Чего он хочет небо ясно
Михаил Лермонтов. Валерик
Я к вам пишу случайно; право
Не знаю как и для чего.
Я потерял уж это право.
И что скажу вам? — ничего!
Что помню вас? — но, боже правый,
Вы это знаете давно;
И вам, конечно, всё равно.
И знать вам также нету нужды,
Где я? что я? в какой глуши?
Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души.
Страницы прошлого читая,
Их по порядку разбирая
Теперь остынувшим умом,
Разуверяюсь я во всем.
Смешно же сердцем лицемерить
Перед собою столько лет;
Добро б еще морочить свет!
Да и притом что пользы верить
Тому, чего уж больше нет.
Безумно ждать любви заочной?
В наш век все чувства лишь на срок;
Но я вас помню — да и точно,
Я вас никак забыть не мог!
Во-первых потому, что много,
И долго, долго вас любил,
Потом страданьем и тревогой
За дни блаженства заплатил;
Потом в раскаяньи бесплодном
Влачил я цепь тяжелых лет;
И размышлением холодным
Убил последний жизни цвет.
С людьми сближаясь осторожно,
Забыл я шум младых проказ,
Любовь, поэзию, — но вас
Забыть мне было невозможно.
Зато лежишь в густой траве,
И дремлешь под широкой тенью
Чинар иль виноградных лоз,
Кругом белеются палатки;
Казачьи тощие лошадки
Стоят рядком, повеся нос;
У медных пушек спит прислуга,
Едва дымятся фитили;
Попарно цепь стоит вдали;
Штыки горят под солнцем юга.
Вот разговор о старине
В палатке ближней слышен мне;
Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били,
Как доставалося и нам;
И вижу я неподалеку
У речки, следуя пророку,
Мирной татарин свой намаз
Творит, не подымая глаз;
А вот кружком сидят другие.
Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету наговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их темный и лукавый взор
И их гортанный разговор.
Вперед со свитой поскакал.
Рассыпались в широком поле,
Как пчелы, с гиком казаки;
Уж показалися значки
Там на опушке — два, и боле.
А вот в чалме один мюрид
В черкеске красной ездит важно,
Конь светло-серый весь кипит,
Он машет, кличет — где отважный?
Кто выдет с ним на смертный бой.
Сейчас, смотрите: в шапке черной
Казак пустился гребенской;
Винтовку выхватил проворно,
Уж близко. выстрел. легкий дым.
Эй вы, станичники, за ним.
Что? ранен. — Ничего, безделка.
И завязалась перестрелка.
Но в этих сшибках удалых
Забавы много, толку мало;
Прохладным вечером, бывало,
Мы любовалися на них,
Без кровожадного волненья,
Как на трагический балет;
Зато видал я представленья,
Каких у вас на сцене нет.
Раз — это было под Гихами,
Мы проходили темный лес;
Огнем дыша, пылал над нами
Лазурно-яркий свод небес.
Нам был обещан бой жестокий.
Из гор Ичкерии далекой
Уже в Чечню на братний зов
Толпы стекались удальцов.
Над допотопными лесами
Мелькали маяки кругом;
И дым их то вился столпом,
То расстилался облаками;
И оживилися леса;
Скликались дико голоса
Под их зелеными шатрами.
Едва лишь выбрался обоз
В поляну, дело началось;
Чу! в арьергард орудья просят;
Вот ружья из кустов подносят,
Вот тащат за ноги людей
И кличут громко лекарей;
А вот и слева, из опушки,
Вдруг с гиком кинулись на пушки;
И градом пуль с вершин дерев
Отряд осыпан. Впереди же
Всё тихо — там между кустов
Бежал поток. Подходим ближе.
Пустили несколько гранат;
Еще подвинулись; молчат;
Но вот над бревнами завала
Ружье как будто заблистало;
Потом мелькнуло шапки две;
И вновь всё спряталось в траве.
То было грозное молчанье,
Не долго длилося оно,
Но этим странным ожиданьем
Забилось сердце не одно.
Вдруг залп. глядим: лежат рядами
Что нужды? здешние полки
Народ испытанный. В штыки,
Дружнее! раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди.
Верхом помчался на завалы
Кто не успел спрыгнуть с коня.
Ура — и смолкло. — Вон кинжалы,
В приклады! — и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть.
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.
Меж тем товарищей, друзей
Со вздохом возле называли;
Но не нашел в душе моей
Я сожаленья, ни печали.
Уже затихло всё; тела
Стащили в кучу; кровь текла
Струею дымной по каменьям,
Ее тяжелым испареньем
Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там вдали грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы — и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек.
Чего он хочет. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он — зачем?
Галуб прервал мое мечтанье,
Ударив по плечу; он был
Кунак мой: я его спросил,
Как месту этому названье?
Он отвечал мне: Валерик,
А перевесть на ваш язык,
Так будет речка смерти: верно,
Дано старинными людьми.
— А сколько их дралось примерно
Сегодня? — Тысяч до семи.
— А много горцы потеряли?
— Как знать? — зачем вы не считали!
Да! будет, кто-то тут сказал,
Им в память этот день кровавый!
Чеченец посмотрел лукаво
И головою покачал.
Но я боюся вам наскучить,
В забавах света вам смешны
Тревоги дикие войны;
Свой ум вы не привыкли мучить
Тяжелой думой о конце;
На вашем молодом лице
Следов заботы и печали
Не отыскать, и вы едва ли
Вблизи когда-нибудь видали,
Как умирают. Дай вам бог
И не видать: иных тревог
Довольно есть. В самозабвеньи
Не лучше ль кончить жизни путь?
И беспробудным сном заснуть
С мечтой о близком пробужденьи?
Теперь прощайте: если вас
Мой безыскусственный рассказ
Развеселит, займет хоть малость,
Я буду счастлив. А не так? —
Простите мне его как шалость
И тихо молвите: чудак.
Малоизвестное произведение хрестоматийного поэта
В стихотворении «ВалерИк» рассказывается об одном из сражений на Кавказе, участником которого был М.Ю.Лермонтов
Война на Кавказе, как известно, описывалась многими литераторами. Но, по признанию Льва Николаевича Толстого, именно это стихотворение произвело на него необыкновенно сильное впечатление. Особенно поставленный поэтом вопрос, который звучит так:
«…И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек,
Чего он хочет? Небо ясно,
Под небом много места всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он. Зачем?»
Для того чтобы ответить на этот вопрос: «Зачем?» писатель Лев Толстой, много позже Лермонтова, но тоже воевавший на Кавказе, написал книгу «Война и мир». Большое произведение вышло из этого вопроса. И для того, чтобы узнать, как ответил на него Толстой, нужно прочесть роман-эпопею.
Огромное влияние могут оказывать произведения искусства даже когда автора, их создателя, уже нет на свете. Но если верно такое образное выражение, что книга – это окно, через которое душа смотрит в мир, тогда все правильно! Личность автора явлена миру через его произведения, она волнует, заставляет задумываться, и оказывает, таким образом, определенное воздействие. Не только книги продолжают жить, но и живопись, и скульптура, и музыка, и кино, и все, в чем нашла проявление душа талантливого человека. Это называется бессмертием.
Искусство находится в определенном духовном пространстве и в нем происходит постоянное взаимодействие художественных тем и влияний. Например, тот же вопрос, который задавал Лермонтов, и на который пытался ответить многостраничным романом Толстой, задает в своей поэме «Дом» и выдающийся современный русский поэт Юрий Кузнецов:
«Есть эта тайна у живых, но людям не понять;
Какая сила тянет их друг друга убивать?»
Есть темы и вопросы вечные, которые возникали во все времена, и во все времена люди пытались и будут пытаться находить на них свои ответы.
Михаил Лермонтов был разносторонне одаренным человеком. Кроме того, что он был гением в литературе, он был прекрасным офицером, храбрым и с хорошей физической подготовкой. Он играл на скрипке, занимался живописью, увлекался математикой.
Однажды ему долго не давалась трудная задача. Утомившись, он уснул, сидя за столом. И ему приснился человек, который подсказал правильное решение. Во сне этот человек назвался предком Лермой. Облик его запомнился поэту, и он углем на стене тотчас нарисовал лицо приснившегося. Потом написал врезавшийся в память образ маслом.
Есть основания утверждать, что это стихотворение обращено к Варваре Лопухиной. К тому времени она была замужем, и ее ревнивый муж уничтожил все послания Лермонтова, ни одно не сохранилось. Поэт был дружен с братом Варвары Лопухиной и ее старшей сестрой, его письма к ним, к счастью, сохранились.
Последнее письмо Лермонтова отправлено Елизавете Алексеевне Арсеньевой. Послано оно из Пятигорска за 17 дней до гибели поэта на дуэли. В нем он пишет: «Прошу вас также, милая бабушка, купите мне полное собрание сочинений Жуковского последнего издания и пришлите также сюда тотчас. Я бы просил также полного Шекспира, по-английски, да не знаю, можно ли найти в Петербурге».
Поэт читал Вальтера-Скотта, Байрона, Шекспира в подлиннике и очень любил трагедию «Гамлет». В последние годы жизни он сочинял стихи и на французском языке.
Лермонтов всегда внимательно следил за самыми последними событиями в русской и европейской поэзии.
«Онегинской строфой» то есть той, которую изобрел сам Александр Сергеевич Пушкин, когда писал роман в стихах «Евгений Онегин», Лермонтов написал поэму «Тамбовская казначейша», и она по жанру продолжает традицию шутливых реалистических поэм Пушкина «Граф Нулин» и «Домик в Коломне».
Стихотворение «Валерик» появилось менее чем за год до трагической гибели поэта на дуэли, когда автору было двадцать шесть лет. Оно написано в эпистолярном жанре, в форме письма армейского офицера светской даме. И начинается так же, как начинались в те времена многие послания, со слов: «Я к вам пишу». Так начиналось, например, письмо Татьяны Лариной Евгению Онегину.
(Для того, чтобы весь текст не был удалён за превышение объёмов цитирования (есть такое запрещение в правилах), я не привожу здесь стихотворение «Валерик», которое знаю наизусть – оно на пяти страницах. Каждый может его прочесть сам. Оно стоит того!)
На рубеже веков 19 и 20 поэт-символист Валерий Брюсов написал «К портрету М.Ю.Лермонтова». Это стихотворение являет собою попытку объяснить, понять душу великого поэта.
Казался ты и сумрачным и властным,
Безумной вспышкой непреклонных сил;
Но ты мечтал об ангельски-прекрасном,
Ты демонски-мятежное любил!
Ты никогда не мог быть безучастным,
От гимнов ты к проклятиям спешил,
И в жизни верил всем мечтам напрасным:
Ответа ждал от женщин и могил!
Но не было ответа. И угрюмо
Ты затаил, о чем томилась дума,
И вышел к нам с усмешкой на устах.
И мы тебя, поэт, не разгадали,
Не поняли младенческой печали
В твоих как будто кованых стихах! 1900
В конце 19 века Константин Бальмонт так написал о Лермонтове:
Нет, не за то тебя я полюбил,
Что ты поэт и полновластный гений,
Но за тоску, за этот странный пыл
Ни с кем не разделяемых мучений,
За то, что ты нечеловеком был.
О Лермонтов, презрением могучим
К бездушным людям, к мелким их страстям
Ты был подобен молниям и тучам,
Бегущим по нетронутым путям,
Где только гром гремит псалмом певучим.
И вижу я, как ты в последний раз
Беседовал с ничтожными сердцами,
И жестким блеском этих темных глаз
Ты говорил: «Нет, я уже не с вами!»
Ты говорил: «Как душно мне средь вас!»
Бывают дни без фейерверка,
Когда огромная страна
Осенним утром на поверке
Все называет имена.
Ей нужно собственные силы
Ума и духа посчитать.
Открылись двери и могилы,
Разъялась тьма, отверзлась гладь.
Притихла ложь, умолкла злоба,
Прилежно вытянулась спесь.
И Лермонтов встает из гроба
И отвечает громко: «Здесь!»
Он, этот Лермонтов могучий,
Сосредоточась, добр и зол,
Как бы светящаяся туча
По небу русскому прошел.
В следующей передаче мы будем говорить о поэтах, погибших на фронтах Великой Отечественной войны. Большинство из них не увидело при жизни ни одной напечатанной строки, все они были очень молоды. Конечно, они хотели быть услышанными, прочитанными. Нетрудно представить, какое сильное и яркое пополнение получила бы литература, если бы этим талантам довелось вернуться с войны. Наша следующая тема «Имена на поверке». До новой встречи, уважаемые зрители. Всего вам доброго!
В ЭТОМ ГОДУ 3(15)ОКТЯБРЯ БУДЕТ ОТМЕЧАТЬСЯ ДВУХСОТЛЕТНИЙ ЮБИЛЕЙ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ВЕЛИКОГО РУССКОГО ПОЭТА М.Ю.ЛЕРМОНТОВА
Преподавателям литературы эта публикация, сокращённая и дополненная, может быть полезным материалом к уроку – так мне показалось. Школьники и студенты могут сделать фильм, если на текст наложить изображение, соответствующее смыслу, – материала в Интернете достаточно. Можно в кадре прочесть стихи.
Михаил Лермонтов — Валерик: Стих
Я к вам пишу случайно; право
Не знаю как и для чего.
Я потерял уж это право.
И что скажу вам?— ничего!
Что помню вас?— но, Боже правый,
Вы это знаете давно;
И вам, конечно, все равно.
И знать вам также нету нужды,
Где я? что я? в какой глуши?
Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души.
Страницы прошлого читая,
Их по порядку разбирая
Теперь остынувшим умом,
Разуверяюсь я во всем.
Смешно же сердцем лицемерить
Перед собою столько лет;
Добро б еще морочить свет!
Да и при том что пользы верить
Тому, чего уж больше нет.
Безумно ждать любви заочной?
В наш век все чувства лишь на срок;
Но я вас помню — да и точно,
Я вас никак забыть не мог!
Во-первых потому, что много,
И долго, долго вас любил,
Потом страданьем и тревогой
За дни блаженства заплатил;
Потом в раскаяньи бесплодном
Влачил я цепь тяжелых лет;
И размышлением холодным
Убил последний жизни цвет.
С людьми сближаясь осторожно,
Забыл я шум младых проказ,
Любовь, поэзию,— но вас
Забыть мне было невозможно.
И к мысли этой я привык,
Мой крест несу я без роптанья:
То иль другое наказанье?
Не все ль одно. Я жизнь постиг;
Судьбе как турок иль татарин
За все я ровно благодарен;
У Бога счастья не прошу
И молча зло переношу.
Быть может, небеса востока
Меня с ученьем их Пророка
Невольно сблизили. Притом
И жизнь всечасно кочевая,
Труды, заботы ночь и днем,
Все, размышлению мешая,
Приводит в первобытный вид
Больную душу: сердце спит,
Простора нет воображенью…
И нет работы голове…
Зато лежишь в густой траве,
И дремлешь под широкой тенью
Чинар иль виноградных лоз,
Кругом белеются палатки;
Казачьи тощие лошадки
Стоят рядком, повеся нос;
У медных пушек спит прислуга,
Едва дымятся фитили;
Попарно цепь стоит вдали;
Штыки горят под солнцем юга.
Вот разговор о старине
В палатке ближней слышен мне;
Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били,
Как доставалося и нам;
И вижу я неподалеку
У речки, следуя Пророку,
Мирной татарин свой намаз
Творит, не подымая глаз;
А вот кружком сидят другие.
Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету наговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их темный и лукавый взор
И их гортанный разговор.
Чу — дальний выстрел! прожужжала
Шальная пуля… славный звук…
Вот крик — и снова все вокруг
Затихло… но жара уж спала,
Ведут коней на водопой,
Зашевелилася пехота;
Вот проскакал один, другой!
Шум, говор. Где вторая рота?
Что, вьючить?— что же капитан?
Повозки выдвигайте живо!
Савельич! Ой ли — Дай огниво!—
Подъем ударил барабан —
Гудит музыка полковая;
Между колоннами въезжая,
Звенят орудья. Генерал
Вперед со свитой поскакал…
Рассыпались в широком поле,
Как пчелы, с гиком казаки;
Уж показалися значки
Там на опушке — два, и боле.
А вот в чалме один мюрид
В черкеске красной ездит важно,
Конь светло-серый весь кипит,
Он машет, кличет — где отважный?
Кто выйдет с ним на смертный бой.
Сейчас, смотрите: в шапке черной
Казак пустился гребенской;
Винтовку выхватил проворно,
Уж близко… выстрел… легкий дым…
Эй вы, станичники, за ним…
Что? ранен. — Ничего, безделка…
И завязалась перестрелка…
Но в этих сшибках удалых
Забавы много, толку мало;
Прохладным вечером, бывало,
Мы любовалися на них,
Без кровожадного волненья,
Как на трагический балет;
Зато видал я представленья,
Каких у вас на сцене нет…
Раз — это было под Гихами,
Мы проходили темный лес;
Огнем дыша, пылал над нами
Лазурно-яркий свод небес.
Нам был обещан бой жестокий.
Из гор Ичкерии далекой
Уже в Чечню на братний зов
Толпы стекались удальцов.
Над допотопными лесами
Мелькали маяки кругом;
И дым их то вился столпом,
То расстилался облаками;
И оживилися леса;
Скликались дико голоса
Под их зелеными шатрами.
Едва лишь выбрался обоз
В поляну, дело началось;
Чу! в арьергард орудья просят;
Вот ружья из кустов [вы]носят,
Вот тащат за ноги людей
И кличут громко лекарей;
А вот и слева, из опушки,
Вдруг с гиком кинулись на пушки;
И градом пуль с вершин дерев
Отряд осыпан. Впереди же
Все тихо — там между кустов
Бежал поток. Подходим ближе.
Пустили несколько гранат;
Еще продвинулись; молчат;
Но вот над бревнами завала
Ружье как будто заблистало;
Потом мелькнуло шапки две;
И вновь всё спряталось в траве.
То было грозное молчанье,
Не долго длилося оно,
Но [в] этом странном ожиданье
Забилось сердце не одно.
Вдруг залп… глядим: лежат рядами,
Что нужды? здешние полки
Народ испытанный… В штыки,
Дружнее! раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди…
Верхом помчался на завалы
Кто не успел спрыгнуть с коня…
Ура — и смолкло.— Вон кинжалы,
В приклады!— и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть…
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.
На берегу, под тенью дуба,
Пройдя завалов первый ряд,
Стоял кружок. Один солдат
Был на коленах; мрачно, грубо
Казалось выраженье лиц,
Но слезы капали с ресниц,
Покрытых пылью… на шинели,
Спиною к дереву, лежал
Их капитан. Он умирал;
В груди его едва чернели
Две ранки; кровь его чуть-чуть
Сочилась. Но высоко грудь
И трудно подымалась, взоры
Бродили страшно, он шептал…
Спасите, братцы.— Тащат в торы.
Постойте — ранен генерал…
Не слышат… Долго он стонал,
Но все слабей и понемногу
Затих и душу отдал Богу;
На ружья опершись, кругом
Стояли усачи седые…
И тихо плакали… потом
Его остатки боевые
Накрыли бережно плащом
И понесли. Тоской томимый
Им вслед смотрел [я] недвижимый.
Меж тем товарищей, друзей
Со вздохом возле называли;
Но не нашел в душе моей
Я сожаленья, ни печали.
Уже затихло все; тела
Стащили в кучу; кровь текла
Струею дымной по каменьям,
Ее тяжелым испареньем
Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там вдали грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы — и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек.
Чего он хочет. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он — зачем?
Галуб прервал мое мечтанье,
Ударив по плечу; он был
Кунак мой: я его спросил,
Как месту этому названье?
Он отвечал мне: Валерик,
А перевесть на ваш язык,
Так будет речка смерти: верно,
Дано старинными людьми.
— А сколько их дралось примерно
Сегодня?— Тысяч до семи.
— А много горцы потеряли?
— Как знать?— зачем вы не считали!
Да! будет, кто-то тут сказал,
Им в память этот день кровавый!
Чеченец посмотрел лукаво
И головою покачал.
Но я боюся вам наскучить,
В забавах света вам смешны
Тревоги дикие войны;
Свой ум вы не привыкли мучить
Тяжелой думой о конце;
На вашем молодом лице
Следов заботы и печали
Не отыскать, и вы едва ли
Вблизи когда-нибудь видали,
Как умирают. Дай вам Бог
И не видать: иных тревог
Довольно есть. В самозабвеньи
Не лучше ль кончить жизни путь?
И беспробудным сном заснуть
С мечтой о близком пробужденьи?
Теперь прощайте: если вас
Мой безыскусственный рассказ
Развеселит, займет хоть малость,
Я буду счастлив. А не так?—
Простите мне его как шалость
И тихо молвите: чудак.
Анализ стихотворения «Валерик» Лермонтова
Во время первой ссылки на Кавказ Лермонтов так и не смог принять участия в боевых действиях, к чему очень стремился. Романтическая натура Лермонтова жаждала подвига. Эта возможность была ему предоставлена во второй ссылке. Поэт попал под командование генерал-лейтенанта Галафеева и даже вел официальный «Журнал военных действий». В июле 1840 г. Лермонтов участвовал в боевых операциях возле р. Валерик (в пер. «речка смерти») и проявил незаурядную храбрость. За один из боев поэт был приставлен к ордену Станислава 3-й ст., но уже после его смерти пришел отказ Николая I. Свои впечатления о войне Лермонтов выразил в произведении «Я к вам пишу случайно; право…» (1840). Название «Валерик» было дано издателями.
Стихотворение начинается с обращения Лермонтова к неизвестной собеседнице, оставшейся в России. Оно отражает философские размышления поэта о своей прошлой жизни и объясняет мотивы, которыми он руководствовался, отправляясь на войну. Лермонтов признается женщине в любви, которую ничто не может изгладить из его памяти. Невыносимые страдания приучили поэта к терпению. Он уже давно привык ко всему и не испытывает ни злобы, ни благодарности к судьбе.
Лермонтов постепенно от общих рассуждений переходит к описанию настоящего положения. Он находится среди русского военного лагеря. Удивительная природа Кавказа вызывает в его душе умиротворение. За будничными трудами некогда предаваться тоске. Поэта окружает непривычная восточная культура, которая невольно привлекает его. Жизнь спокойна только на первый взгляд. В любой момент может произойти внезапная стычка с неприятелем. Но короткая перестрелка давно стала привычным явлением, «безделкой». Она даже не вызывает чувства опасности. Лермонтов сравнивает такие «сшибки удалые» с «трагическим балетом».
Центральная сцена стихотворения – кровопролитное сражение на реке Валерик. Поэт очень подробно описывает эту битву, ее достоверность подтверждается «Журналом военных действий». При этом он умалчивает о собственных подвигах, но с чувством уважения отзывается о военных товарищах.
После битвы автор с сожалением оглядывает место кровавой резни. Огромные жертвы с обеих сторон наводят его на печальные размышления о смысле войны. Благородная жажда подвига сменяется скорбью по погибшим. Причем если русские солдаты будут поименно учтены и похоронены, то убитых горцев даже никто не считает. Очень символично звучит перевод названия р. Валерик – «речка смерти».
В финале автор вновь обращается к любимой. Он уверен, что его «безыскусственный рассказ» будет неинтересен светской женщине. «Тревоги дикие войны» скучны для человека, проводящего жизнь в праздности и веселье. В этом звучит обвинительный приговор Лермонтова всему высшему обществу. В скрытой форме поэт также предъявляет обвинение захватнической войне России на Кавказе. Потери местного населения вообще не учитываются, а судьба и победы русских солдат и офицеров никого не интересуют.