоянных декорациях, которые всегда будут больше тебя.
Утраченная привязанность
«Заводной апельсин» — одна из самых страшных историй одиночества, рассказанных от первого лица. Одиночества во враждебной среде, которое начинается с рождения и никогда не заканчивается, делает человека безответственным и социопатичным — просто потому, что он не понимает и не чувствует, как его действия влияют на других.
Демонический подросток, сыгранный взрослым Малкольмом Макдауэллом (и от этого гораздо более страшный), изолирован задолго до того, как решится на преступления. Только во второй половине фильма мы начнем понимать, в каких условиях вырос герой антиутопиии. Его родителей волнует не их сын сам по себе, а то, как он исполняет роль сына, так что когда Алекс попадает в тюрьму и с ними рядом начинает жить молодой тихий квартирант, родители предпочитают его проблемному родному сыну. Банда ультранасилия — неприкаянное сообщество бездельников, которым некуда приложить силы и не о чем поговорить: регулярное унижение друг друга и других — их единственный общий интерес. Женщин Алекс воспринимает только в контексте секса — ни о каком общении, кроме «сунь-вынь», не может быть и речи. Да и банальной привязанности хоть к чему-то, кроме Девятой симфонии Бетховена, у него нет: главное свойство Алекса — полная неприкаянность при постоянной гипервозбудимости.
Эмоциональная депривация волновала не только Берджеса, нарисовавшего преступника в декорациях антиутопии. В одно время с ним и тоже в Англии с точки зрения медицины нарушенную привязанность изучал психиатр Джон Боулби (второй психиатр в нашей истории). Именно его теория привязанности о развитии здоровых отношений ребенка со значимым взрослым стала основой современного подхода в выстраивании отношений не только между поколениями, но и между людьми в партнерских отношениях. Боулби анализировал сотни случаев брошенных детей в детских домах и малолетних преступников и нашел в их поведении общие следы травмы: обманутого доверия, отсутствия заботливого взрослого и игнорирования ребенка в первые годы жизни.
Алекс легко мог бы быть одним из участников его исследования. Брошенный, растерянный, не понимающий, на кого положиться, двигающийся по жизни на рефлексах и выбирающий агрессивную тактику выживания просто потому, что вокруг него никто не интересуется чувствами другого, а соседство людей вызвано не привязанностью, а связанностью по рукам и ногам.
Политическое лицемерие
«Нужно убрать криминальный рефлекс, тюрьмы понадобятся нам для политических заключенных», — объявляют силовики, придумывая автоматическое перепрограммирование жестоких неидейных преступников. Любой авторитарный режим работает по принципу эффективного перевоспитания, и в системе вокруг Алекса нет других способов, кроме прямого давления и механического переучивания.
Все начинается еще в школе, когда его опекают наблюдательные органы и угрожают тюрьмой за каждый проступок: другого способа работы с агрессией системой не предусмотрено. В заключении Алекс попадает в унижающе-пыточную систему, где с ним опять-таки общаются угрозами и императивами, у него отнимают имя и дают вместо него порядковый номер. Тюрьма идет за руку с церковью — единственной институцией, которая якобы помогает преступнику стать нравственным, но и чтение Библии происходит по расписанию.
Экспериментальная программа по перевоспитанию в «Заводном апельсине» инициируется силовиками и имеет все признаки карательной операции — для повышения показателей для правительства и нового министра внутренних дел, которые хотят удержать власть на грядущих выборах. Алекса «перепрошивают» только для того, чтобы переключить его поведение с аутсайдерского на общественно приемлемое: это всего лишь замена одной программы принуждения другой. Вместо полицейского надзирателя и тюремщика контролирующим органом становится его собственное тело: Алекса начинает тошнить при одном упоминании о сексе и насилии. Попав на свободу, Алекс сталкивается со своими старыми приятелями, которые переобулись из уличных хищников в полицейских и теперь могут быть легально жестокими в военной форме. Не способного дать отпор Алекса втянут в правительственные махинации и сделают пешкой в политической игре ради хвалебных заголовков об эффективности власти. Маргарет Тэтчер и ее «правого поворота» на момент написания книги и выхода фильма еще не было, но в «Заводном апельсине» уже мелькает призрак будущего кризиса — консервативной реакции, из которой западный мир не может выбраться до сих пор.
Кубрик разоблачает повторяющуюся алармистскую риторику взрослых против неудобных детей ради высоких рейтингов, медийной пропаганды и поддержания привилегий. Каждое десятилетие мы слышим об угрожающем бунте снизу со стороны зарвавшихся молодых людей: они всегда иррациональны, слишком свободолюбивы, нарциссичны и живут порочными ценностями. Битники и хиппи, панки и рейверы, граффитчики и геймеры, активисты и хакеры — из десятилетия в десятилетие молодежные движения демонизируются, а молодые люди выставляются поверхностными, неопытными и не понимающими жизнь.
Можно проанализировать пренебрежительную интонацию в отношении зумеров и тиктокеров и узнать те же тезисы. Работа должна быть трудной, а не в удовольствие, ипотека — дорогой, семья — крепкой, платежеспособность — стабильной, а гражданское несогласие — вежливым. Умение отстаивать свои интересы, жить в удовольствие и проживать опыт эмоциональной свободы объявляется инфантильным, беспечным и опасным. Неудивительно, что когда с тобой не считаются, ограничивают в возможностях и принуждают к стандартам, когда тебе не дают поддержку в ответ на то, что ты отдаешь свою свободу, — да еще и продают это как сценарий благополучия, в который ты не вписываешься, — начинается «Заводной апельсин».
«Заводной апельсин»: смысл фильма, объяснение концовки и названия
«Заводной апельсин» — мрачный научно-фантастический фильм 1971 года, сюжет которого сосредоточен вокруг харизматичного Александра ДеЛарджи и его друзей-преступников, основными интересами которых являются изнасилование, ультра-насилие и Бетховен.
Даже сейчас, спустя более чем 50 лет после выхода фильма, ответом на этот вопрос интересуются не меньше, чем в далеком 1971. Ниже мы попытаемся разобраться в том, какой смысл заложил Кубрик в свой фильм, что означает концовка «Заводного апельсина», и конечно же, ответить на главный вопрос: можно ли управлять обществом, изучая азы его поведения и к чему это может привести?
Объяснение названия «Заводной апельсин»
Смысл фильма «Заводной апельсин»
Интерпретаций смысла «Заводного апельсина» множество. Кто-то считает, что жестокое поведение Алекса обусловлено жестоким поведением общества. И это правда. До возникновения такого понятия как «бихевиоризм» было нормально предположить, что серийными убийцами рождаются, а не становятся. Объясняется это просто: нежеланием общества признавать тот факт, что преступники, — побочный продукт его же жизнедеятельности.
Предполагается, что сюжет фильма разворачивается в какой-то футуристической антиутопии, но трудно понять, в каком именно мире живет Алекс. Иногда это похоже на анархическое беззаконное общество, где он и его банда могут делать, все что им вздумается. С появлением полиции его мир начинает выглядит как жесткая тоталитарная система, которая может быть как левой, так и правой. Кубрик намеренно расплывчатый. Политическая философия подвержена теории подковы, благодаря которой обе крайности превращаются во что-то очень похожее.
С другой стороны «Заводной апельсин» это яркий, совершенно неординарный манифест о важности человеческой свободы и о том, что выбор между свободой воли конкретного индивида и общественной безопасностью — это дилемма, решение которой почти всегда в пользу общественности.
При этом сам Стэнли Кубрик полагает, что любой индивид — предпочтительнее государства. Все авторитетные фигуры в «Заводном апельсине» изображены негативно и стереотипно. Полицейские бьют Алекса, насмехаются над ним и плюют ему в лицо. Тюремные надзиратели жестоки; у одного даже есть гитлеровские усы. Врачи холодные и бесчеловечные.
Возникает ирония, ведь в своем садизме государство немного лучше банды Алекса. Оно не может навязать мораль — только послушание. Берджесс и Кубрик полагали, что лучше быть психопатом, чем роботом, поскольку у психопата хотя бы есть свобода воли. Моральная дилемма фильма отображена в монологе тюремного священника:
У мальчика нет реального выбора, не так ли? Корысть. Страх перед физической болью привел его к этому гротескному акту самоунижения. Его неискренность было ясно видно. Он перестанет быть правонарушителем. Он также перестанет быть существом, способным на моральный выбор.
Заберите свободу воли у худших членов общества, и они станут «заводными апельсинами» — искусственными существами, контролируемым обществом, совершенно бесполезными и бессмысленными. Лекарство от социопатии Алекса даже хуже, чем сама социопатия.
Объяснение концовки «Заводного апельсина»
В финале фильма, после всех изнурительных процедур, пыток, прыжка с балкона и последующего лечения Алекс заявляет что: «я и впрямь излечился…», что, безусловно, правда. По мнению самого героя, запрограммированного сначала на послушание и удовлетворение системы, а после, избавившегося от этой установки, — он действительно вылечился.
Но вылечился ли он от тяги к насилию, — совершенно другой вопрос. Скорее всего нет. Эту теорию подтверждает и песня Джина Келли «Поющие под дождём», играющая во время заключительных титров, — песня, которая сопровождала жестокие зверства Алекса на протяжении всего фильма.
В романе Энтони Бёрджесса исход иной, — Алекс действительно избавился от тяги к насилию. Садизм и злодеяния перестали доставлять ему удовольствие, потому что вместо него появилось ощущение отвращения, намекая на то, что сильное психологическое воздействие и правда работает. Осознавая подобный «happy end», а так же то, что это и не «happy end» вовсе, последующие американские издания решили «убрать» счастливую концовку автора.
Но в отличии от американской, британская версия книги сохранила концовку с действительным излечением Алекса, в которой он, в конечном итоге, отказался от насилия по собственной воле.
Что означает финальная сцена из фильма
Заключительная сцена фильма, в которой Алекс фантазирует о том, как он занимается сексом с женщиной перед толпой из высшего общества намекает на то, что его мировоззрение все же потерпело некоторые изменения: он стал моногамным и делает это в согласии с девушкой. По его мнению, — это именно то, что общество считает приемлемым.
Эта фантазия возникает сразу же после сделки с правительством, которая сулит ему вознаграждение, но при условии, что он будет контролировать свое поведение. Парень соглашается, он все еще злодей, но на этот раз, — более скрытный.
Соответственно, если раньше ему нравилось быть преступником, который действовал вне общества, то теперь он будет придерживаться социально одобренного образа жизни, сохраняя при этом часть своей дикой натуры.