Чарская за что читать

Чарская за что читать

Лидия Алексеевна Чарская

Моя повесть о самой себе

Эту повесть детской души посвящаю дорогому отцу и другу.

Розы цвели и благоухали… Небо смеялось, и старый сад светло улыбался жаркой июльской улыбкой…

В глубоком кресле на веранде, облитой потоками золотых лучей, сидела больная. Ее бледное, усталое, изнуренное лицо, впалые, безжизненные глаза, ее прозрачная кожа и исхудалое тело говорили о продолжительном недуге.

Взгляд больной покоился на прильнувшей к ее коленям голове молодой женщины, которая приютилась у ее ног.

Эта молодая женщина составляла полную противоположность больной: она казалась воплощением жизни, несмотря на печальное выражение глаз, с любовью и сочувствием устремленных на больную.

Взор больной встретился с этим взором, пытливым и любящим… Легкий вздох приподнял исхудалую грудь… Что-то влажное и блестящее сверкнуло в глубоких страдальческих глазах. Больная положила свою прозрачную, исхудалую руку на русую головку, покоившуюся на ее коленях, и проговорила:

— Дитя мое! Не знаю, поможет ли мне небо юга, к которому меня посылают врачи, и долго ли я проживу на свете… Быть может нам не суждено больше увидеться… А потому у меня к тебе просьба… возможно, что уже последняя в жизни…Я уверена, что ты мне не откажешь…

Сухой прерывистый кашель прервал речь больной. Она откинулась на подушки, а когда приступ кашля прошел, продолжала слабым, тихим голосом:

— Наши жизни сплелись так тесно, так крепко… Судьба сблизила нас. Ты помнишь, какую огромную роль я сыграла в твоей жизни? Ты помнишь, сколько горя, злобы и вражды осталось позади нас; сколько ненависти было до тех пор, пока ты не узнала меня, моя девочка… Мы обе были виноваты. Я, смело войдя в твою жизнь, не смогла понять твою гордую, свободную, как птица, душу и невольно наносила ей одну сердечную рану за другой… Ты, возненавидя меня, замечала во мне только одни недостатки и видела в каждом моем поступке лишь темные стороны… Почему так распорядилась судьба? От чего она не сразу дала мне ключ к сердцу моей девочки? За что мы обе страдали так долго? Ты своей ненавистью и злобой ко мне, я — видя полное бессилие унять это чувство… Но, слава Богу, все это минуло как кошмар, как гадкий сон, как темный осенний вечер… И теперь, когда я завоевала любовь моей девочки, мне хотелось бы вспомнить то далекое, темное время, которое не вернуться уже никогда, вспомнить именно теперь, когда, может быть, я последние дни вижусь с тобой…

Голос больной слабел с каждой минутой… Это не был уже обычный человеческий голос: звоном голубиных крыльев, шелестом ветра, тихим журчанием реки веяло от него…

— Нет! Нет, мама! Не говори так! — с жаром воскликнула молодая женщина, прильнув горячим поцелуем к исхудалой руке. — Ты должна жить, жить для нас дорогая… Должна. Для семьи, для отца, для меня. Неужели же я нашла мое сокровище, мою маму, что бы потерять ее снова? Ты должна жить ради того, что бы дать мне возможность загладить все то зло, которое я причинила тебе когда—то невольно…

Легкая улыбка заиграла на печально красивом лице больной.

— Выслушай мою просьбу, девочка, — произнесла она тихо — тихо, чуть слышно. — Твои детские годы, вся твоя жизнь сложилась так странно и необычно, совсем не так как у других. И, по воле судьбы, мне пришлось в этом сыграть немалую роль… У тебя, я знаю, есть много юных друзей, которые жадно ловят каждое твое слово… Открой же им историю твоей жизни, твоего странного детства, расскажи им одну истинную правду без прикрас… А так как наши жизни сплетены так тесно, то это будет и повесть о той, которая тебя так любила, и которую ты так долго не могла понять… И пусть твои юные друзья узнают хорошие и плохие стороны одной человеческой души. Кто знает? — быть может эта правдивая история принесет пользу другим. Быть может им не безынтересно будет узнать о девочке, мечтавшей стать принцессой и оставшейся Сандрильоной. Увы! Сандрильоны встречаются чаще, много чаще чем принцессы. А одна гордая странная душа не хотела согласиться с этим… Быть может история этой странной души научит слишком гордых смирению, слишком несчастных одарит надеждой. Быть может, иных она наведет на размышление как трудно иногда нам понять наших близких, как легко — несправедливо их осудить, возненавидеть… Я знаю что тяжело будет тебе раскрыть целый ряд тайн и шаг за шагом описать твою жизнь не щадя себя…Но ты сделаешь это для меня и для тех, которых считаешь своими друзьями….

Новый приступ кашля прервал речь больной.

— Да, да… Я исполню твое желание, дорогая! — ответила стоявшая на коленях молодая женщина. — Клянусь тебе что, исполню все, что ты попросишь у меня! Я напишу всю правду, открою заветную тайну моей души, я расскажу им о той женщине, которая отплатила любовью за муки, лаской за вражду… Ты понимаешь меня, дорогая?

Глаза больной широко раскрылись. Улыбка счастья заиграла на лице.

А розы цвели и благоухали. Чудная сказка из зелени, солнца и цветов искрилась, сияла и тихо лепетала о чем—то кругом и над ними.

Вскоре больная уехала к другому солнцу, к другому небу и розам. А когда вернулась вполне поправившейся, здоровой и бодрой, она нашла у себя на столе объемистую рукопись, написанную по ее желанию.

Эта выздоровевшая больная моя вторая мать, а та, которая исполнила данное ей слово, — я.

Я написала мою повесть о самой себе, рассказала историю моего странного детства, открыл в ней всю мою душу…

Исполняя волю моей дорогой, я отдаю эту повесть вам на суд, мои милые юные друзья. Вероятно, многое в этой повести покажется вам странным, многое вызовет ваше недоумение. Быть может даже самый способ рассказа, в иных местах фантастический, полусказочный, вызовет ваше недоумение, покажется вам странным. Но — прочтите все до конца, и тогда вы поймете, чем объясняются эти кажущиеся странности, тогда только вы, узнав характер той, которая писала эту повесть, в состоянии будете объяснить себе ее странности.

Источник

За что? — Лидия Чарская

Эту повесть дет­ской души посвя­щаю доро­гому отцу и другу.

Дет­ства дни — луч солнца яркий,
Как мечта пре­крас­ный луч.
Дет­ство — утро золотое,
Без суро­вых, мгли­стых туч.
Как ни грустно горе в детстве,
То, что мни­лось им тогда,
То пустым, ничтож­ным кажет
После, в зре­лые года.
И охотно вновь ребенком
Я б желала снова стать,
Чтоб по дет­ски наслаждаться,
И по дет­ски же страдать…

Вместо вступления

Розы цвели и бла­го­ухали… Небо сме­я­лось, и ста­рый сад светло улы­бался жар­кой июль­ской улыбкой.…

В глу­бо­ком кресле на веранде, обли­той пото­ками золо­тых лучей, сидела боль­ная. Ее блед­ное, уста­лое, изну­рен­ное лицо, впа­лые, без­жиз­нен­ные глаза, ее про­зрач­ная кожа и исху­да­лое тело гово­рили о про­дол­жи­тель­ном недуге.

Взгляд боль­ной поко­ился на при­льнув­шей к ее коле­ням голове моло­дой жен­щины, кото­рая при­юти­лась у ее ног.

Эта моло­дая жен­щина состав­ляла пол­ную про­ти­во­по­лож­ность боль­ной: она каза­лась вопло­ще­нием жизни, несмотря на печаль­ное выра­же­ние глаз, с любо­вью и сочув­ствием устрем­лен­ных на больную.

Взор боль­ной встре­тился с этим взо­ром, пыт­ли­вым и любя­щим … Лег­кий вздох при­под­нял исху­да­лую грудь… Что-то влаж­ное и бле­стя­щее сверк­нуло в глу­бо­ких стра­даль­че­ских гла­зах. Боль­ная поло­жила свою про­зрач­ную, исху­да­лую руку на русую головку, поко­ив­шу­юся на ее коле­нях, и проговорила:

— Дитя мое! Не знаю, помо­жет ли мне небо юга, к кото­рому меня посы­лают врачи, и долго ли я про­живу на свете… Быть может нам не суж­дено больше уви­деться… А потому у меня к тебе просьба… воз­можно, что уже послед­няя в жизни …Я уве­рена, что ты мне не откажешь…

Сухой пре­ры­ви­стый кашель пре­рвал речь боль­ной. Она отки­ну­лась на подушки, а когда при­ступ кашля про­шел, про­дол­жала сла­бым, тихим голосом:

— Наши жизни спле­лись так тесно, так крепко… Судьба сбли­зила нас. Ты пом­нишь, какую огром­ную роль я сыг­рала в твоей жизни? Ты пом­нишь, сколько горя, злобы и вражды оста­лось позади нас; сколько нена­ви­сти было до тех пор, пока ты не узнала меня, моя девочка… Мы обе были вино­ваты. Я, смело войдя в твою жизнь, не смогла понять твою гор­дую, сво­бод­ную, как птица, душу и невольно нано­сила ей одну сер­деч­ную рану за дру­гой… Ты, воз­не­на­видя меня, заме­чала во мне только одни недо­статки и видела в каж­дом моем поступке лишь тем­ные сто­роны… Почему так рас­по­ря­ди­лась судьба? От чего она не сразу дала мне ключ к сердцу моей девочки? За что мы обе стра­дали так долго? Ты своей нена­ви­стью и зло­бой ко мне, я — видя пол­ное бес­си­лие унять это чув­ство… Но, слава Богу, все это минуло как кош­мар, как гад­кий сон, как тем­ный осен­ний вечер… И теперь, когда я заво­е­вала любовь моей девочки, мне хоте­лось бы вспом­нить то дале­кое, тем­ное время, кото­рое не вер­нуться уже нико­гда, вспом­нить именно теперь, когда, может быть, я послед­ние дни вижусь с тобой…

Голос боль­ной сла­бел с каж­дой мину­той… Это не был уже обыч­ный чело­ве­че­ский голос: зво­ном голу­би­ных кры­льев, шеле­стом ветра, тихим жур­ча­нием реки веяло от него …

— Нет! Нет, мама! Не говори так! — с жаром вос­клик­нула моло­дая жен­щина, при­льнув горя­чим поце­луем к исху­да­лой руке. — Ты должна жить, жить для нас доро­гая … Должна. Для семьи, для отца, для меня. Неужели же я нашла мое сокро­вище, мою маму, что бы поте­рять ее снова? Ты должна жить ради того, что бы дать мне воз­мож­ность загла­дить все то зло, кото­рое я при­чи­нила тебе когда—то невольно…

Лег­кая улыбка заиг­рала на печально кра­си­вом лице больной.

— Выслу­шай мою просьбу, девочка, — про­из­несла она тихо — тихо, чуть слышно.— Твои дет­ские годы, вся твоя жизнь сло­жи­лась так странно и необычно, совсем не так как у дру­гих. И, по воле судьбы, мне при­шлось в этом сыг­рать нема­лую роль… У тебя, я знаю, есть много юных дру­зей, кото­рые жадно ловят каж­дое твое слово… Открой же им исто­рию твоей жизни, тво­его стран­ного дет­ства, рас­скажи им одну истин­ную правду без при­крас… А так как наши жизни спле­тены так тесно, то это будет и повесть о той, кото­рая тебя так любила, и кото­рую ты так долго не могла понять… И пусть твои юные дру­зья узнают хоро­шие и пло­хие сто­роны одной чело­ве­че­ской души. Кто знает? — быть может эта прав­ди­вая исто­рия при­не­сет пользу дру­гим. Быть может им не безын­те­ресно будет узнать о девочке, меч­тав­шей стать прин­цес­сой и остав­шейся Сан­д­ри­льо­ной. Увы! Сан­д­ри­льоны встре­ча­ются чаще, много чаще чем прин­цессы. А одна гор­дая стран­ная душа не хотела согла­ситься с этим … Быть может исто­рия этой стран­ной души научит слиш­ком гор­дых сми­ре­нию, слиш­ком несчаст­ных ода­рит надеж­дой. Быть может, иных она наве­дет на раз­мыш­ле­ние как трудно ино­гда нам понять наших близ­ких, как легко — неспра­вед­ливо их осу­дить, воз­не­на­ви­деть… Я знаю что тяжело будет тебе рас­крыть целый ряд тайн и шаг за шагом опи­сать твою жизнь не щадя себя …Но ты сде­ла­ешь это для меня и для тех, кото­рых счи­та­ешь сво­ими друзьями.…

Источник

Чарская за что читать

Лидия Алексеевна Чарская

Моя повесть о самой себе

Эту повесть детской души посвящаю дорогому отцу и другу.

Розы цвели и благоухали… Небо смеялось, и старый сад светло улыбался жаркой июльской улыбкой…

В глубоком кресле на веранде, облитой потоками золотых лучей, сидела больная. Ее бледное, усталое, изнуренное лицо, впалые, безжизненные глаза, ее прозрачная кожа и исхудалое тело говорили о продолжительном недуге.

Взгляд больной покоился на прильнувшей к ее коленям голове молодой женщины, которая приютилась у ее ног.

Эта молодая женщина составляла полную противоположность больной: она казалась воплощением жизни, несмотря на печальное выражение глаз, с любовью и сочувствием устремленных на больную.

Взор больной встретился с этим взором, пытливым и любящим… Легкий вздох приподнял исхудалую грудь… Что-то влажное и блестящее сверкнуло в глубоких страдальческих глазах. Больная положила свою прозрачную, исхудалую руку на русую головку, покоившуюся на ее коленях, и проговорила:

— Дитя мое! Не знаю, поможет ли мне небо юга, к которому меня посылают врачи, и долго ли я проживу на свете… Быть может нам не суждено больше увидеться… А потому у меня к тебе просьба… возможно, что уже последняя в жизни…Я уверена, что ты мне не откажешь…

Сухой прерывистый кашель прервал речь больной. Она откинулась на подушки, а когда приступ кашля прошел, продолжала слабым, тихим голосом:

— Наши жизни сплелись так тесно, так крепко… Судьба сблизила нас. Ты помнишь, какую огромную роль я сыграла в твоей жизни? Ты помнишь, сколько горя, злобы и вражды осталось позади нас; сколько ненависти было до тех пор, пока ты не узнала меня, моя девочка… Мы обе были виноваты. Я, смело войдя в твою жизнь, не смогла понять твою гордую, свободную, как птица, душу и невольно наносила ей одну сердечную рану за другой… Ты, возненавидя меня, замечала во мне только одни недостатки и видела в каждом моем поступке лишь темные стороны… Почему так распорядилась судьба? От чего она не сразу дала мне ключ к сердцу моей девочки? За что мы обе страдали так долго? Ты своей ненавистью и злобой ко мне, я — видя полное бессилие унять это чувство… Но, слава Богу, все это минуло как кошмар, как гадкий сон, как темный осенний вечер… И теперь, когда я завоевала любовь моей девочки, мне хотелось бы вспомнить то далекое, темное время, которое не вернуться уже никогда, вспомнить именно теперь, когда, может быть, я последние дни вижусь с тобой…

Голос больной слабел с каждой минутой… Это не был уже обычный человеческий голос: звоном голубиных крыльев, шелестом ветра, тихим журчанием реки веяло от него…

— Нет! Нет, мама! Не говори так! — с жаром воскликнула молодая женщина, прильнув горячим поцелуем к исхудалой руке. — Ты должна жить, жить для нас дорогая… Должна. Для семьи, для отца, для меня. Неужели же я нашла мое сокровище, мою маму, что бы потерять ее снова? Ты должна жить ради того, что бы дать мне возможность загладить все то зло, которое я причинила тебе когда—то невольно…

Легкая улыбка заиграла на печально красивом лице больной.

— Выслушай мою просьбу, девочка, — произнесла она тихо — тихо, чуть слышно. — Твои детские годы, вся твоя жизнь сложилась так странно и необычно, совсем не так как у других. И, по воле судьбы, мне пришлось в этом сыграть немалую роль… У тебя, я знаю, есть много юных друзей, которые жадно ловят каждое твое слово… Открой же им историю твоей жизни, твоего странного детства, расскажи им одну истинную правду без прикрас… А так как наши жизни сплетены так тесно, то это будет и повесть о той, которая тебя так любила, и которую ты так долго не могла понять… И пусть твои юные друзья узнают хорошие и плохие стороны одной человеческой души. Кто знает? — быть может эта правдивая история принесет пользу другим. Быть может им не безынтересно будет узнать о девочке, мечтавшей стать принцессой и оставшейся Сандрильоной. Увы! Сандрильоны встречаются чаще, много чаще чем принцессы. А одна гордая странная душа не хотела согласиться с этим… Быть может история этой странной души научит слишком гордых смирению, слишком несчастных одарит надеждой. Быть может, иных она наведет на размышление как трудно иногда нам понять наших близких, как легко — несправедливо их осудить, возненавидеть… Я знаю что тяжело будет тебе раскрыть целый ряд тайн и шаг за шагом описать твою жизнь не щадя себя…Но ты сделаешь это для меня и для тех, которых считаешь своими друзьями….

Новый приступ кашля прервал речь больной.

— Да, да… Я исполню твое желание, дорогая! — ответила стоявшая на коленях молодая женщина. — Клянусь тебе что, исполню все, что ты попросишь у меня! Я напишу всю правду, открою заветную тайну моей души, я расскажу им о той женщине, которая отплатила любовью за муки, лаской за вражду… Ты понимаешь меня, дорогая?

Глаза больной широко раскрылись. Улыбка счастья заиграла на лице.

А розы цвели и благоухали. Чудная сказка из зелени, солнца и цветов искрилась, сияла и тихо лепетала о чем—то кругом и над ними.

Вскоре больная уехала к другому солнцу, к другому небу и розам. А когда вернулась вполне поправившейся, здоровой и бодрой, она нашла у себя на столе объемистую рукопись, написанную по ее желанию.

Эта выздоровевшая больная моя вторая мать, а та, которая исполнила данное ей слово, — я.

Я написала мою повесть о самой себе, рассказала историю моего странного детства, открыл в ней всю мою душу…

Исполняя волю моей дорогой, я отдаю эту повесть вам на суд, мои милые юные друзья. Вероятно, многое в этой повести покажется вам странным, многое вызовет ваше недоумение. Быть может даже самый способ рассказа, в иных местах фантастический, полусказочный, вызовет ваше недоумение, покажется вам странным. Но — прочтите все до конца, и тогда вы поймете, чем объясняются эти кажущиеся странности, тогда только вы, узнав характер той, которая писала эту повесть, в состоянии будете объяснить себе ее странности.

Источник

За что? — Лидия Чарская

Новый при­ступ кашля пре­рвал речь больной.

— Да, да … Я исполню твое жела­ние, доро­гая! — отве­тила сто­яв­шая на коле­нях моло­дая жен­щина. — Кля­нусь тебе что, исполню все, что ты попро­сишь у меня! Я напишу всю правду, открою завет­ную тайну моей души, я рас­скажу им о той жен­щине, кото­рая отпла­тила любо­вью за муки, лас­кой за вражду… Ты пони­ма­ешь меня, дорогая?

Глаза боль­ной широко рас­кры­лись. Улыбка сча­стья заиг­рала на лице.

А розы цвели и бла­го­ухали. Чуд­ная сказка из зелени, солнца и цве­тов искри­лась, сияла и тихо лепе­тала о чем—то кру­гом и над ними.

Вскоре боль­ная уехала к дру­гому солнцу, к дру­гому небу и розам. А когда вер­ну­лась вполне попра­вив­шейся, здо­ро­вой и бод­рой, она нашла у себя на столе объ­е­ми­стую руко­пись, напи­сан­ную по ее желанию.

Эта выздо­ро­вев­шая боль­ная моя вто­рая мать, а та, кото­рая испол­нила дан­ное ей слово, — я.

Я напи­сала мою повесть о самой себе, рас­ска­зала исто­рию моего стран­ного дет­ства, открыл в ней всю мою душу…

Испол­няя волю моей доро­гой, я отдаю эту повесть вам на суд, мои милые юные дру­зья. Веро­ятно, мно­гое в этой пове­сти пока­жется вам стран­ным, мно­гое вызо­вет ваше недо­уме­ние. Быть может даже самый спо­соб рас­сказа, в иных местах фан­та­сти­че­ский, полу­с­ка­зоч­ный, вызо­вет ваше недо­уме­ние, пока­жется вам стран­ным. Но — про­чтите все до конца, и тогда вы пой­мете, чем объ­яс­ня­ются эти кажу­щи­еся стран­но­сти, тогда только вы, узнав харак­тер той, кото­рая писала эту повесть, в состо­я­нии будете объ­яс­нить себе ее странности.

Часть первая

Глава I. О чем шептали старые сосны

Синим сап­фи­ром горело небо над зеле­ной рощей.

Золо­тые иглы сол­неч­ных лучей прон­зали и пыш­ную листву берез, и бар­хат­ную хвою сосен, и сереб­ря­ные листья строй­ных моло­день­ких тополей.

Ветер рябил изу­мруд­ную зелень, и шепот рощи раз­но­сился далеко — далеко…

Ста­рые сосны шептали:

— Мы знаем слав­ную сказку!

Им вто­рили куд­ря­вые, бело­снеж­ные березы:

— И мы, и мы знаем сказку!

— Не сказку, а быль! Быль мы знаем! — зве­нели сереб­ря­ными листьями моло­дые, гиб­кие тополя.

— Прав­ди­вую быль, пре­крас­ную как сказка! Прав­ди­вую быль рас­ска­жем мы вам, — зашеп­тали и сосны и березы и тополя разом.

Какая-то птичка чирик­нула в кустах:

— Быль! Быль! Быль рас­ска­жут вам ста­рые сосны. Слу­шайте! Слу­шайте их!

И сосны зашеп­тали так тихо и так звонко в одно и то же время, что малень­кая девочка, при­ютив­ша­яся под одной из них, самой пыш­ной и самой кра­си­вой, услы­шала все от слова до слова.

И правда: то была не сказка, а быль. Слав­ная быль — сказка!

Жил на свете чело­век— шеп­тали ста­рые сосны, — пре­крас­ный как солнце, с золо­тым серд­цем, пол­ным бла­го­род­ства и доб­роты. “Чест­ность и труд” было его деви­зом, с кото­рым он всту­пал на жиз­нен­ный путь.

Жила-была, так же, девушка на свете, неж­ная, как цве­ток мимозы, крот­кая как голубка, люби­мица семьи.

И встре­ти­лись они оба, — и пре­крас­ный как солнце, чело­век и крот­кая, как голубка, девушка. Встре­ти­лись, полю­били друг друга и поженились…

Ох, что это была за жизнь! Что это было за сча­стье! В сказ­ках только встре­ча­ется такое. Но так как жизнь не сказка, то в жизни нет пол­ного счастья…

Стоял январь. Гудела вьюга. Метель пля­сала и кру­жи­лась над серым горо­дом. Люди спе­шили в цер­ковь. Было вос­кре­се­ние. И в этот день у счаст­ли­вой пары роди­лась дочь, малю­сень­кая, малю­сень­кая девочка с живыми серыми глазами.

У колы­бели девочки сошлись четыре доб­рые вол­шеб­ницы, — или нет! не вол­шеб­ницы, а, вер­нее четыре доб­рые, про­стые девушки, род­ные тетки ново­рож­ден­ной, сестры матери, лежав­шей в сосед­ней ком­нате на смерт­ном одре.

— Какое стран­ное лицо у девочки! — ска­зала стар­шая из теток, Юлия, поклон­ница всего таин­ствен­ного — помя­ните мое слово, она не долго про­жи­вет, эта девочка.

— Что ты! что ты! — зама­хала на нее руками вто­рая из сестер, Ольга, строй­ная, высо­кая с доб­рым, лас­ко­вым лицом.— Дитя должно жить, будет жить нам на радость… И если что—либо слу­читься с сест­рой Ниной, — мы вырас­тим малютку и все чет­веро заме­ним ей мать.

— Да, да! Она будет наша! — про­из­несла тре­тья сестра, Лиза, пол­ная, голу­бо­гла­зая, трид­ца­ти­лет­няя девушка, с мяг­ким лас­ко­вым взо­ром, скры­тым очками.— Кля­нусь, я заменю ей мать.

— Сего­дня вос­кре­се­нье,— про­из­несла самая млад­шая из сестер — Капи­то­лина, или Линушка, как ее звали в семье, и ее жиз­не­ра­дост­ные карие глаза, ожив­ля­ю­щие некра­си­вое, но чрез­вы­чайно сим­па­тич­ное лицо, оста­но­ви­лись на девочке,— ребе­нок родился в вос­кре­се­нье! А вос­крес­ные дети бывают обык­но­венно счастливы.

— Девочка будет счаст­лива! Она должна быть счаст­лива! — хором под­хва­тили сестры.

И вдруг им почу­ди­лось, что кто-то лег­кий и при­зрач­ный, при­бли­зился к ним и встал между ними и колы­бе­лью. Какая-то серая фигура под капю­шо­ном, с видом мона­хини, что-то лег­кое, воз­душ­ное, как сон …Серая жен­щина неслышно скольз­нула к колы­бели и, скло­нив­шись над ребен­ком, как будто поце­ло­вала его.

— Это судьба!— шеп­нула Юлия, пер­вая, заме­тив при­зрак. — Судьба поце­ло­вала дитя!

— Судьба поце­ло­вала ребенка!— вто­рила ей Лиза и опу­стила голову.

Когда она под­няла ее, при­зрак уже исчез. Четыре сестры были теперь одни в ком­нате. Серая фигура словно рас­та­яла в сумер­ках. И тогда они все чет­веро окру­жили колы­бель. Дитя лежало с откры­тыми гла­зами и — странно! — почу­ди­лось ли сест­рам или нет, но лег­кая улыбка играла на кро­шеч­ных губах шести­ча­со­вой девочки.

— Необык­но­вен­ный ребе­нок! — про­шеп­тали все четыре тетки разом.

Вдруг поры­ви­стый стон метели про­ни­зал их слух.

— Как воет ветер! — про­шеп­тала Лина, — вы слы­шите, как сто­нет вьюга за окно?

Но то не вьюга сто­нала. Она ошиб­лась, Лина. На пороге стоял блед­ный, как при­зрак, чело­век с дикими блуж­да­ю­щими гла­зами. И из груди его рва­лись судо­рож­ные вопли:

— Ско­рее… к ней… к моей Нине… Она умирает.

В ту же ночь пре­крас­ная, крот­кая душа Нины Ворон­ской уле­тела на небо… Малютка Лидия оста­лась сиротою…

Вот о чем шеп­тали ста­рые сосны, и их звон­кий шепот несся далеко, далеко…

Глава II. Моя особа — Прекрасный принц и его осел — Ливень

— Лида! Лидок! Лидюша! Лиден­чик! Лидок-саха­рок! Где ты? Отклик­нись, девочка!

Отклик­нуться или нет! Я зажму­ри­ва­юсь на минутку и сладко потя­ги­ва­юсь, как коте­нок. О, как славно пах­нет сос­нами! Тетя Лиза, моя вто­рая мама, живу­щая с нами в доме, гово­рит, что это очень здо­ро­вый запах. Зна­чит не грех им нады­шаться вволю, досыта. И потом, здесь так чудесно в зеле­ной роще, где я пред­став­ляю себя закол­до­ван­ной прин­цес­сой из тети­ной сказки, а дере­вья вели­ка­нами-вол­шеб­ни­ками, заво­ро­жив­шими меня… И мне реши­тельно не хочется никуда идти.

Источник

Настоящая книга — первая часть автобиографической трилогии Л. А. Чарской, писательницы, пользовавшейся широкой известностью в начале ХХ века. Возрождение интереса к творчеству Чарской в последние годы во многом связано с ее умением сочетать динамичный, порою даже авантюрный сюжет с внутренним психологизмом своих героев. Описывая переживания девочки, отданной в Павловский институт в Петербурге, Чарская погружает читателя в атмосферу закрытого женского учебного заведения, не скрывая и темных, порою трагических сторон их жизни.

Лидия Алексеевна Чарская

Моя повесть о самой себе

Эту повесть детской души посвящаю дорогому отцу и другу.

Детства дни — луч солнца яркий,
Как мечта прекрасный луч.
Детство — утро золотое,
Без суровых, мглистых туч.

Как ни грустно горе в детстве,
То, что мнилось им тогда,
То пустым, ничтожным кажет
После, в зрелые года.

И охотно вновь ребенком
Я б желала снова стать,
Чтоб по детски наслаждаться,
И по детски же страдать…

Розы цвели и благоухали… Небо смеялось, и старый сад светло улыбался жаркой июльской улыбкой…

В глубоком кресле на веранде, облитой потоками золотых лучей, сидела больная. Ее бледное, усталое, изнуренное лицо, впалые, безжизненные глаза, ее прозрачная кожа и исхудалое тело говорили о продолжительном недуге.

Взгляд больной покоился на прильнувшей к ее коленям голове молодой женщины, которая приютилась у ее ног.

Эта молодая женщина составляла полную противоположность больной: она казалась воплощением жизни, несмотря на печальное выражение глаз, с любовью и сочувствием устремленных на больную.

Взор больной встретился с этим взором, пытливым и любящим… Легкий вздох приподнял исхудалую грудь… Что-то влажное и блестящее сверкнуло в глубоких страдальческих глазах. Больная положила свою прозрачную, исхудалую руку на русую головку, покоившуюся на ее коленях, и проговорила:

— Дитя мое! Не знаю, поможет ли мне небо юга, к которому меня посылают врачи, и долго ли я проживу на свете… Быть может нам не суждено больше увидеться… А потому у меня к тебе просьба… возможно, что уже последняя в жизни…Я уверена, что ты мне не откажешь…

Сухой прерывистый кашель прервал речь больной. Она откинулась на подушки, а когда приступ кашля прошел, продолжала слабым, тихим голосом:

— Наши жизни сплелись так тесно, так крепко… Судьба сблизила нас. Ты помнишь, какую огромную роль я сыграла в твоей жизни? Ты помнишь, сколько горя, злобы и вражды осталось позади нас; сколько ненависти было до тех пор, пока ты не узнала меня, моя девочка… Мы обе были виноваты. Я, смело войдя в твою жизнь, не смогла понять твою гордую, свободную, как птица, душу и невольно наносила ей одну сердечную рану за другой… Ты, возненавидя меня, замечала во мне только одни недостатки и видела в каждом моем поступке лишь темные стороны… Почему так распорядилась судьба? От чего она не сразу дала мне ключ к сердцу моей девочки? За что мы обе страдали так долго? Ты своей ненавистью и злобой ко мне, я — видя полное бессилие унять это чувство… Но, слава Богу, все это минуло как кошмар, как гадкий сон, как темный осенний вечер… И теперь, когда я завоевала любовь моей девочки, мне хотелось бы вспомнить то далекое, темное время, которое не вернуться уже никогда, вспомнить именно теперь, когда, может быть, я последние дни вижусь с тобой…

Голос больной слабел с каждой минутой… Это не был уже обычный человеческий голос: звоном голубиных крыльев, шелестом ветра, тихим журчанием реки веяло от него…

— Нет! Нет, мама! Не говори так! — с жаром воскликнула молодая женщина, прильнув горячим поцелуем к исхудалой руке. — Ты должна жить, жить для нас дорогая… Должна. Для семьи, для отца, для меня. Неужели же я нашла мое сокровище, мою маму, что бы потерять ее снова? Ты должна жить ради того, что бы дать мне возможность загладить все то зло, которое я причинила тебе когда—то невольно…

Легкая улыбка заиграла на печально красивом лице больной.

— Выслушай мою просьбу, девочка, — произнесла она тихо — тихо, чуть слышно. — Твои детские годы, вся твоя жизнь сложилась так странно и необычно, совсем не так как у других. И, по воле судьбы, мне пришлось в этом сыграть немалую роль… У тебя, я знаю, есть много юных друзей, которые жадно ловят каждое твое слово… Открой же им историю твоей жизни, твоего странного детства, расскажи им одну истинную правду без прикрас… А так как наши жизни сплетены так тесно, то это будет и повесть о той, которая тебя так любила, и которую ты так долго не могла понять… И пусть твои юные друзья узнают хорошие и плохие стороны одной человеческой души. Кто знает? — быть может эта правдивая история принесет пользу другим. Быть может им не безынтересно будет узнать о девочке, мечтавшей стать принцессой и оставшейся Сандрильоной. Увы! Сандрильоны встречаются чаще, много чаще чем принцессы. А одна гордая странная душа не хотела согласиться с этим… Быть может история этой странной души научит слишком гордых смирению, слишком несчастных одарит надеждой. Быть может, иных она наведет на размышление как трудно иногда нам понять наших близких, как легко — несправедливо их осудить, возненавидеть… Я знаю что тяжело будет тебе раскрыть целый ряд тайн и шаг за шагом описать твою жизнь не щадя себя…Но ты сделаешь это для меня и для тех, которых считаешь своими друзьями….

Новый приступ кашля прервал речь больной.

— Да, да… Я исполню твое желание, дорогая! — ответила стоявшая на коленях молодая женщина. — Клянусь тебе что, исполню все, что ты попросишь у меня! Я напишу всю правду, открою заветную тайну моей души, я расскажу им о той женщине, которая отплатила любовью за муки, лаской за вражду… Ты понимаешь меня, дорогая?

Глаза больной широко раскрылись. Улыбка счастья заиграла на лице.

А розы цвели и благоухали. Чудная сказка из зелени, солнца и цветов искрилась, сияла и тихо лепетала о чем—то кругом и над ними.

Вскоре больная уехала к другому солнцу, к другому небу и розам. А когда вернулась вполне поправившейся, здоровой и бодрой, она нашла у себя на столе объемистую рукопись, написанную по ее желанию.

Эта выздоровевшая больная моя вторая мать, а та, которая исполнила данное ей слово, — я.

Я написала мою повесть о самой себе, рассказала историю моего странного детства, открыл в ней всю мою душу…

Исполняя волю моей дорогой, я отдаю эту повесть вам на суд, мои милые юные друзья. Вероятно, многое в этой повести покажется вам странным, многое вызовет ваше недоумение. Быть может даже самый способ рассказа, в иных местах фантастический, полусказочный, вызовет ваше недоумение, покажется вам странным. Но — прочтите все до конца, и тогда вы поймете, чем объясняются эти кажущиеся странности, тогда только вы, узнав характер той, которая писала эту повесть, в состоянии будете объяснить себе ее странности.

Источник