Часто приходится слышать что у книги в наше время много соперников
Текст Тотального диктанта 2012 (автор: Захар Прилепин)
А вам не всё равно?
В последнее время часто приходится слышать безапелляционные заявления, например: «Я ничего никому не должен». Их повторяет, считая хорошим тоном, немалое количество людей самого разного возраста, в первую очередь молодых. А пожившие и умудренные еще более циничны в своих суждениях: «Не надо ничего делать, потому что, пока россияне, забыв о завалившемся под лавку величии, тихо пьют, всё идет своим чередом».
Неужели мы сегодня стали более инертными и эмоционально пассивными, чем когда-либо? Сейчас это понять непросто, в конечном счете время покажет. Если страна под названием Россия вдруг обнаружит, что она потеряла существенную часть своей территории и значительную долю своего населения, можно будет сказать, что в начале нулевых нам, действительно, было не до чего и что в эти годы мы занимались более важными делами, чем сохранение государственности, национальной идентичности и территориальной целостности. Но если страна уцелеет, значит, сетования на безразличие граждан к судьбе Родины были по меньшей мере беспочвенны.
Тем не менее основания для неутешительного прогноза есть. Сплошь и рядом встречаются молодые люди, которые воспринимают себя не как звено в непрерывной цепи поколений, а ни много ни мало как венец творения. Но есть ведь очевидные вещи: сама жизнь и существование земли, по которой мы ходим, возможны лишь потому, что наши предки относились ко всему иначе.
Я вспоминаю своих стариков: как красивы они были и, боже мой, как они были молоды на военных своих фотографиях! И еще как счастливы были, что мы, дети и внуки их, путаемся среди них, тонконогие и загорелые, расцветшие и пережаренные на солнце. Мы же почему-то решили, что предыдущие поколения были нам должны, а мы, как новый подвид особей, ни за что не отвечаем и ни у кого не хотим быть в долгу.
Есть только один способ сохранить данную нам землю и свободу народа – постепенно и настойчиво избавляться от массовых пароксизмов индивидуализма, с тем чтобы публичные высказывания по поводу независимости от прошлого и непричастности к будущему своей Родины стали как минимум признаком дурного тона.
Мне – не всё равно
В последнее время нередко звучат категорические высказывания типа: «Я никому ничего не должен». Их повторяют многие, особенно молодые, которые считают себя венцом творения. Не случайно позиция крайнего индивидуализма – признак едва ли не хорошего тона сегодня. А ведь прежде всего мы существа общественные и живем по законам и традициям социума.
Чаще всего традиционные российские сюжеты бестолковы: там привычно лопнула труба, здесь что-то воспламенилось – и три района остались то ли без тепла, то ли без света, то ли без того и без другого. Никто давно не удивляется, потому что и раньше вроде бы случалось подобное.
Судьба общества напрямую связана с государством как таковым и действиями тех, кто им управляет. Государство может попросить, настоятельно рекомендовать, приказать, в конце концов заставить нас совершить поступок.
Возникает резонный вопрос: кому и что нужно сделать с людьми, чтобы они озаботились не только собственной судьбой, но и чем-то большим?
Сейчас много говорят о пробуждении гражданского самосознания. Кажется, что общество, независимо от чужой воли и приказа сверху, выздоравливает. И в этом процессе, как нас убеждают, главное – «начать с себя». Я лично начал: вкрутил лампочку в подъезде, заплатил налоги, улучшил демографическую ситуацию, обеспечил работой нескольких человек. И что? И где результат? Сдается мне, что, пока я занят малыми делами, кто-то вершит свои, огромные, и вектор приложения сил у нас совершенно разный.
А между тем всё, что есть у нас: от земли, по которой ходим, до идеалов, в которые верим, – результат не «малых дел» и осторожных шагов, а глобальных проектов, огромных свершений, самоотверженного подвижничества. Люди преображаются только тогда, когда со всего размаху врываются в мир. Человек становится человеком в поиске, в подвиге, в труде, а не в мелочном самокопании, выворачивающем душу наизнанку.
Куда лучше для начала изменить мир вокруг себя, потому что хочется наконец большой страны, больших забот о ней, больших результатов, большой земли и неба. Дайте карту с реальным масштабом, чтобы как минимум полглобуса было видно!
И нам не всё равно!
Есть тихое, как зуд, ощущение, что государство на этой земле никому ничего не должно. Может, поэтому в последнее время мы так часто слышим от людей, что и я, мол, никому ничего не должен. И вот я не понимаю: как всем нам здесь выжить и кто станет защищать эту страну, когда она обвалится?1
Если всерьёз поверить, что Россия исчерпала ресурсы жизнестойкости и будущего у нас нет, то, право слово, может, и переживать не стоит? Причины у нас веские: народ надломлен, все империи рано или поздно распадаются и шансов у нас поэтому нет.
Российская история, не спорю, провоцировала подобные декларации. Тем не менее наши предки в эти поражённые скептицизмом благоглупости никогда не верили. Кто решил, что у нас уже нет шансов, а, к примеру, у китайцев их больше чем достаточно? У них ведь тоже многонациональная страна, пережившая революции и войны.
На самом деле мы живем в забавном государстве. Здесь, чтобы реализовать свои элементарные права – иметь крышу над головой и хлеб насущный, нужно исполнить необычайной красоты кульбиты: менять родные места и работы, получать образование, чтобы работать не по специальности, идти по головам, причем желательно на руках. Просто крестьянином, медсестрой, инженером быть нельзя, просто военным – вообще не рекомендуется.
Но при всей, так сказать, «нерентабельности» населения, в России живут десятки миллионов взрослых мужчин и женщин – дееспособных, предприимчивых, инициативных, готовых пахать и сеять, строить и перестраивать, рожать и воспитывать детей. Поэтому добровольное прощание с национальным будущим вовсе не признак здравого рассудка и взвешенных решений, а натуральное предательство. Нельзя сдавать позиций, бросать флаги и бежать куда глаза глядят, даже не сделав попытки защитить свой дом. Это, конечно, фигура речи, навеянная историей и дымом отечества, в котором духовный и культурный подъём, массовое стремление к переустройству всегда были сопряжены с великими потрясениями и войнами. Но венчали их Победы, каких не достичь никому. И мы должны заслужить право быть наследниками этих Побед!
О книгах и читателях (Ивашкевич Я. Перевод Ларина С.)
Каждую книгу я открываю с таким чувством, будто начинаю путь в неведомую страну
О книгах и читателях
Возможно, отчасти так оно и есть. Может, именно поэтому и возникают всякого рода сетования на то, что роман изжил себя, может, поэтому понизился интерес к настоящей полноценной прозе, может, по этой же причине ведутся лихорадочные поиски какой-то новой литературы, призванной более надежно завладеть вниманием читателей.
Несомненно, изящная словесность переживает определенный кризис. Но не стоит увлекаться пророчествами, паниковать никогда не стоит, а тем более по поводу книг. Недавно на одном очень представительном совещании говорилось о вреде телевидения. Что оно, мол, оглупляет, плохо воздействует на детей и порождает нездоровые интересы, одним словом, деморализует молодежь. Но один весьма благоразумный человек по этому поводу заметил: прежде чем телевидение начнет нас деморализовывать, оно (при нашем недостаточно высоком культурном уровне) чрезвычайно расширит горизонты рядового поляка.
Точно так же и с книгой. Прежде чем она успеет превратиться в пережиток и на смену ей придут те загадочные «кикимобили», появление которых предсказывала в своих стихах Мария Павликовская, до сих пор культ книги и любовь к чтению сыграют еще большую роль в нашей духовной жизни.
Пока еще книга остается сокровищем для нашего рядового читателя, сокровищем настолько притягательным, что иногда он даже идет на преступление, присваивая ее себе.
В Ополе недавно состоялся единственный в своем роде судебный процесс. Из трех тысяч абонентов Публичной библиотеки восемьсот, несмотря на неоднократные напоминания, не вернули книги. Человек пятнадцать из них предстало перед судом. Все как один обвиняемые в свое оправдание говорили, что хотели иметь полюбившуюся книгу, и это желание было настолько сильным, что оно побудило их присвоить желанный предмет.
Я не хочу здесь говорить о роли книги в деле распространения культуры. Напротив, я хотел бы сказать о том, какую глубоко индивидуальную роль играет книга в жизни каждого из нас. А также в моей собственной судьбе.
Читают с увлечением, с раскрасневшимися щеками, с волнением. Признаюсь, на них просто приятно поглядеть!
И представил себе, какое впечатление произведет на этого мальчугана первая прочитанная им книга, как она врежется ему в память, раскроет перед ним неведомый, яркий мир, как некогда передо мною сказки «Заколдованный Гучо» и «Мыши короля Попеля». И мне сделалось немного грустно оттого, что я уже не могу так воспринимать книги. Не могу, но стремлюсь к этому. Каждую книгу я стараюсь осмыслить как нечто новое, словно я все еще наивный ребенок. Каждую книгу я открываю с таким чувством, будто начинаю путь в неведомую страну.
Вот маленький человечек удобно устраивается на кушетке с изрядным запасом яблок (прежде это были «рожки» или свентоянские хлебцы) и вместе с фруктами начинает поглощать один том за другим. И нечто содержащееся в книгах, словно ароматный яблочный сок, струится в горло, и на секунду у него перехватывает дыхание. Обычно это бывает «Трилогия» или один из романов Дюма. Когда читают «Трех мушкетеров», то забывают даже о яблоках. А при знакомстве с Шерлоком Холмсом к чувству восхищения прибавляется нервная дрожь, это не только свидетельство страха, но еще и первого, неосознанного упоения самой конструкцией вещи, ее формой, которая замыкается развязкой, как скобкой, как математическим знаком.
И, только поняв наконец тот волшебный мир, который открывает нам человеческая речь, облеченная в слова, фразы, страницы, начинаешь постигать, что такое книга. Только тогда понимаешь, что значат эти небольшие прямоугольники, состоящие из листков бумаги, заполненных печатными знаками, а на этих листках.
Постепенно читатель превращается в собирателя книг. В своей страсти он стремится сделаться обладателем того, что прочел. Ему уже недостаточно библиотеки или читальни. Он жаждет, уединившись в тишине своей комнаты (если такая тишина вообще возможна в нашем современном мире), установить контакт с прошедшим, настоящим и будущим.
Фото Стигнеева В.
Книга пленяет меня отнюдь не своим внешним видом, я люблю книгу, потому что она вводит меня в мой собственный мир и открывает во мне самом, а не вне меня, те богатства, о которых я сам не подозревал. Поэтому я окружаю такой любовью свою библиотеку.
Фото Богданова В.
Она сохранилась почти полностью. Если, конечно, не принимать в расчет вандализма моих друзей, которые зачитывают, а иногда и попросту крадут книги. Не так давно с моего письменного стола пропал изящно переплетенный том, содержащий все довоенные фарсы, с дарственными надписями Лехоня, Тувима, Слонимского, Святопелка Карпинского и Януша Минкевича. На полке, где хранятся старые издания, недостает моего любимого «Повара с хорошим нравом», изданного в Вильно в начале XIX столетия, кто-то стянул у меня и одну из годовых подшивок «Скамандра», разбив тем самым единственный сохранившийся в моей библиотеке полный комплект этого издания.
Я с нежностью поглядываю на эти книги. В них оживает все мое детство и вся жизнь моего отца, скромного служащего на сахарном заводе. Он с необычайной тщательностью выписывал книги, высылаемые «по заказу», долго размышляя, какие именно выбрать, а потом страшно радовался, когда долгожданная бандероль с книгами приходила из Варшавы. Книги тотчас же заносились в каталог, знакомые приходили поинтересоваться, что он получил. И записывались в очередь, чтобы их прочесть.
Но сначала их следовало переплести. Этим занимался переплетчик из соседнего Дашева, о котором я уже где-то писал. Он отличался тем, что был косой и носил совершенно невероятную фамилию: Пшиянтель, которая в русском написании выглядит особенно странно. И я подумал об удивительной судьбе людей и вещей, когда побывал не так давно в этом самом Дашеве, видел маленький домишко, в котором некогда трудился наш знаменитый Пшиянтель, стоял коленопреклоненный на могиле отца, почившего в далекой украинской земле более полувека тому назад.
Помню (этот эпизод также навеян томами с печатью «Из книг Болеслава Ивашкевича»), как бедный Пшиянтель привез или принес отлично переплетенные толстые фолианты «Иллюстрированного Еженедельника» и с гордостью показывал надпись крупными буквами: «ИЛЛЮСТРИРОВАННЫЙ ЕЖИНЕДЕЛЬНИК». И довольному делом своих рук ремесленнику пришлось выслушать резкие упреки моего отца. Однако тома эти, с неправильным заглавием, так и остались в отцовской библиотеке. Увы, они не сохранились до наших дней.
По вечерам в доме читались самые разнообразные романы, им обязаны были мы, дети, своими первыми литературными впечатлениями. И может быть, уже тогда под их влиянием родились и некоторые мои творческие замыслы.
Я не коллекционирую книги, но эти тома, стоит мне только взять их в руки, вызывают у меня волнение: это те самые экземпляры, которые я, будучи ребенком, извлекал из шкафа и читал, еще не очень хорошо понимая, о чем там идет речь, но они так глубоко запали мне в душу, что я по сей день, даже в последних моих произведениях, нахожу фразы и стихотворные строки, прочитанные мною в детстве. Такое зерно, запавшее в сердце в раннем возрасте, формирует вкус на всю жизнь.
Эти первые встречи с книгой приохотили меня к чтению, и я до сих пор с жадностью поглощаю книги; в этом, очевидно, проявляется моя несовременность, а может быть, наивность.
Любая книга в моей библиотеке, не пострадавшая от времени и от моих друзей (о мышах я уже не говорю!), была прочитана мной или могла быть прочитана. Что, разумеется, одно и то же, с той только разницей, что «воображаемое» чтение не отнимает так много времени! Если бы я в самом деле захотел прочесть все эти книги, мне не хватило бы целой жизни.
Впрочем, если кому-нибудь пришла бы в голову мысль определить характер моей библиотеки, то он скорее назвал бы ее библиотекой историка, а не литератора.
Самый большой интерес у меня всегда вызывала история. И хотя я написал только один исторический роман, но книги, собранные мной для изучения отдаленной эпохи Генриха Сандомирского, могли бы составить небольшую библиотечку. Впрочем, я не ограничивался временем, в котором развертывается действие романа «Красные щиты». В шкафах моего кабинета немало, к примеру, книг, относящихся к периоду Византии, древнего Востока, Чингисхана или же к истории Рима. Все это интересы совершенно особого свойства и не имеют ничего общего с моим литературным трудом. Например, сведения, какими я располагаю по истории Армении, никогда не использовались мною в рассказах или романах, как и содержание многих томов, которые остались моим личным достоянием.
Временами в таком шкафу нас ждут совершенно неожиданные встречи, сюрпризы, напоминания о давно забытых делах и событиях, которые оживают при вспышке воспоминаний, меняющих былые оценки и вводящих нас в круг серьезных проблем. Так случилось, например, с томиком Яна Лехоня «Бабинская республика», который я минуту назад достал с пыльной библиотечной полки, разыскивая забытые книжечки Анны Слончинской. Со сборником этой писательницы, дочери известного варшавского ювелира, связаны забавные воспоминания об обедах в доме ее родителей, когда гости во фраках после изысканных блюд вынуждены были слушать, как молодая поэтесса, очаровательная, впрочем, особа, читает свои стихи. Стась Балинский во время этих декламаций предпочитал заниматься перестановкой мебели в соседнем будуаре.
На книге дарственная надпись, характерная для Лехоня: «Дорогому Ярославу, восхищенный «Колыбельной», влюбленный в «Май». Лешек. 6.11.20″.
И когда я вижу перед собой начальные строки известного стихотворения «Пани Падеревская», посвященного профессору Стронскому (оказывается, мы не так далеко ушли от тех времен):
мне сразу вспоминаются не только кафе «Под Пикадором» и его посетители, не только бесподобные художники, обсуждавшие с таким остроумием последние выставки в «Захенте», что зал покатывался со смеху, но и то, что последовало за всем этим, продолжение этого. Ведь, как известно, привилегия старости состоит в том, что ей известно «продолжение». Мы дружно смеялись, когда Лешек читал этот пасквиль, но одновременно я вспоминаю другое: лет пятнадцать спустя в салоне польского посольства в Париже Лешек подошел ко мне и сказал:
— Послушай, Валери хочет, чтобы Падеревский написал ему что-нибудь в альбом, а я не могу подойти к нему.
— Разве ты не помнишь? Ведь я написал «Пани Падеревскую».
* ( Кто будет все это читать? (нем.).)
Почти о каждой книге я мог бы что-то рассказать, почти любая из них так или иначе связана с давними воспоминаниями и сегодняшними волнениями, каждая, помимо своего собственного содержания, несет на себе отпечаток быстротекущего времени.
Остановлюсь на музыкальном разделе.
Сразу после войны он открыл в Париже маленький нотный магазинчик на рю дю Шерш-Миди. Я любил заглядывать туда во время моего первого пребывания во Франции. Там всегда можно было встретить музыкантов, познакомиться с только что изданными нотами группы «Шести», с произведениями Стравинского. Собственно говоря, концерты в редакции «Ревю мюзикаль», устраиваемые по вторникам, и посещения магазинчика Ганса ввели меня в музыкальный мир Парижа того времени.
О Гансе я слышал еще в России от Кароля Шимановского, который виделся с ним в Вене и считал его австрийцем по происхождению. Но, возвратившись на родину, к величайшему своему удивлению, Шимановский снова встретил Сливинского: как бывший легионер, тот трудился теперь на благо Польши. С тем же самым Гансом в 1921 году Кароль поехал в Лондон организовывать концерты польской музыки за границей.
Но с концертами ничего не получилось, как и с магазинчиком Ганса в Париже, как в конце концов ничего не получилось и из его неудачно сложившейся, но весьма романтической жизни.
Никогда не забуду встреч поэтов в Плавовицах у Людвика Морштына, когда до поздней ночи мы слушали песни Шуберта и Брамса в исполнении Сливинского. Он был необыкновенным исполнителем.
В бумагах, оставшихся после него и попавших ко мне, очень много программ его концертов в Люблине, Варшаве и в других городах. Однако мне кажется, он никогда не был эффектным эстрадным певцом. Красивый, но грузноватый и как бы несколько скованный, он не мог достаточно импозантно выглядеть на подмостках. Голосом он обладал не сильным, но задушевным и проникновенным, прекрасно звучащем в небольшом помещении, когда Эффенбергер сам аккомпанировал себе на фортепиано и пел, вернее, напевал вполголоса великолепные, исполненные глубокой грусти (Weltschmerz * ) песни. Все, у кого неудачно сложилась жизнь, кто ценил поэзию романтической песни, слушали его, затаив дыхание.
* ( Мировая скорбь (нем.). )
Я счастлив, что тень этого незаурядного человека живет в моем доме в книгах и нотах его библиотеки, в песнях Хуго Вольфа и балладах Лёве, в его рукописях и переводах. Мне с ним хорошо.
Я так много рассказываю о своей библиотеке. Но, собственно, это разговор о писателях, с которыми я общаюсь, которые оказываются как бы «под рукой». Нам всем с ними хорошо. В них мы находим друзей, с которыми ведем долгие беседы, друзей, которые поддерживают нас в трудную минуту. Это не просто библиотека. Это сокровищница чувств и мыслей, из которой можно черпать на протяжении всей жизни.
И может, поэтому я больше всего люблю тех писателей, с которыми был знаком. Я знаю, как разительно их книги отличаются от них самих и какими чаще всего обыкновенными людьми были авторы этих выдающихся книг. Дневники «пана Стефана» помогают мне увидеть юношу в пожилом человеке, общество которого я так любил. В «Письмах» Пшибышевского передо мной предстает человек, крайне утомленный и больной, такой, каким я видел его на склоне лет, во всем его человеческом естестве.
Но и в других книгах, авторов которых нам не доводилось знать лично, мы тоже находим «старых знакомых», с которыми охотно поговорили бы, и сожалеем, что наши жизненные пути никогда не скрестились. Одним словом, книга хороша тогда, когда она живая.
Рисунок Филонова А.
Увы, в этих вещах каждый обречен довольствоваться собственным опытом и не может написать о том, как «создаются книги вообще», но лишь о том, как возникают его собственные. Так что я могу говорить только о своем личном опыте и собственных наблюдениях при работе над книгой.
Дюрер А. ‘Святой Иероним’. 1521
Пермяк Е.А. Фото Богданова В.
Быть может, это звучит еретически в наше время, однако некое поэтическое предназначение все-таки существует.
Фотокадр из фильма ЮНЕСКО ‘Алло!’
Например, такой гениальный бразильский поэт, как Кастру Алвис, умерший двадцати четырех лет от роду, с начала своего беспримерно раннего поэтического творчества посвятил музу делу освобождения негров, делу революции, хотя эпоха, в которую он жил, эпоха Второй империи в Европе, скорее располагала к созданию произведений в духе Бодлера или поэтов-парнасцев.
Как-то выступая в Союзе писателей, я привел в качестве примера свое первое стихотворение, написанное в девятилетием возрасте; не надо быть особенно проницательным критиком, чтобы заметить в нем те элементы, которые стали характерными для всего моего последующего поэтического творчества, по крайней мере для первых стихотворных сборников.
Разумеется, со временем опыт писателя совершенствуется, растет наблюдательность, способность накапливать факты, которая заключается на только в том, чтобы запечатлеть пережитое, но и в умении воспринимать все большее количество жизненных впечатлений.
Пруст полжизни накапливал те наблюдения, которые потом воспроизвел по памяти, укрывшись в полном одиночестве и занявшись ретроспективными поисками «утраченного времени». Несомненно, каждый выдающийся прозаик переживает примерно то же. Некоторые фиксируют свои наблюдения по горячим следам, иные полагаются на память. Но всегда, так или иначе, это борьба со все обезличивающим временем, стремление «спасти от забвения» те картины жизни, которые непрерывно поглощаются бурным и стремительным потоком времени.
Причем каждый раз для писателя это также борьба с самим собой. Борьба со всяческими соблазнами, которые отвлекают его от намеченной цели, борьба с собственным малодушием, которое толкает на упрощение задачи, борьба за то, чтобы как можно яснее выразить заветную мысль, это, наконец, борьба за то, чтобы честно ответить на поставленный перед началом работы вопрос.
Особенно часто читатели задают писателю один вопрос. Он не всегда ставится так прямолинейно, как в некоторых модных сейчас анкетах. Однако независимо от формы, в какой он задан, суть его сводится к следующему: зачем ты пишешь?
Следует сказать, что писатель и сам часто задает себе этот вопрос и порой затрудняется на него ответить.
Ответить на этот вопрос нелегко. Даже если писатель пребывает в тиши своего кабинета, на своем рабочем месте, то есть в том естественном состоянии, каким является одиночество. Особенно трудно ответить на это искренне. И очень часто его ответ, который он порой скрывает от самого себя, звучит: не знаю.
* ( Остановись, мгновенье, ты прекрасно! (нем.). )
Книга позволяет ему обнажить перед людьми новый жизненный пласт, побудить их к действию, заставить задуматься или же доставить им чисто эстетическое наслаждение. Так или иначе, она должна оказать воздействие на читателей. По крайней мере каждый писатель так понимает свою роль.
Одним словом, книга пишется всегда для кого-то. Подчас для одного, но чаще всего для многих настоящих или воображаемых читателей.
Подчас мы любим досаждать друзьям, бывают такие писатели, которые любят доставлять читателям неприятности. Но есть и такие, которые стремятся только услаждать читателя. И чаще всего впадают в крайность.
Но лучше всего те писатели, которые привлекают читателя на свою сторону, вовлекают его в свое единоборство с миром, которые исподволь посвящают читателя в свое понимание исторических или психологических процессов. Те писатели, которые подчиняют читателя своей власти.
Есть разные писатели и разные книги. Эта истина не нова. Но у книги, пока она не исчезнет с лица земли, как предрекал мой приятель, пока необходимость в ней не отомрет в «новом прекрасном мире», всегда одна задача и одно назначение. Обогащать читательское сознание, расширять его кругозор, приумножать его знания о жизни и об искусстве. И тем самым укреплять связь читателя с действительностью.
Поэтому мы должны радоваться, что живем в эпоху, когда книга воздействует на жизнь, когда литература расцветает, вызывая споры, и когда каждый год приносит нечто новое и удивительное в этой области. Мы благодарны писателям за то, что они пишут книги. Мы благодарны издателям и печатникам, выпускающим книги. Мы благодарны читателям, потому что это они создают вокруг книги атмосферу живой заинтересованности.