Чего мы ищем кикабидзе

«Мимино» вовсе не комедия, а философский фильм, из которого вырезали важный финал

Прошло уже больше сорока лет со дня премьеры «Мимино», уже давно нет Советского Союза, уже все давно забыли про «дружбу народов», а эта комедия до сих пор у многих остается одной из самых любимых.

Да, миллионы зрителей по прежнему считают «Мимино» одной из лучших советских комедий, которая разобрана на цитаты…

А вот по мнению Вахтанга Константиновича Кикабидзе, который блестяще сыграл в этом фильме, «Мимино» — «это вовсе не развлекательное кино, над которым можно поржать», а тонкий и глубокий фильм об очень важном.

Интересно, что изначально Данелия хотел снимать фильм совсем о другом летчике, вернее о вертолетчике, в которого влюбилась деревенская девчонка. За основу была взята повесть Виктории Токаревой «Неромантичной человек». Позже по этой повести режиссер Владимир Грамматиков снимет тоже очень хороший фильм фильм «Шла собака по роялю».

Так вот, уже почти было все готово ко съемкам и тут вдруг к Георгию Данелия приходит его друг — писатель и сценарист Максуд Ибрагимбеков, и рассказывает ему историю о знакомом сельском вертолетчике из глухого горного села, который, возвращаясь из рейса, привязывал свой вертолет на цепь и запирал на замок.

Он даже не знал о чем будет его кино, но сразу решил, что в главной роли будет снимать своего любимого Бубу Кикабидзе.

В срочном порядке Данелия, Виктория Токарева и Резо Габриадзе заселяются в санаторий и начинают быстро писать сценарий будущего «Мимино».

Они вовсе не считали, что это будет комедия, ну а то, что в фильме много смешных моментов, так одно другого не отменяет. О важном можно рассказывать по- разному…

Зрители так и не увидели финала картины, который был полностью вырезан. Они также и не увидели еще одного героя фильма — скульптора Петра.

Из интервью Вахтанга Кикабидзе:

«В конце фильма, когда Мимино хочет бутылку открыть, пролетая над родиной, он начинает дергаться. Стюардесса ему говорит, мол, есть открывалка, зачем вы мучаетесь?

А он: «Что вы на меня все кричите?!» Он хочет домой! И потом говорит ей: «Хочешь, я выйду из самолета, Марина?» Или как там ее звали, не помню. А она отвечает: «Нет, не хочу».

«А я, — говорит, — хочу». И он выходил… из самолета. После того как Мимино выходил из самолета, следовала сцена разговора Валико и Петра.

Кругом огромные заснеженные горы, музыка слышна. И Валико на заднице съехал откуда-то, поскользнулся в заснеженных горах.

Мы все это серьезно играли, не улыбаясь.

— «Нелетная погода, и я пешком пришел. Я тебе подковы принес»

— «А подковы мне уже не нужны. Мы с Бостоном побратались. И они нам теперь подковы присылают. Но гвоздей нет. Ты гвозди не привез?»

«Но ты же мне не поручал привезти гвозди?» — отвечает Валико.

И, когда Мимино уходит, Петр начинал хохотать.

«Чего ты смеешься?» — «У тебя на заднице брюки лопнули!» (он же скатился по горе).

Еле отстоял режиссер и другую трогательную грустно — смешную сцену из фильма. Ее сначала вырезали, а потом вставили. Помните, когда Мимино звонит из Германии родственникам в Телави, но случайно попадает в Тель-Авив?

СССР в те годы разорвал дипломатические отношения с Израилем, и сентиментальная сцена тоскующего по любимой Грузии репатрианта была, мягко говоря, нежелательна.

Версия фильма с вырезанной сценой была показана только однажды — на юбилейном десятом ММКФ (где «Мимино», кстати, получил главный приз). После чего Данелия своими руками искромсал плёнку, выкинул её в мусорное ведро и настоял на том, чтобы в широкий прокат кино ушло со звонком в Израиль, потому что эпизод с тоскующим по родине грузинским евреем был, по мнению режиссёра, очень важным.

«Приходит день, уходит день, один из тысяч. Чего мы ждем? О чем грустим? Чего мы ищем? Кто в поле, кто в небе, кто в море – себя мы ищем, мы ищем себя» …

Хороший фильм, хорошие актеры, хорошая музыка, хорошие песни.. Хорошее было время, кто бы что не говорил.

А какие у вас любимые сцены из «Мимино?» Сколько раз Вы его смотрели?

Я больше всего люблю сцену из суда, там просто бесподобная актерская игра Фрунзика Мкртчяна.

Очень пронзительна там и встреча Валико с якобы фронтовым другом отца, которого играл Евгений Леонов…

Ну, и конечно, же знаменитый танец в ресторане. Так танцевать, так играть могли только они…

Источник

Вахтанг КИКАБИДЗЕ: «Я не понимаю, как это: тебя кто-то бьет, а ты для него петь идешь»

Он и впрямь аристократ, и не только по происхождению (мама Вахтанга Константино­вича из древнего княжеского рода Багратиони происходила), но и по духу. В 2008-м, когда огромная Россия на крошечную Грузию напала, кусок территории от нее оторвала и на границе танки поставила, Кикабидзе твердо решил: в Россию — ни ногой, по крайней мере, пока власть там не сменится. Он и от ордена Дружбы, и от российского рынка отказался, на котором, колеся по городам и весям, зарабатывать можно было беспроблемно и стабильно. «Если тебя кто-то бьет, а ты потом к его столу идешь, кормишься там и песни поешь, это, — считает знаменитый Мимино, — ненормально».

В Украине последних лет такое «ненормально» в привычку вошло: несмотря на то что Россия Крым отжала и войну на юго-востоке нашей страны развязала, некоторые украинские артисты (далеко не худшие, а как раз наоборот, из числа талантливых, да и с виду вроде не глупых) продолжают с выступлениями туда ездить, украинские голоса как в пафосных концертных залах, так и на площадях, в ресторанах слышны. Где платят, короче, там и звучат.

Осуждать их за это — народных и заслуженных (кстати, когда уже эти звания вообще отменят — в стране, в Европу идущей? Ну смешно же!), с паспортами с трезубцем на обложке? С одной стороны, а хвалить-то за что? Ну не пели же Шульженко с Утесовым немцам в 40-е, а с другой — как тог­да к власть имущим относиться, неимущим, видимо, настолько, что с агрессором торговать продолжают? Куда, в какую графу сотни тысяч, если не миллионы, украинских заробитчан вписать, как и прежде, в России вкалывающих, потому что дома и таких денег не заработаешь?

Хотя стоп. Последних, наверное, все же не к артистам, поскольку «нечем семью кормить» для строителя дяди Васи и певца или певицы с гонораром в 25 тысяч долларов — это две большие разницы. Кому, как говорится, суп жидкий, а кому бриллианты мелкие.

Вахтанг Константинович в контексте всей этой неразберихи и двойных стандартов — как единица измерения: вот сколько в тебе стойкости, гордости, патриотизма (не показушного, заставляющего сорочку на груди рвать, а искреннего, в солидарности со своей страной заключающегося) — столько в тебе Кикабидзе. Он вот в Россию уже 10 лет не ездит, и ничего! — оказывается, есть она, жизнь, вне российских денег и возможностей, смотрите!

Всем известную строчку «Мои года — мое богатство», мне кажется, нельзя просто взять и спеть — ее заслужить надо. Каким образом? Прожив жизнь, не испачкавшись так, что тебя отмыть нельзя, не запятнав себя подхалимским письмом, поддержкой тирана, плевком на чью-то могилу, подлостью и ножом в спине брата.

У этого Мужчины, который сидел передо мной в свои почти 80, куря сигарету за сигаретой, шутил и смеялся даже на тему смерти и признавался, что все так же Ларису Ивановну хочет, у отъявленного хулигана Бубы с вечно молодыми искрящимися глазами, это право железобетонное.

Его года — его богатство!

«Если не мотаться — ляжешь и не встанешь: я так думаю!»

— Вахтанг Конс­тантинович, сказать, что я рад вас снова в Киеве видеть, — ничего не сказать, я счастлив!

— Я вас очень люблю, и каждая новая встреча с вами — глоток свежего воздуха. На сцене вы уже 59 лет — фантастика! Другие в вашем возрасте уже отдыхают.

— Нет — если не мотаться, ляжешь и не встанешь: я так думаю! (Смеется). Что поделать — профессия.

— Слушайте, ну тяжело же: переезды, перелеты, гостиницы, концерты, череда людей бесконечная. В таком возрасте, извините, два часа постоять тяжело, а два часа живьем петь?

— Два 20, пардон! Тяжело, да, но приятно.

— Вам себя иногда не жалко — оттого, что, как встарь, колесить приходится?

— Очень жалко порой, когда пло­хо себя чувствую — особенно, но концертов за эти годы я никогда не отменял. Всякое бывало: высокая температура, плохое самочувствие, но нельзя!

— Героям фильма «Мимино», символам всего хорошего, что в советской эпохе было, уже не­сколько памятников установлено — каково вам к ним подходить и себя в бронзе или в камне видеть?

— Хороший вопрос, потому что когда в Тбилиси на открытие этого монумента меня потащили, вдруг понял, что из трех фигур, которые установили, двоих в живых уже нет. Там микрофон стоял, и первое, что я сказал: «Наверное, мне тоже уходить пора. » (смеется). Очень много народу было, все кричать: «Нет!» стали, а вообще, ресторанов «Мимино» много, даже в Киеве есть.

— Мы с вами лет 15 назад там были.

«Справа — Эльбрус, слева — Казбек, красота, а ты мне в задницу смотришь!»

— «Мимино» по телевизору часто показывают, и всякий раз, как я на него по­падаю, переключиться на другой ка­нал не могу, а вы смотрите?

— Когда смотрю, много смеюсь, как дурак, хохочу, как будто первый раз вижу. Не стареет фильм, как ни странно.

— Что же в нем самое главное, почему его так любят?

— Очень злободневные вещи там происходят, но все это с таким юмором показано, что ты теряешься: что, к чему, почему. Зритель, к сожалению, не знает, что финал абсолютно другой был, — его отрезали.

Там такой персонаж был, кузнец Петр, который в этой горной деревушке лошадей подковывал. Он с главным героем дружил, и когда тот в большую авиацию уходил, Петр его спросил: «Слушай, Валико, ты правда за границу летать будешь?». — «Наверное». — «Привези мне подковы с надписью made in USA, чтобы, когда лошадь бежать будет, люди читали», и вот когда Мимино для Рубика Хачикяна крокодила покупает, для кузнеца подковы тоже берет, но из-за того, что финал срезали, этот персонаж вообще выпал.

Там, если помнишь, такой кадр есть, где он над домом летит, бутылку открыть хочет, и стюардесса ему говорит: мол, открывалка есть — а он ей: «Вы мне когда-нибудь перестанете делать замечания?». Она плакать начинает, и он ее успокаивает: «Не плачьте, хотите, я из самолета выпрыгну?». — «Нет!». — «А я хочу». И выходит — вот после этого уже ничего нет.

А было так: зеленая поляна, горы заснеженные, Петр лошадь подковывает, и Валико откуда-то на заднице съезжает (мы очень серьезно эту сцену играли). Кузнец спрашивает: «Откуда ты взялся?». Валико: «Нелетная погода была, я пешком пришел, подковы тебе привез». Тот: «Знаешь, мы сейчас с городом Бостоном побратались (а там деревня маленькая, Богом забытая. — В. К.), и они подковы нам присылают — гвоздей нету!». — «Но ты же мне гвозди не поручал. Как там мои?». — «Го­га дрова приносит, Гиви — керосин. Все нормально».

Валико разворачивается, чтобы уходить, и Петр хохотать начинает. Тот спрашивает: «Чего ты смеешься?». — «А у тебя на заднице штаны лопнули!» (он же съехал). «Дурак, — говорит, — справа от тебя — Эльбрус, слева — Казбек, красота такая, а ты мне в задницу смотришь! Вокруг оглянись!» — об этом был фильм!

— Класс!

— К сожалению, этот кусок убрали.

— Где-то, может, и есть, я Данелии говорил: «Может, выкупим как-то?», но уже поздно — старые мы стали.

«Что-то все-таки с нами, видно, произошло. »

— Девять лет назад я в Москве в гос­тях у Георгия Данелии был. Какой он замечательный!

— Очень интересный человек!

— Вы с ним сегодня общаетесь?

— И увидеться не можете?

— Он в Грузию не ездит.

— Философ он, правда?

— Да-да, с колоссальным чувством юмо­ра, хотя знаете, «Мимино» не только смех, но и слезы вызывает — у меня, например.

— А у вас слезы где появляются?

— Впервые — когда дед и племянник Валико провожают, и он еще не знает, куда на этом вертолете, который на цепи, летит, и дед говорит: «Если где-нибудь его встретишь — не убивай, я тебя прошу. Знаешь, такое сейчас время — не так поймут». Чего не поймут, неясно, но что-то, видимо, серьезное у них произошло. Вообще, грустный фильм, очень — как по мне, грустный и философский.

— А вы понимали, что снимаете?

— Вначале — нет, абсолютно, какие-то идиотские тексты были, а когда первый отснятый материал на «Мосфильме» смотрели, я увидел, что худсовет начал со стульев падать. Тогда и почувствовал, что мы что-то неординарное делаем, а когда покойный Мкртчян появился. Он ведь в жизни так, как в кино, говорил, я совет ему дал: «Ты интеллигентно выражаться старайся», и он стал: «Понимаетё?» — вот это протяжное «тё» добавлять (улыбается). «Я тебе адын умный вещь скажу, только ты не абыжайся», «Вы почему кефир не кушаетё? Что, не любитё?». Нет, никог­да смотреть не надоест, что-то новое все время находишь.

— В Советском Союзе, на мой взгляд, хорошего мало было, но какая-то дружба народов была, которую вы показали.

— Во-первых, изначально армянина в сценарии не было.

— Тбилисский русский был — Леонов, а тбилисский русский — это абсолютно другой разлив, на москвичей, еще кого-то не похожий, и нам сказали: «Таких русских нет, уберите его!». Тогда думать начали — и на армянина вышли, потому что персонаж Жени Леонова в общую картину, по мнению российского худсовета, не вписывался.

. Духовность была, все-таки люди друг друга любили — это слово выделить я хочу. Что-то все-таки с нами, видно, произошло.

— И не за деньги любили, как сейчас, правда?

— Нет, нет — просто так.

«Леонов сказал: «Я не пью». На него удивленно все посмотрели: «С такой рожей?»

— По Фрунзику Мкртчяну скучаете?

— Не хватает его?

— Не хватает. И Жени Леонова, и Вадима Юсова.

Знаешь, как мы с Леоновым познакомились? За столом. Он ко мне в каюту с одеялом зашел, окно им завесил (вокруг вода, ничего нет!) — и водку на стол поставил. Я: «А оттуда на нас кто смотрит?». — «На всякий случай. ».

Кстати, Женя, хотя с водкой пришел, непьющий был. Есть такие светлые люди, которые тебе в жизни встречаются, а потом ты их никогда не забываешь.

Помню, нас рыбаки на ночь ос­та­ть­ся просили — в Литве, в Тракае. Уху сварили, водку в железные кружки разливать стали, а Леонов: «Я не пью». На него удивленно все посмотрели: «С такой рожей?». (Хо­хочет). Я подтвердил: мол, точно не пьет.

— В Армении после «Мимино» вас тепло принимали?

— Очень! Недавно в Ереване опять был — на вечере памяти композитора Экимяна. Туда много гостей съехалось.

— Слушайте, Экимян же прекрасные песни писал, хотя начальником уголов­ного розыска Московской области был.

— Фантастика!

— Играть не умел, одним пальцем сочинял, но гениальным мелодистом был. Ког­да он мне сказал: «Я 14 песен для вас написал», мне смешно стало: ну, думаю, сидит себе человек в погонах, музицирует, а в результате одна популярнее другой стала, классная пластинка «Пожелание» получилась. Я его попросил: «Для обложки свет­лый костюм надень» — и на нем автографы писал, чтобы видно было (улыбается).

— Слышал, вам сняться в продолжении «Мимино» предлагали.

— Да, какие-то люди права выкупили, ко мне приехали, сценариста из Питера привезли. Надуманная история такая: сын моего героя или внук в Москву едет, чтобы со своей сестрой познакомиться. Я объясил, что одного нет, другого нет. (Грустно). Отказался.

— И в атмосферу ту окунуться уже невозможно, правда?

— Такое редко бывает — в «Крестный отец» раз в жизни приглашают.

«В Грузии ползучая российская аннексия идет: все время границу передвигают, и все хорошее, что Миша Саакашвили сделал, исчезло»

— Вахтанг Константинович, в скольких километрах от вашего дома в Тбилиси российские танки стоят?

— Очень близко — километрах в 35.

— Всего-навсего?

— Ну, Гори ведь недалеко.

— Вы их присутствие ощущаете?

— Там, знаешь, как? Ползучая такая аннексия идет: все время границу передвигают — страшная вещь! — и все хорошее, что Миша Саакашвили сделал, исчезло, все наоборот сейчас. Несколько лет назад случай был: убитого человека нам выдали, которого до тех пор держали, пока невозможно будет по следам на теле определить, что сначала пытали его, а потом убили. Еще кадры были, на которых отчетливо видно: русский на нашу сторону зашел и грузина пристрелил, который кого-то там защищал, кого они оскорбляли. Прямо в голову выстрелил, якобы несуществующую границу перешел и ушел — в общем, неприятно рассказывать.

— Скажите, а вы понимали, что любимым грузином Советского Союза, символом Грузии в СССР были?

— Ну, не очень-то и понимал — я вообще считаю, что люди друг друга любить должны. Какое мы право друг друга ненавидеть имеем, да?

— Я еще маленьким был, но уже знал: грузины — они все такие добрые, гостепри­имные и достойные, как Буба Кикабидзе.

— А еще ваше изображение на продуктовых пакетах помню: люди в магазин с Бубой Кикабидзе ходили — вы это знали?

— Было, было такое (улыбается).

— После того как Российская Фе­де­ра­ция Южную Осетию и Абхазию отняла, более 10 лет в Россию вы ни ногой. Сказали, что больше туда не приедете, от ордена Дружбы отказались, который вам к 70-летию вручить должны были, — и с тех пор ни разу там не были. Признайтесь: никогда об этом не пожалели?

— Нет, а почему, знаешь? Я не думал, что на это такая реакция будет. В интернете какие-то гадости писать начали — мои коллеги, тебе тоже хорошо известные. Просто мне было бы стыдно в глаза своим внукам смотреть. Я не понимаю, как это: тебя кто-то бьет, а ты для него петь идешь — это ни в какие рамки не укладывается. Основная работа моя в России была, потому что она большая.

— До сих пор все время приглашают, «главного сценариста» ругают, но, знаешь, я себя уважать стал. Что я еще мог сделать? Один человек ничего не изменит, но показать, что ты против, ты можешь.

— Люди в подавляющем большинстве своем на поступки не способны — единицы только.

— Да, да, все было, и сейчас очень трогательные письма оттуда приходят.

— Не хочу фамилии называть, но еще целый ряд прекрасных исполнителей-грузин есть, которые в России любимы и которые после российской агрессии ездить туда с концертами не перестали. Я уверен, что они так же, как и вы, ситуацию понимают, тем не менее де­нь­ги сильнее чувств оказались — вы их не осуждаете?

— Я думаю, каждый человек должен жить так, как он понимает. Они считают, что я не прав, говорят: «Ну ты-то чего полез?». Многие так. Я отвечаю, что, может, я прав, может, нет, но поступаю всегда так, как нужным считаю. Думаю, все-таки прав!

— В Москве у вас, не сомневаюсь, друзей много.

— Вы их увидеть хотите?

— Да, и друг другу звоним часто. В сентябре многие из них, наверное, на мои юбилейные концерты в Тбилиси приедут — посмотрим.

— Российские каналы и «Мимино», и «Не горюй!» постоянно показывают.

— Скажите, а что может заставить вас снова в Россию приехать?

— Если политика изменится, поехал бы, безусловно.

— Только так?

— Да, а на это он не способен — он свою линию гнет. Это человек сильный — я так ощущаю, но не в ту сторону.

— Что вы вообще о нем думаете?

— Амбициозная личность, которая миру свои условия диктовать хочет, а это не так просто.

— Те, кто его хорошо знают, мне говорили, что в душе он очень советский человек.

— Да — о чем бы беседовали?

— Ну, я все, что о нем думаю, сказал бы — обязательно!

— Он обходительный, учтите, он обволакивает.

— Ох, дальше некуда просто! Я о людях сначала хорошо думать привык: мол, может, не понимает? — но все он понимает, как не понимать?

— А если бы он сказал: «Вахтанг Конс­тантинович, я же и ваше творчество, и вас так люблю!» — вы бы растаяли?

— Нет, я не поверил бы просто: не может такого быть, я о других вещах пою. Недавно в Херсоне песню исполнил, которую много лет не пел, — «Мы эмигранты» она называется, начинаеся так: «Мы эмигранты в собственной стране», и там такая фраза есть: «И Хам пришел, неведомый досель, чтоб лечь в мою нагретую пос­тель». (Горько). Как простить? Не прос­тишь.

«А мы что, не расстреляны, что ли? Это мы думаем, что живем, а на самом деле это не жизнь — тебе просто дышать дают»

— Кстати, о хаме. Я часто российские телеканалы смотрю и этому уровню ненависти, агрессии поражаюсь — люди до хамства на центральных каналах в самое лучшее время опускаются, и тема одна — Украина.

— Я это все время смотрю. «К барьеру!» (улыбается). Там всегда один американец, какой-то несчастный, сидит.

— Кино, правда? Точнее, театр.

— Вы мазохист, до конца досматриваете?

— И какие ощущения остаются?

— (Улыбается). Мне за них стыдно становится. Если бы я в студии сидел, наверное, убежал бы просто, потому что спорить с этими людьми невозможно — это волки, волки!

— Злые, да?

— Флаг очень крепко держат.

— Это правда, что вас в «ДНР» расстрелять собирались?

— (Хохочет). Не знаю, говорят. А мы что, не расстреляны, что ли? Это мы думаем, что живем, а на самом деле это не жизнь — тебе просто дышать дают, пока их воля на то есть, а когда захотят, кислород.

Дело, знаешь, в чем? Мне из «ДНР» звонили, в Донецке выступить предлагали. Я отказался и гадость какую-то сказал, а они: главное, мол, чтобы вы сюда приехали, а там мы уже знаем, что с вами сделаем. (Улыбается). Пол-Киева моих знакомых — из Донецка. В самом страшном сне не мог я представить, что в Грузию танки под российскими флагами войдут, что в Крыму такое произойдет. Ну кто подумать мог, да? Смешно даже: наши отцы, которые погибали, — они разве только за нас воевали?».

Сценарий плохо, очень по-дилетантски написан, и сейчас, как выкрутиться, не знают. Вчера, до конца украинского языка не понимая, передачу смотрел о том, как российских политиков из Европы выдворять стали, в Лондоне шухер начался, и кто-то из россиян сказал: мол, и так немного хорошего в наших отношениях осталось, так они их еще усугубляют. На них обижаются, на Запад! До уровня демократического государства еще очень долго расти нужно, и лишь потом кого-то осуждать, понимаешь?

Путину диктатором быть хочется — я это чувствую, он хочет, чтобы ему тоже важные вопросы задавали, а не только Трампу, Васе или Пете. Личностью себя ощущать хочет, и я его понимаю: огромная страна, но надо же до такого уровня дойти.

«Розенбаум как-то с гитарой до утра у меня в номере сидел и мне свои песни пел, а я, обалдевший, на него смотрел»

— В одной из ваших песен адресованные россиянам слова есть: «Вы меня не предали — разочаровали». Многие коллеги в России вас разочаровали?

— С ними ведь молодость прошла, столько всего связано.

— Я такого представить не мог! Один (фамилию называть не буду, ты его хорошо знаешь) сказал: «Если Кикабидзе так поступил, пускай автомат берет и в нас стреляет!» — ну что это?

— С тем, однако, о ком речь, вы общий язык нашли, обнялись.

— Да-да. Как-то я своих знакомых в Москве, в гостинице, собрал и сказал: «Ребята, когда вы на Кавказ едете, я вас встречаю?». — «Да!». — «Но когда я в Россию приезжаю, я стол накрываю, а должно быть наоборот, и кто этого не понимает, может быть свободен». Один еврей остался — все ушли! (Смеется).

— Еще до российского вторжения в Украину мы, помню, в ресторане с Александром Розенбаумом и Тамарой Гвердцители сидели, и вдруг моя помощница звонит: «В гостинице «Днепр» Вахтанг Константинович оста­новился». Розенбаум тут же: «Нам надо срочно к нему ехать!».

— Ну, не знаю. Могу сказать только, что он как-то с гитарой до утра у меня в номере сидел и мне свои песни пел, а я, обалдевший, на него смотрел.

— Сегодня он доверенное лицо Путина, к сожалению.

— Да, но это его проблема. Я сейчас через день в больнице лежу, с диализом, и в интернете сериалы смотрю — уже, наверное, половину всего, что в мире снято, пересмотрел, и на картину «Таинственная страсть», по Аксенову, о наших писателях, наткнулся. Главные герои там Роберт Рождественский, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский — я оторваться не могу! Как эта кучка людей понимала, что если свой голос они не возвысят, Бог не простит! У них все время споры шли — кому это нужно, для кого, во имя чего. Нужно! Бродского выдворяют: «Вы член Союза писателей?». — «Нет». — «Тунеядец!».

— «Я работал, я писал стихи» — и все равно тунеядец!

«В прошлый раз, когда в Киеве концерт закончил, все цветы собрал и ночью на Майдан пошел»

— Вахтанг Константинович, после Майдана уже четыре года прошло, а мы все никак не прорвемся — почему же не получается, как считаете?

— Люди, видимо, забыли, почему на улицу вышли — у меня такое ощущение. В прошлый раз, когда в Киеве концерт закончил, я все цветы собрал и ночью туда, на Майдан, пошел. Грустно.

Дело, знаешь, в чем? Человек — он ведь привыкает. Сначала на что-то надеется, а потом видит, что это не получается, и анализировать начинает: а надо ли мне туда влезать было? Это страшная вещь.

Ответить, почему, сложно. Потому! Ты на правительство, которое выбрал, надеяться должен, и если оно о тебе не думает, значит, большую ошибку ты допустил — это мое личное мнение.

— И так раз за разом.

— И не кончается это — к сожалению.

— Я с блестящими Софико Чиаурели и Котэ Махарадзе дружил. Господи, Константин Иванович — великий, добрейший, удивительный человек!

— Впервые я к нему 18-летним пацаном пришел — он мог бы сказать: «Иди с Богом, у меня дел много», но интервью дал, а затем мы с ним по Киеву гулять пошли, он под руку меня держал. Позже я ему напомнил: «Слушайте, вы так тогда поступили! Я же к вам мальчиком в дверь постучал. ». Он улыбнулся: «Но очень талантливым мальчиком!». Я тог­да футбол обожал и тбилисское «Динамо» тоже — видите, о Котэ Ма­харадзе заговорил неслучайно. Потрясающие матчи тбилисцев с киевлянами по­м­ню, победу их в 81-м го­ду в финале Кубка кубков над «Карл Цейсс» (Йена), весь состав тбилисского «Динамо» тех лет, страшно сказать! Га­белия, Костава, Чивад­зе, Тавадзе, Хизанишвили, Хинчагашвили, Сулак­­велидзе, Кипиани, Дараселия, Сванад­зе, Ка­ки­­лаш­ви­ли, Жва­ния, Муд­жири, Гуцаев, Шенгелия. Какие ребята были! Вы с ним дружили?

— Да что ты! Недавно мы вместе на вечер армянского футболиста, очень серьезного, ездили.

— Хорена Оганесяна?

— Точно. Там интересно было, Гаттузо приехал — игрок итальянский. Он, когда увидел, что все ко мне кинулись, подумал, что я тоже футболист, и поинтересовался: «Где он играл?» (смеется). Отличные ребята! Дато Кипиани мою руку однажды взял и по своей ноге провел — у него там сплошные бугорки были. От ударов, наверное. Это, видно, закономерность, когда вдруг команда прекрасная собирается.

«Оказывается, мы в московском морге — и пить там начали! Я еще предложил: «Может, какого-то усопшего приведем, чтобы компанию нам составил?»

— Тбилисцами тогда выдающийся тре­нер Нодар Парсаданович Ахалкаци руководил.

— Слышал, вы с ним иногда даже на скамейке запасных «Динамо» сидели.

— Сейчас я тебе расскажу, где мы с ним сидели! (Смеется). В Москве зима была, и он мне позвонил. Это необычайно интересный человек был, неординарный, а зимой же все дома одинаково, в принципе, выглядят. Мы куда-то пошли, выпили, погуля­ли и часу в третьем ночи в гостиницу едем, как вдруг Нодар: «Ой, ой, возле этого дома остановите — у меня друг там работает!». Там здание большое, с лестницами, он звонить стал, к нему мужчина в белом халате вышел, они обнялись и мне машут: выходи, мол. Я к ним пошел, в здание за­ходим — «главврач» написано. Этот друг нам дверь открыл, спирт поставил, консерву какую-то открыл. «Вы глав­врач?» — я спросил. «Нет, — он ответил, — я тут охранник». Оказывается, мы в московском морге — и пить там начали! (Хохочет). Я еще предложил: «Коля, может, какого-то усопшего при­ведем, чтобы компанию нам составил?». Там они с номерами лежат — знаешь, как? (Окоченевшего усопшего изображает). Нодар очень хороший был, правда.

— Глядя на российских звезд, которые безумно Путина любят и всячески это демонстрируют, я иногда думаю: «А вот если бы мой любимый Высоцкий до этих лет дожил, как бы себя вел? Тоже Путина славил бы?».

— Я тоже об этом думал. Не знаю, но факт есть факт: работать Володе не мешали. Его же повсюду слушали, о нем, да и обо всех, все знали: кто диссидент, кто нет.

— Не просто не мешали: по полгода за границей жил, и слухи ходят, что во­об­ще на КГБ работал.

— Не знаю — трудно сказать.

— Вы с ним дружили?

«Под Новый год Окуджава маленький золотой ключик мне подарил. «Это, — улыбнулся, — ключ от моего сердца»

— Хороший мужик был?

— Ну, человек с гитарой. Мы в этом году по традиции вечер его памяти в Русском драматическом театре имени Грибоедова провели, и я там пел.

— Что?

— «Если друг оказался вдруг.

— Вы обиделись?

— Немного (улыбается). Не дал. Подходить и просить тоже трудно — я в свое время к Булату хотел подойти и попросить разрешения несколько его песен исполнить. Так и не попросил: а если откажет? — хотя когда-то в Центральном доме работников искусств под Новый год он маленький золотой ключик мне подарил. «Это, — улыбнулся, — ключ от моего сердца». А когда Булата не стало, супруге его позвонил, и она сказала: «Он всегда песни свои вам пред­­ложить хотел, но не отваживался: вдруг не возьмете?». Сейчас у меня две его вещи в программе.

— Каким он, Булат Шалвович, был? Закрытым?

— Очень замкнутым, своеобразным, но я-то его знал, уже когда он в возрасте был. Пишущий человек не может.

— Да. Какие-то личные вещи рассказывал — о том, как влюбился, на мосту по ночам стоял. Так и должно быть, наверное.

Источник